Король гор. Человек со сломанным ухом

Хаджи-Ставрос на собственной шкуре убедился, что невозможно безнаказанно командовать шестьюдесятью греками. Как только моральные и физические силы Короля иссякли, его авторитет мгновенно рухнул. Отравившиеся бандиты грозили кулаками и орали, что мы виноваты в их страданиях, а те, кто избежал отравления, на глазах своего Короля переметнулись на сторону жирного звероподобного крестьянина по имени Колцида. Этот развязный увалень был самым наглым в банде и одновременно самым бездарным и трусливым. Такие горло-

Бандиты грозили кулаками и орали, что мы виноваты в их страданиях

паны в минуту опасности обычно прячутся за спины товарищей, а в случае победы приписывают себе всю славу. К сожалению, в подобных ситуациях удача всегда сопутствует болтливым и наглым. Колцида, словно могильщик, бросающий на гроб комья земли, во всю мощь своих легких сыпал оскорблениями и проклятиями в адрес Хаджи-Ставроса.

— Вот что от тебя осталось, — твердил он. — Тоже мне, умелый предводитель, непобедимый генерал, всемогущий король, неуязвимый и бессмертный! Что мы заработали с тобой? Чем ты был хорош? Ты платил нам несчастные пятьдесят четыре франка в месяц. Столько платят наемникам. Ты кормил нас черным хлебом и плесневелым сыром, который и собаки есть не будут, а сам сколотил себе состояние и отправлял груженные золотом корабли во все банки мира. Что нам досталось от всех побед взамен пролитой крови? Ничего! Ты все забирал себе — всю добычу, все награбленные вещи, весь выкуп за пленников. А нам доставались одни только удары штыками. Это единственное, на что ты не претендовал. Я с тобой уже два года, и за это время меня четырнадцать раз ранили в спину, а у тебя лишь одна царапина, которой ты бахвалишься! Ладно бы ты еще умело руководил нами и вел нас туда, где мало риска и много денег! Но ты подставлял нас под пули, из-за тебя погибли наши товарищи, ты завел нас в волчью пасть. Сейчас ты хочешь быстрее со всем покончить и удалиться от дел. Тебе не терпится, чтобы всех нас похоронили рядом с Василием, и поэтому ты подговорил милорда подсыпать зелье и отравить самых храбрых солдат. Но знай, тебя настигнет наша месть. Я знаю, почему ты торопишься его отпустить. Потому что он заплатил выкуп. А что ты будешь делать с этими деньгами? Утащишь их с собой в могилу? Ты очень болен, бедный мой Хаджи-Ставрос. Милорд и тебя не пожалел и правильно сделал. Друзья, мы сами себе хозяева! Мы больше никого не будем слушать, мы будем делать все, что нам нравится, мы будем есть все самое лучшее, мы выпьем все вино, мы сожжем весь лес и изжарим целые стада, мы разграбим все королевство, мы возьмем приступом Афины и разобьем лагерь в королевском саду! Я сам поведу вас. Доверьтесь мне, я знаю, куда идти! Начнем с того, что скинем старика вместе с его любимым милордом на дно оврага, а потом я скажу, что надо делать!

Красноречие Колциды могло стоить нам жизни. Большинство бандитов аплодировали этому болтуну, в то время как старые товарищи Хаджи-Ставроса, человек десять паликаров, ничем не могли помочь своему Королю. Они успели поесть за его столом и теперь корчились от боли. Но, как известно, любой рвущийся к власти народный трибун всегда плодит вокруг себя завистников. Как только стало ясно, что Колцида может выбиться в предводители,

