Хайноре. Книга 1

Так они и шли вдоль Маслички, как прокаженные, обходили стороной деревушки. Из-за деревьев как потянет дымком, как защекочут слух отдаленные голоса, так Нора глядит на рыжего жалобно — ну может сейчас уже? Далеко же ушли от Выселок… Северянин рыкнет на нее и все. Нельзя, мол. Окончен разговор.

На третий день хоженый берег кончился, пошли болота и непроходимые заросли, пришлось им подняться к дороге. Это был не большак — узенькая тропка, аккурат, чтоб телега с товаром проходила. Ее местные торгаши придумали, чтобы на большак не соваться, на конвой-то из охраны у мелких купчишек лишних монет не было. Тут и тятька ее ходил, когда в прибрежных деревушках спрос был хороший на шкуры да кости. В общем дорога была почти не опасная — разбойникам тут и поживиться-то нечем было, да и королевские патрули тут не сновали, вот и ходили себе туда-сюда маленькие купеческие возки. Один такой они повстречали на четвертый день. Отец с дочкой. Мужик уже седой, девчонка с виду показалась Норе старше ее — широкобедрая, грудастая, щеки красные, губы пухлые, и косы… ах косы какие, русые, с кулак толщиной. Нора сразу себя щепкой лысой почувствовала.

— Тять, глянь какие идут, — и голос у нее был звонкий, как у девочки. Она сидела в полупустой телеге и болтала босыми ногами. — Уставшие такие, давай возьмем. Эй, ребятушки, куда идете?

Северянин хмуро посмотрел на Нору, та поняла и прикрыла рот.

— До ближайшей деревни, милая девушка, — приветливо отозвался он. — Спасибо, мы уж так дойдем, зачем вам клячу мучить.

— Залезай, мужик, кляча хоть старая, но идет хорошо, — старик-возница махнул рукой. — Айна, шмотье прибери.

Повозка встала, девчонка вскочила, сгребла поклажу в один угол, а потом, хохоча, неуклюже путникам поклонилась.

— Прошу пожалуйста в карету, господа!

Северянин залез первым, а потом притянул за руку Нору. Телегу шатало, как пьяную, девка беспрестанно смеялась и ойкала, но каким-то чудом умудрялась не упасть. Когда они наконец расселись, телега тронулась.

Девка бесстыже разглядывала их во все глаза, отчего Норе совсем не по себе стало. И чего она пялится?.. Ну поношение башмаки, ну и что… и сама не царевна, вон, вообще босая…

— Ой, — пискнула девчонка, глядя на их поклажу, — это у вас что же, всамделишный палаш?!

Северянин меч свой сапогом под мешковину толкнул и улыбнулся — ну простак простаком.

— А как же, госпожа моя, я же с войны недавно вернулся, нам там не всамделишных не выдают.

— Так ты солдат! — восхищенно охнула Айна, и сразу вдруг приосанилась. — С северянами дрался?

— Именно так, именно так, с безбожниками.

Она одернула юбку своего цветастого платья, пряча голые пятки и принялась косу наглаживать, будто растрепалась та. А сама глазками сверкает, тьфу, противно!.. Нора круто отвернулась и уставилась в сторону леса.

— А что это за девушка с тобою, солдатик?

— Сестра моя.

Чего?! Сестра теперь?! Ишь ты! Жена, сестра, а завтра кем буду? Прабабкой?! Она возмущенно посмотрела на рыжего, но тот и глазом не повел.

— А чего неразговорчивая такая?

— Характер дурной у нее.

— Сам ты дурной, — фыркнула Нора.

— Вот и я о чем.

Девка рассмеялась, отец на нее шикнул, мол не докучай людям, дай отдохнуть. Так он им выкроил пару минуток тишины.

— Слышишь, девочка, — шепнула Айна. — Хочешь я тебе свои башмаки отдам? Все равно не ношу, люблю босичком бегать, пока тепло позволяет, меня так мамка с детства приучила. Хочешь отдам? За так. А то уж на твои смотреть больно…

— Не смотри, — огрызнулась Нора, за что получила от северянина локтем в бок.

— Ну не дури, а. Кто от таких щедрых подарков отказывается? Сама всю дорогу ноешь, что идти тяжко. Бери пока предлагают.

— Я что побирушка тебе? Бр-р-ратец.

Рыжий так глянул на нее, так страшно глазами сделал, что Нора было испугалась по привычке, но быстренько опомнилась. Ничего он ей при всех не сделает!

— Глядите, какая госпожа. Бери, сказано. А с доброй девушкой мы как-нибудь рассчитаемся по-свойски.

Эта дура снова захихикала, и снова отец на нее шикнул.

Так у Норы появились новые башмаки. Тоже, конечно, ношеные, но зато без дырок и подошва не протертая. Только широковаты были, но это не беда… Даже как-то настроем потеплела, уже не фыркала на нее, пока ехали и болтали. К вечеру свернули с дороги в лес, откушать, да прилечь до утра, делили харчи, у Айны с отцом хлеб был, мед и водица, северянин достал последнюю головку сыра, что им еще от Гавара осталось, пили, ели, разговоры говорили. Молчавший на дороге Айнов тятька на привале оказался чуть ли не болтливее дочки. И о том спрашивал и о сем, откуда мол путь держите, где родились, слыхали последние вести? а о том слыхали? вот такие дела!

