Рота стрелка Шарпа

Глава двадцатая

Хейксвилл гоготнул:

– Вы не солдаты, вы бабы! Смирно!

Двенадцать стрелков замерли. Каждый охотно убил бы сержанта, но не здесь, не на полевом складе, открытом взорам всего лагеря. Убить надо ночью, тайком. Однако Хейксвилл то ли вовсе не спал, то ли просыпался от малейшего шороха. Может, его и впрямь нельзя прикончить?

Сержант медленно шел вдоль строя. Стрелки стояли в одних рубахах, зеленые мундиры лежали перед ними на земле. Хейксвилл остановился перед старым браконьером Хэгменом, пнул ногой мундир.

– Что это? – Носок сержантского башмака указывал на черную нарукавную нашивку.

– Нашивка старшего стрелка, сержант.

– Нашивка старшего стрелка, сержант! – передразнил Хейксвилл; желтое лицо дернулось. – Вонючая старая развалина, вот ты кто! – Он подтолкнул рукав в грязь. – Старший стрелок, поди ты! С сегодняшнего дня ты солдат, черт возьми! – Он гоготнул, обдав Хэгмена зловонным дыханием.

Стрелок не шелохнулся, чтобы не дать повода для наказания. Хейксвилл дернулся и зашагал дальше. Он был доволен собой. Стрелки раздражали его – это была как бы ротная элита, тесно спаянная компания, и ему хотелось их изничтожить. При отступлении от дамбы сержант подсказал Раймеру, что винтовки – помеха и что с Шарповой ротой будет легче управляться, если распустить стрелков. Прием сработал.

– Ты! Вонючая ирландская свинья! Кругом! – Хейксвилл брызгал на Харпера слюной.

Харпер долю секунды колебался, потом увидел, что на них смотрит офицер. Ему не хотелось кончить дни у стенки. Он повернулся.

Хейксвилл вытащил штык.

– Как спина, рядовой?

– Отлично, сержант.

– Отлично, отлично! – Хейксвилл передразнил донегольский акцент. – Это замечательно, рядовой. – Он плашмя приложил штык к Харперовой спине и с силой провел вниз, по незажившим болячкам, так что на рубахе выступила кровь. – На тебе грязная рубашка, рядовой, грязная ирландская рубашка.

– Да, сержант. – Харпер крепился, чтобы не показать, как ему больно.

Он пообещал, что убьет этого человека, и обязательно сдержит слово.

– Выстирай ее! – Хейксвилл убрал штык. – Кругом!

Двенадцать стрелков смотрели на сержанта. Он безумен, в этом сомневаться не приходилось. В последние дни Хейксвилл приобрел новую привычку – садиться в сторонке, снимать кивер и разговаривать с его внутренностью. Он беседовал с кивером, как с другом. Поверял свои планы и надежды, при этом глаза так и бегали – смотрит ли рота, слушает ли. Сержант отпускал гогочущий смешок: «Я ее поимею». Снова заглядывал в засаленный кивер. «Я поимею красотку, о да, Обадайя ее поимеет!»

Хейксвилл вразвалку шел перед строем.

– Вы наденете красные мундиры вместо паршивых зеленых. Возьмете мушкеты вместо этого баловства! – Он указал на двенадцать штуцеров, составленных возле незакрытого оружейного ящика. Рассмеялся. – Станете настоящими солдатами, вроде сержанта Хейксвилла, вашего друга. – Гоготнул. – Ненавидите меня, да? – Лицо непроизвольно дернулось. – И хорошо! Потому что я вас тоже ненавижу! – Хейксвилл снял кивер, заглянул внутрь, произнес хныкающим, заискивающим голосом: – Я их ненавижу, правда ненавижу. – Поднял глаза, заговорил с обычной своей интонацией: – Думаете, я сумасшедший? – Опять смешок. – Все так думают.

Тут Хейксвилл увидел, что все взгляды устремились налево, и обернулся. Черт, подходит эта скотина Шарп. Хромает. Хейксвилл надел кивер и отдал честь:

– Лейтенант, сэр.

Шарп вернул приветствие.