Тамбурис и с ним еще несколько карьеристов покинули ряды бунтовщиков и переметнулись на нашу сторону. Им не понравилась идея сменить одного начальника на другого. Они предпочли того, кому они привыкли подчиняться, и решили не менять его на наглого болтуна, бездарность которого им была очевидна. Кроме того, они понимали, что жить Королю осталось недолго, и своего преемника он будет выбирать из числа тех, кто остался ему верен. Последнее было очень важно: при назначении нового предводителя акционеры, без всякого сомнения, скорее согласятся с выбором Хаджи-Ставроса, чем с голосованием бунтовщиков. В итоге нас поддержали человек десять. Я говорю нас, потому что Король был теперь не один. Мы лежали, прижавшись друг к другу, и Хаджи-Ставрос даже обнимал меня за плечи. Тамбурис и его сторонники мгновенно сориентировались и составили план обороны. Три человека, воспользовавшись общей сумятицей, вместе с Димитрием помчались в арсенал банды, чтобы запастись оружием, порохом и патронами. Они длинной лентой насыпали порох поперек дороги до самого арсенала, а затем вернулись и потихоньку смешались с толпой. Тем временем бандиты окончательно переругались, и все шло к тому, что с минуты на минуту банда разделится на две враждебные группировки. Наши сторонники сгрудились возле моей комнаты и охраняли ведущую в нее лестницу, заслоняя нас своими телами и оттесняя противника к кабинету Короля. Внезапно в накалившейся обстановке прозвучал пистолетный выстрел, и сразу в дорожной пыли вспыхнула огненная лента. Огонь добежал до арсенала, после чего раздался мощный взрыв, от которого с ужасным грохотом обрушились несколько скал.

Колцида и его сообщники, которых взрыв застал врасплох, всей толпой помчались к арсеналу, и этим немедленно воспользовался Тамбурис. Он взял Хаджи-Ставроса на руки, бегом спустился с ним по лестнице, уложил его, вернулся за мной, перенес меня и положил рядом с Королем. Затем наши сторонники повалили деревья, забаррикадировали лестницу и еще до того, как Колцида вернулся с вынужденной прогулки, организовали оборону.

Мы провели смотр своего воинства. Наша армия состояла из Короля, двух его слуг, Тамбуриса с восемью бандитами, Димитрия и меня. Всего четырнадцать человек, из которых трое были небоеспособны. Кафеджи отравился вместе со своим хозяином, и у него начались колики. Зато мы имели по два ружья на каждого и полно патронов, а у врага после подрыва арсенала огнестрельного оружия было мало. Однако численный и территориальный перевес был на их стороне. Мы не знали, насколько они боеспособны, но, полагаю, что человек тридцать могли пойти на приступ наших укреплений. Что касается обороняемого нами пространства, то оно вам хорошо известно. Я уже не раз его описывал. Правда, со времени моей первой трапезы, проходившей в компании миссис Саймонс, Мэри-Энн и корфинянина, это место претерпело сильные изменения. Все наши красивые деревья были повалены, а соловья и след простыл. Главное преимущество нашей позиции заключалось в том, что справа и слева ее защищали абсолютно неприступные скалы. Атаковать нас можно было только сверху, из кабинета Короля, а со дна оврага можно было вести наблюдение. В дальнейшем боевые действия велись следующим образом: они обстреливали нас из кабинета Короля, а мы стреляли вниз по их часовым, но на таком расстоянии и та, и другая сторона лишь понапрасну тратили порох.

Если бы Колцида и его подручные хоть немного соображали в военном деле, то они могли бы покончить с нами в два счета. Все, что им требовалось, это разрушить баррикаду, ворваться в наше расположение, прижать нас

к скале и сбросить в овраг. Но этот недоумок, несмотря на имевшийся у него двойной перевес, решил сделать ставку на огнестрельное оружие, которое было далеко не у каждого, и велел нескольким криворуким дурням, вообще не умевшим стрелять, открыть по нам огонь. Наши, по правде говоря, тоже не отличались особым умением, но все же они оказались немного умнее, да и руководили ими более толково. Поэтому еще до темноты наши сторонники сумели подстрелить пятерых бунтовщиков. Все сражавшиеся знали, как кого зовут, и, словно герои Гомера, окликали друг друга по именам. Одни пытались склонить на свою сторону противника, целясь в него из ружья, другие старались убедить не только пулей, но и словом. Эта схватка бывших соратников чем-то напоминала вооруженную дискуссию, главным аргументом в которой служила пуля.