— Ты-то друг, давай расскажи, что там на войне, ужель побили мы иродов?

Нора все глядела на северянина, все боялась, что тот ненароком сорвется, зарычит и выдаст их, но рыжий будто и вовсе позабыл кто такой. Или очень хорошо себя в узде держал.

— Да что тебе сказать, отец, — по-свойски махнул рукой рыжий, заедая хлеб сыром. — Война поутихла, до поры до времени, нас вот, раненых, — погладил себя по перевязанному боку, — домой отпустили, там же в лазаретах на всех не напасешься, а Корона и так поиздержалась, сам понимаешь.

Старик важно кивал, стряхивая крошки с бороды, а дочка его увлеченно слушала и так же увлеченно трескала мед.

— Но ничего, будет наше время, Корона велит, снова пойдем безбожие искоренять. Отец хранит.

— Отец хранит, — хором сказали все.

Вот дает… врет беззастенчиво, предает своих северных богов, Отец его, видите ли, хранит… И даже не запнулся ни разу. Даром что рыжий. Лис проклятый, дурной человек… И снова Нора задумалась, а сама бы как себя повела, ежели бы во вражеской стране оказалась? Солгала бы, чтоб спастись? Поклонилась бы другим богам, присягнула бы другому вождю?

— Эх, все в короле хорошо, — снова начал старик, — Только вот на солдат наших казны не хватает, дороги небезопасные, патрулей бы побольше, а то кляча уже не та, чтоб по этим тропам колдобистым ходить… в общем все не слава Отцу, а однако ж новые приории строятся тут и там, лорды подати дерут, как пух с козы, — он подался ближе к рыжему, тот кивнул, мол, слушаю: — Ты не подумай, я человек богобоязненный, кажную седмицу хаживаю в приоратки, перстни целую, все, как положено, но сам понимаешь, когда такое было, чтоб Приорат строил золоченые купала, пока страна голодает и воюет?.. Вот при отце нынешнего короля, да хранит Всесоздатель его душу, такого не было…

Северянин закивал:

— Не было, не было.

— Ну вот и я к чему. А сколько беженцев с севера идет? Деревеньки по ту сторону Маслички уже битком забиты, города закрывают на Большой ключ, пускают только по особому распоряжению или бумажке, эвона как.

Северянин жевал, слушал и, видно было, призадумался. И Нора тоже… как им теперь в город попасть? Не пустят же…

Ночью она проснулась оттого, что в спину задуло, а старик с другой стороны костра храпит, точно медведь рычит. И чего так дует? Нора протянула руку за спину, оправила шерстяной плащ, заткнула под бок, и снова улеглась. А потом как вскочит, что ужаленная! Рыжий! Рыжий пропал! Волки унесли! Схватили его королевские гвардейцы! В темницу тащат! Ох-ох-ох! Погодите-ка… дак если б схватили, то и ее тоже… или уж всяко проснулись они, услышали… А девка где? Айна? Куда делись?..

Нора прислушалась и вдруг похолодела телом, будто колодезной водой с головы до пят по зиме облили. А потом резко в жар бросило, жуткий жар, что волосы на всем теле зашевелились, а под кожей будто сам огонь потек, и сердце заходилось боем.

Смех. Смех услышала. Там, в лесу. Недалеко, за деревьями.

И пошла. Не хотела, а пошла, ноги сами повели, ноги в новых башмаках.

Идут себе, ступают по траве, обходят ветки, хорошие башмаки, мягкие, как рысьи лапы. А голоса ближе и ближе, будто навстречу идут.

Шаг, еще, вон за деревьями что-то…

Северянин приходовал ее сзади, задрав подол цветастого платья. Держал руками за крутые бедра, охаживал по мясистому заду, порыкивал азартно, а она хихикает, похрюкивает, постанывает.

— Ой какой ты хороший, какой ты сильный, какой, какой, а… ой, ой, ой… возьмешь меня замуж, солдатик? Так замуж хочу… ну возьми, солдатик… — Он ее за волосы хвать, да как дернет, а та вскрикнет, сильнее щекой к осине прижимаясь, хохочет. — Жестокий ты, не пойду за тебя… а-а-х, хорошо любишь…

Рыжий все трудится, трудится, с нахлестом, жарко, пылко, штаны вот-вот упадут на землю. Точно медведь медведицу кроет. А Нора смотрит, глаз оторвать не может. И хочется уйти, да ноги будто в землю вросли. Смотрит — колени дрожат, смотрит, а в руке нож… Откуда ты, нож-ножичек? Зачем в руку лег?

— Ой, ой, ой, она тут! Она! Сестра!

Северянин обернулся, замер.

— Сдурела что ли…

— Не сестра я ему, — говорит, голоса своего не узнавая, губ, что гнуться в ухмылке, не чувствуя. — А жена.