Миланский вокзал

* * *

Для проведения церемонии на берегу подземного озера собрался весь поселок. Несколько сотен человек расположились полукругом; большинство из них сидели на земле, другие стояли, готовясь к танцу. Все пели, когда нужно было петь, хлопали в ладоши в ритм барабанам, смеялись и шутили в перерывах, ели и пили. Атмосфера была наполнена радостью и волнением.

Округу освещали три больших костра позади людей и несколько факелов, расставленных вдоль берега. Меццанотте было отведено почетное место: в первом ряду рядом с Генералом, который, в свою очередь, сидел справа от Маман, единственной, кому было позволено удобно расположиться в кресле. Среди зрителей из рук в руки передавали крепкий ягодный ликер, который дистиллировали там же, в поселке. Каждый раз, когда в их руки попадала бутылка, Генерал наполнял его пластиковый стаканчик, призывая выпить. Не успел Рикардо и опомниться, как уже опьянел. Среди присутствовавших он заметил и Амелию. В окружении трех пожилых мужчин, претендующих на ее внимание, она, казалось, была в хорошем настроении и совершенно спокойна. «Возможно, не так уж плохо, что ее притащили в поселок», – сказал себе Рикардо. Он помахал рукой в знак приветствия, а она в ответ показала ему средний палец.

Празднование продолжалось уже довольно долго, и если у Меццанотте и появилось смутное представление о том, чему он был свидетелем, то только потому, что время от времени он обращался к старику за разъяснениями. Началось все с жертвоприношения Легбе, вероломному и развратному воду, без помощи которого невозможно установить связь с остальными божествами. Кроме того, что Легбе защищал дома и деревни, он был посланником воду и хранителем таинственного Великого пути из мира духов в мир людей. Его фетишем был гигантский эрегированный член, как у статуй, расположенных у входа в святилище.

Затем состоялся похоронный обряд в честь тех, кто пал в схватке с Призраком, и самого Адама. Их души провожали в загробный мир музыкой, танцами и молитвами.

Маман только что закончила торжественную речь, обращенную к своему народу, которую Меццанотте выслушал не без тревоги. Ее слова расходились с мирным образом Сынов Тени, нарисованным Генералом, что также соответствовало впечатлению, которое испытывал он сам, гуляя по поселку.

– Мы – Невидимые, Сыны Тени, – громогласно заявила она. – Отвергнутые миром, поглощенные тьмой, во тьме мы возрождаемся. Но наше изгнание не будет длиться вечно: мы вернемся к жизни в лучах света. Те, кто лишил нас солнца, не избежат наказания. К вам приближается тьма, повелители света, а тьма непростительна.

Что бы ни означало это загадочное пророчество, оно звучало не слишком обнадеживающе и зловещим образом перекликалось с предупреждением, которое сделал старший инспектор Сконьямильо на пороге своей квартиры. Похоже, старый псих не ошибся, забаррикадировавшись у себя дома…

Теперь начиналась самая важная часть церемонии, посвященная Мами Вата, во время которой Лаура должна была быть приобщена к культу. В кульминационный момент ритуала ожидалось, что богиня, напоенная кровью жертв, задобренная молитвами, привлеченная звуками барабанов, явится к своим последователям и овладеет одним из них.

Хрустальный звон колокольчика возвестил о прибытии процессии посвященных. Идущие из поселка, они шли по тропинке между скалами, распевая ритуальные славословия. Процессия включала в себя около десяти женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. На них были только белые хлопчатобумажные юбки, оставлявшие их обнаженными до пояса; их груди проглядывали сквозь длинные ожерелья из цветных стеклянных бусин, украшавших перемазанные тальком тела; на руках и ногах звенели браслеты. Только на Лауре был скромный лифчик. Она шла вместе с остальными, прикрыв голову и лицо вуалью, обозначавшей ее статус послушницы.

Достигнув берега, процессия медленно прошествовала до ограниченного зрителями полукруга, где женщины вместе с Маман опорожнили в озеро флаконы с духами и бутылки с джином и водкой – подношения, особенно угодные богине. Затем они вошли в воду и омыли священные ожерелья, чтобы зарядить их духовной энергией.

Двое мужчин принесли белую козу со связанными ногами и, повинуясь жесту жрицы, бросили ее в озеро. Когда животное стало тонуть и перестало блеять и биться, ее вытащили и перерезали ей горло. Часть крови стекала по фетишу богини, остальное собирали в чашу. Маман обмакивала в нее палец и рисовала знаки на лбах посвящаемых. Последней пришла Лаура, которая в присутствии жрицы сняла вуаль. Обмазывая девушку кровью, обезображенная женщина произнесла несколько слов, которые Меццанотте, находившийся слишком далеко, не расслышал. Наконец она вылила воду из озера на голову Лауры с помощью ковша, вызвав аплодисменты верующих.

Лаура выглядела немного раскрасневшейся, а тальк, которым ее напудрили, подчеркивал естественную бледность ее лица. Для Рикардо она выглядела прекраснее, чем когда-либо. Они не виделись с тех пор, как их разлучили в святилище накануне вечером, и ему не терпелось, чтобы вся эта суета закончилась и они могли побыть вдвоем. Он все еще чувствовал на своих губах вкус их единственного поцелуя.

Вернувшись на свое место, Маман подняла руку, и все замолчали, застыв в неподвижности. На несколько мгновений на берега озера опустилась торжественная тишина, наполненная ожиданием. Посвящаемые расположились в отведенном для танца месте, в центре полукруга зрителей, где на гальке пляжа лежали циновки, на которых мелом были нарисованы замысловатые арабески.