Что касается меня, то я лежал в безопасном месте, укрытом от пуль, где пытался устранить последствия своей смертоносной акции и вернуть к жизни несчастного Короля гор. Его страдания были безмерны. Он жаловался на невыносимую жажду и сильную боль в животе. Ледяные руки Короля неестественно скрючились, редкий пульс с трудом прощупывался, дыхание стало прерывистым, а желудок безуспешно пытался извергнуть засевшего в нем истязателя. Однако разум Короля ничуть не помрачился, а его всепроникающий взгляд рыскал по горизонту, пытаясь обнаружить рейд Саламина и плавучую тюрьму Фотини.

Он сжал мою руку и сказал:

— Вылечите меня, дитя мое! Вы ведь доктор, и, значит, умеете лечить. Я не укоряю вас за то, что вы сделали. Вы были правы, когда хотели меня убить. Могу поклясться, что, если бы не ваш друг Харрис, я первым бы вас убил. Можно ли хоть чем-то погасить этот огонь внутри меня?

За жизнь я не держусь. Я достаточно пожил. Но если я умру, то вас убьют, а значит, зарежут мою бедную Фотини. Как я страдаю! Пощупайте мои руки. Кажется, они больше не слушаются меня. Вы думаете, у этого американца действительно хватит духу исполнить свои угрозы? Что вы мне там говорили? Фотини любит его! Несчастная! Я растил ее, чтобы она стала женой короля. Пусть она лучше умрет, чем... Нет, я даже рад, что она влюбилась в этого молодого человека. Может быть, он сжалится над ней. Кто вы для него? Всего лишь друг, даже не соотечественник. Друзей может быть сколько угодно, а вот другой такой Фотини нет в природе. Если мне будет выгодно, я задушу всех своих друзей, но я никогда не убью любящую меня женщину. Если бы он только знал, как она богата! Американцы ведь практичные люди, во всяком случае, так говорят. Но бедная невинная крошка не знает, насколько она богата. Я должен был сказать ей об этом. Как ей сообщить, что у нее четырехмиллионное приданное? А тут еще этот Колцида! Вылечите меня ради всего святого, и я раздавлю эту гадину!

Я не врач и обладаю лишь самыми элементарными знаниями в области токсикологии. Тем не менее я вспомнил, что при лечении отравления мышьяком используется метод, схожий с методом доктора Санградо27. Чтобы освободить желудок больного от мучавшего его содержимого, я глубоко запустил пальцы в королевский пищевод. Тем самым я вызвал рвотную реакцию, и вскоре мне показалось, что значительную часть яда удалось исторгнуть. Реакция организма не заставила себя ждать. Кожа Короля покраснела, участился пульс, порозовело лицо, заблестели глаза. Я спросил, нет ли у него че-

ловека, умеющего пускать кровь. В ответ он перетянул руку и в разгар перестрелки, когда вокруг нас жужжали шальные пули, преспокойно сам себе вскрыл вену. Из него выплеснулось не меньше литра крови, после чего Король мягким и спокойным голосом спросил, что еще он должен сделать. Я велел ему пить, потом еще пить, и вообще пить до тех пор, пока вода окончательно не смоет остатки мышьяка. Тут весьма кстати оказался бурдюк с белым вином, ставший причиной смерти Василия. Остатки этого вина развели водой, и оно вернуло Короля к жизни. Он слушался меня, как ребенок. Мне даже показалось, что, когда я первый раз протянул ему чашу с разбавленным вином, его страдающее величество сделало попытку поцеловать мне руку.

К десяти часам вечера Королю стало гораздо лучше, однако его кафеджи умер. Бедняга не смог ни согреться, ни избавиться от яда. Его тело сбросили на дно оврага. Все защитники нашей позиции находились в добром здравии, никто не был ранен, но все были голодны, как волки. Я уже больше суток ничего не ел, и мой желудок буквально вопил от голода. Противники же, чтобы нас раззадорить, всю ночь пьянствовали, объедались и бросали нам обглоданные кости и пустые бурдюки. Наши в ответ несколько раз выстрелили наобум, после чего до нас долетели отчаянные крики и предсмертный хрип. Колцида был мертвецки пьян. Раненые и больные орали, не переставая, а я из-за адского шума всю ночь не сомкнул глаз. Ах, сударь, сколь бесконечными кажутся ночи тому, кто не уверен в завтрашнем дне!