– Сержант. – Он говорил очень вежливо. – Дайте команду «вольно».

– Но, сэр, лейтенант, сэр…

– Команду, сержант…

Хейксвилл дернулся. Субординация не позволяла ему возразить Шарпу, оставалось лишь копить черную злобу.

– Сэр! – Сержант обернулся к стрелкам. – Отделение! Вольно!

Шарп взглянул на стрелков, своих стрелков, которых он вывел из-под Коруньи, и увидел на лицах страдание. Этих людей не просто лишили зеленых мундиров, их унизили, втоптали в грязь. Теперь их ждет еще одно потрясение. Шарп не любил говорить речи, слова не шли с языка.

– Я только что из палатки полковника и… Ну, я оставляю батальон. Сегодня.

На лицах стрелков отразилось чуть ли не отчаяние.

– Я хотел сообщить вам сам. Сержант!

Хейксвилл, донельзя довольный услышанным, шагнул вперед, но увидел, что Шарп обращается к Харперу. Хейксвилл остановился. Он чуял опасность, хотя не мог понять, откуда она исходит.

– Сэр? – Голос Харпера звучал напряженно.

– Подберите зеленые мундиры. Сложите их здесь. – Шарп говорил спокойно, почти небрежно, словно он один не чувствовал общего напряжения.

– Лейтенант, сэр!

Шарп обернулся:

– Сержант Хейксвилл?

– Мне приказано отнести мундиры, сэр.

– Куда, сержант?

Хейксвилл гоготнул:

– Артиллеристам, лейтенант, сэр. На ветошь.

– Я избавлю вас от хлопот, сержант. – Шарп говорил почти дружелюбно. Он отвернулся, подождал, пока Харпер соберет мундиры. – Положите здесь. – Шарп указал на землю рядом с собой.

Харпер нагнулся. Он помнил безумные слова Хейксвилла, обращенные к киверу, и не сомневался в их значении. Теперь он хотел предупредить Шарпа.

– Он замыслил дурное против Терезы, сэр. Он знает, где она, – шепотом произнес Харпер, уверенный, что Шарп слышит, хотя лицо офицера оставалось спокойным и расслабленным. Харпер подумал, что сказал слишком тихо. – Сэр?

– Я слышал, сержант, спасибо. Вернитесь в строй. – Шарп улыбался двенадцати стрелкам, словно ему не сказали ничего особенного. – Мы были вместе семь лет, и я не думаю, что это конец. – (На лицах промелькнула надежда.) – Но на всякий случай хочу вас поблагодарить. Вы хорошие солдаты, хорошие стрелки, лучшие. – Лица немного просветлели, но Шарп не смотрел на них, не смотрел даже на Хейксвилла. Он подошел к ящику, поднял наугад штуцер. – Мне жаль, что вы лишились винтовок. Но обещаю вам: вы получите их назад, и зеленые мундиры тоже.

Стрелки заулыбались в открытую, Хейксвилл гоготнул и тут увидел лицо Шарпа. Офицер в ужасе глядел на кремневый замок. Он поднял взгляд на Хейксвилла:

– Сержант?

– Лейтенант, сэр?

– Чья это винтовка?

– Винтовка, сэр? Не знаю, сэр. – Хейксвилл дернулся.

– Она заряжена, сержант.

– Заряжена, сэр? Не может быть.

– Вы проверяли?

Хейксвилл заколебался. Его власть держалась на скрупулезном следовании всем закорючкам устава, но он так торопился разделаться с зелеными мундирами, что не проверил винтовки. Он задумался, потом улыбнулся:

– Еще нет, лейтенант, сэр. Но они пока не в ящике, сэр, лейтенант, ведь так? Я сию минуту проверю. – Хейксвилл тщетно пытался совладать со своим лицом – оно судорожно дергалось, голубые глаза моргали.

Шарп улыбнулся почти любезно:

– Не трудитесь, сержант.