Затем жрица произнесла некую молитву или призыв, к которому зрители тут же присоединились и запели вместе с ней. По ее пригласительному кивку к хору присоединился властный голос барабанов, подавляющий его своими грубыми и тягучими звуками, которые, казалось, доносились из далеких далей и распространялись по воздуху, мрачно отражаясь от стен пещеры. Генерал объяснил Рикардо, что именно барабаны, называя воду ее истинным именем, непроизносимым для людей, создают мост между физическим и сверхъестественным, который пересекают люди, чтобы проявить себя. Меццанотте бросил взгляд на группу барабанщиков. Крепкие и коренастые, все они были с обнаженной грудью. Трое из них наносили энергичные удары палочками по большим барабанам, корпуса которых были сделаны из металлических бочек из-под топлива, а остальные стучали в бонги, конги и другие ударные инструменты.

Тем временем посвящаемые начали исполнять свой танец. Их неземные и соблазнительные движения напоминали то течение волн, то трепетанье рыбы, то извилистость змеи. Они покачивали бедрами, совершали на цыпочках пируэты с развевающимися вокруг них юбками, обнажая ноги, выгибали спину, откидывая голову назад, сгибали плечи и размахивали руками. Их босые ноги ступали по сложным узорам, выведенным мелом на полу, поднимая клубы белой пыли.

Лаура следила за тем, что делают другие, подражая их жестам с гибкой грацией, полученной за годы обучения в танцевальной школе. Если поначалу она производила впечатление немного сдержанной и нерешительной, то ей не потребовалось много времени, чтобы освоить движения и обрести беглость.

Меццанотте пожирал ее глазами. До этого момента ее чувственность была для него даром, о котором он лишь догадывался, не видя, как Лаура проявляет его в полной мере. Но теперь, под воздействием алкоголя, согревавшего его кровь, вид ее изящного тела, длинных стройных ног, узкой талии, маленьких грудей под лифчиком, упругих и твердых, заставлял его дрожать от желания.

Склонившись над своими инструментами, музыканты еще поднажали; такие же мокрые от пота, как и танцоры, они играли на своих барабанах во все более быстром ритме. Музыка вела тела посвященных, которые двигались совершенно синхронно с этим бешеным и навязчивым ритмом, словно он возникал у них внутри. Когда танец превратился в неистовое и конвульсивное извивание, в котором было что-то оргиастическое, а зрителей охватила неконтролируемая эйфория, от которой завелся и сам Рикардо, он начал испытывать странное чувство. Возможно, это было связано с последним стаканом крепкого ликера, который дал ему Генерал, но ему казалось, что воздух вокруг него настолько пропитан электричеством, что в буквальном смысле обжигает кожу. Словно в какой-то момент прорвало невидимую плотину, и в пещеру хлынули потоки дикой первозданной энергии, и эта энергия продолжала накапливаться. Скоро должно было что-то произойти.

Именно в этот момент Лаура споткнулась. Она попыталась возобновить свой танец, но, казалось, не могла этого сделать. Ее конечности вдруг будто онемели и потяжелели. Она покачала головой и с недоуменным выражением лица огляделась вокруг, в то время как другие женщины продолжали неудержимо танцевать под дикие звуки барабанов.

В ее прекрасных зеленых глазах промелькнул страх, затем лицо исказилось гримасой страдания. Охваченная судорогой, Лаура зашаталась, беспорядочно жестикулируя. Казалось, она уже не может полностью контролировать свои движения.

– Я так и знала, – воскликнула Маман, восторженно хлопая в ладоши. – Ты это видел, Генерал? Она выбрала ее. Из всех них она выбрала именно ее!

Лаура еще некоторое время продолжала подергиваться, а затем рухнула на колени – и так стояла с пустым взглядом, качая головой.

Испугавшись, что ей плохо, Меццанотте кинулся было ей на помощь, но Генерал удержал его.

– Не стоит беспокоиться, – сказал он. – Хотя это редко случается с новичками, сейчас Мами Вата входит в нее. Так всегда бывает в первый раз: одержимые сначала сопротивляются, как дикая лошадь, которая брыкается и рвется, пытаясь сбросить всадника. Но это быстро проходит.

Вскоре после этого Лаура, казалось, полностью пришла в себя. Она вскочила на ноги с торжествующим выражением лица, снова полная энергии и задора. Провела руками по лицу и телу, как бы проверяя, всё ли на месте; затем, нащупав бюстгальтер, сорвала его с себя и продолжила танец с другими посвященными. Если до сих пор Меццанотте находил ее движения чувственными, то теперь от разрушительного эротизма змеевидных движений ее бедер у него перехватило дыхание. Ожерелья из бисера, раскачиваясь при каждом повороте, открывали взгляду ее влажные от пота груди.

Когда барабаны начали замедлять свой ритм, остальные танцоры отошли в сторону, оставив сцену Лауре, которая не разочаровала ожидания зрителей. Как только музыка стихла, вокруг нее собрались новички, приветствуя ее так, словно видели впервые. Меццанотте не преминул заметить, как изменилось их отношение к ней. Было похоже, что они отдают ей дань уважения, обожают ее.

Но в первую очередь изменилась сама Лаура. В ней чувствовалась какая-то царственная гордость, а то, как она принимала внимание посвященных, свидетельствовало о благосклонности той, кто осознает свое безграничное превосходство. Одна из женщин принесла белого голубя и с поклоном предложила его вместе с ножом. Держа птицу в одной руке, а нож – в другой, Лаура отрезала ей голову и, среди всеобщего ликования, подняла маленькое тельце, выливая кровь из отрезанной шеи себе в рот. Когда она жадно пила, красные струйки сбегали с ее губ и стекали по шее.