Он положил винтовку и взял соседнюю. Так и брал одну за другой, направляя каждую на жирное брюхо Хейксвилла. Он взводил курок, давил на спуск, и всякий раз лицо Хейксвилла дергалось. Шарп не спускал глаз с этой перекошенной физиономии, даже когда нагибался за очередной винтовкой. Видел судорогу и облегчение всякий раз, как искра гасла на пустой полке.

Униженные Хейксвиллом стрелки улыбались, видя страх сержанта, хотя по-прежнему его боялись: это человек, которого нельзя убить. И Шарп понял, что должен развеять этот страх. Он убрал последний штуцер в ящик и так же аккуратно поднял первый. Хейксвилл завороженно следил, как Шарп отводит курок назад, до щелчка шептала. Сержант облизнул губы, дернулся, перевел взгляд на лицо Шарпа, потом вновь на дуло, которое смотрело ему в живот.

Шарп неторопливо пошел на Хейксвилла:

– Тебя нельзя убить, так?

Хейксвилл кивнул, попробовал выдавить улыбку, но дуло все надвигалось. Шарп шел медленно.

– Тебя вешали, а ты остался жив, так?

Хейксвилл снова кивнул, его рот вытянулся в щель. Шарп хромал из-за пулевого ранения в бедро.

– Собираешься жить вечно, сержант?

Кто-то из стрелков прыснул, Хейксвилл повел глазами – узнать кто, но Шарп поднял винтовку, и взгляд Хейксвилла вернулся к дулу.

– Собираешься жить вечно?

– Не знаю, сэр.

– Не «лейтенант, сэр»? Язык проглотил, а, Хейксвилл?

– Нет, сэр.

Шарп улыбнулся. Он стоял совсем близко к сержанту, едва не уперев ствол Хейксвиллу снизу в подбородок.

– Думаю, сержант, ты умрешь. Сказать почему?

Детские голубые глаза зыркнули направо, налево, словно в поисках помощи. Хейксвилл ждал нападения ночью, в сумерках, но не средь бела дня перед сотнями свидетелей. Однако никто посторонний не обращал внимания! Ствол коснулся потной кожи.

– Сэр!

– Смотри на меня, сержант, я открою тебе секрет.

Взгляды встретились. Шарп заговорил отчетливо, чтобы слышали стрелки:

– Думаю, сержант, тебя никто не может убить. Кроме… – Он говорил медленно, как с ребенком. – Кроме того, сержант, кого ты пытался убить, но не смог. – (Потное лицо исказилось непритворным страхом.) – Можешь припомнить такого, сержант?

Лицо дернулось, затряслось, ствол вновь уткнулся в подбородок.

– Нет, сэр!

– Хорошо!

Короткая мушка бейкеровской винтовки холодила Хейксвиллу кожу. Шарп перешел на шепот, чтобы слышал один сержант: – Ты мертвец, Обадайя. Колдовство ушло. – И громко выкрикнул: – Бах!

Хейксвилл отпрыгнул назад, жалобно взвизгнув, словно получивший оплеуху ребенок, и рухнул на траву. Шарп рассмеялся, прицелился и опустил курок на пустую, без затравки, полку. Хейксвилл распластался на траве, его лицо горело смертельной ненавистью.

Шарп скомандовал ухмыляющимся стрелкам:

– Смирно!

Они вытянулись. Шарп заговорил снова, на этот раз резко:

– Помните, я обещал. Вам вернут винтовки и зеленые мундиры, и я к вам вернусь! – Он не знал, как это сделать, но он это сделает. Обернулся к сержанту, указал на семистволку, которая висела у того на спине. – Дай сюда!

Хейксвилл покорно протянул ружье и патронную сумку, и Шарп повесил семистволку на плечо, рядом со штуцером. Взглянул на сержанта:

– Я вернусь. Помни об этом. – Он наклонился, подобрал кипу мундиров, зажал под мышкой и, хромая, пошел прочь.

Он знал, что Хейксвилл выместит зло на стрелках, но знал и другое: сержант унижен, все видели его уязвимость, а роте – роте Шарпа – довольно и этого.

Маленькая победа, может быть даже пустяковая. Но с нее начинается долгое победное шествие, которое должно закончиться в бреши Бадахоса.