Хайноре. Книга 1

Глава 7. Капитан

Неприметная девка, обычная. Деревенская дурочка, значит. Вот я ему кто. Вот как я ему. Вот скотина рыжая! Вот северянская богомерзь! Ну погляди у меня, погляди на какую-нибудь девку! Я тебе… я тебе штуковину твою в узел свяжу, я тебя сама твоим же ножом, ты у меня!..

Нора смотрела, как рыжий с Топором хохочут, брагу хлещут в два рта, да лбами бьются, как бараны. Смотрела, хлебала похлебку, изредка натыкалась зубом на кусочек мяска, но и то было в радость. Утром она проснулась в одной из комнат постоялого двора, одна и в холоде, а когда спустилась — эти уже с утра пораньше пили. Трактирщик, тот самый с козлиной бороденкой, плеснул ей вчерашнего варева в миску, а в кружку — вина, что на вкус было кислым и пресным. В общем, совсем не царские кушанья, даже не их деревенские…

И так целый день. Аккурат с утра до ночи! Северяне — пьют себе, пьют, народ то уходит, то приходит, а брага в их кружках не кончается, словно в сказке про Сытую деревню. Днем Нора еще попыталась разнять этих двух пьяниц, но рыжий только отмахивался и огрызался, а настаивать она побоялась.

— Ну вот такие у них порядки, — пожал плечами трактирщик, когда она у него спросила — когда ж те напьются уже вдоволь. — Северянские. Повстречал старого друга — напои его до заплывших зенок.

Ей это все совсем не нравилось. Ежели уж их ищут, так не стоило ли схорониться где-то в подвалах, а не сидеть тут у всех на лбу, точно прыщ зудящий? Но Топор утверждал, что все здесь свои, и бояться нечего, он со всем разберется, ведь Лис ему что брат родной, кто ж его в свое время от казни спас, сбежать помог — Лис, брат, друг, вторая душа, так вот Топор говорил, раз дцать сказал, а рыжий будто каждый раз как первый слышит, кивает, улыбается, бодается, едва ли не лобызаются там, будто полюбовники.

А вечером приходит к ней в комнату, воняет брагой, глаза маслянистые, горящие, заводные, а руки пьяные и неуклюжие, и непременно ему надо к Норе под юбку залезть, непременно жарким бедром к ней прижаться и шептать всякие слова, от которых то волосы дыбом, то щеки красные.

Ночью второго дня, когда рыжий храпел, развалившись во всю койку, Норе не спалось. Все ее тревога какая-то мучила, да и жар шел снизу, с кухни, где с вечера на завтра готовили дичь, пахло луком, горелым жиром и еще какой-то снедью. Как может спаться хорошо в таком месте? Совсем ей городская жизнь не нравилась… то ли дело — лес. Всегда воздух свеж, снизу никто не гудит, сверху никто не пискнет, поют себе птички за окном, ну, бывает, волки завоют, дак к тому же и привыкнуть можно… а к шумному и пахучему городу ей совсем никак не привыкнуть было. Чувствовала себя волчицей, которую в город привезли и так и оставили, с хвостом, когтями и зубами, не сказав, что город — это не лес, здесь за зайцем не поохотишься, здесь за тобой охотятся, плащи соколиные или, что хуже, выходцы из Тарони…

Так она волчицею, хвост поджав, когти спрятав, чтоб по полу не бряцать, и кралась вдоль лестницы, на кухню, очень уж ей воды хотелось.

— Я тебе вот что скажу…

Ой!..

— Тихо, шельмец ты поганый! Говори, как положено, как уговорено было…

Нора вжалась в стену, аккурат меж шкафами с плесневелыми овощами и луковой шелухой, вжалась, срослась с тенью, как могла. Обернись мышкой, волчица, маленькой мышкой, тише-тише, шурх-шурх…

Там, за ящиками и столами, у черного хода, стоял какой-то мужик и Топор. Стоял Топор ровно, не шатаясь, будто не пил брагу с рыжим, братом своим, весь день, а ключевую водицу из ручейка хлестал.

— Эк… — крякнул мужик, виновато поджимая обветренные губы, потом откашлялся и заговорил какую-то околесицу: — Светлая пшеничка взошла, охотник поймал месяц и кончился второй полнолунный день.

Топор задумчиво потер подбородок, кивнул.

— Ладно. Хорошо. Скажи вот так, — северянин открыл было рот, снова закрыл, призадумался будто, и, наконец, выдал: — Пегий пес бежал по лесу, вышел к опушке и затаился. Понял?

— Так и скажу.

— Повтори.

Тот повторил, они попрощались, и мужик тут же юркнул за дверь, а Норе вдруг стало холодно и страшно, но вылезти из щели промеж шкафов ей будто не хватало сил.

— Ну и дурь вы придумали, Топор, — послышался голос корчмаря, зазвякала посуда.

— Может и дурь, зато работает.

— Ага… Когда?

— Скоро, друг. Скоро. * * *

— Ну послушай… ну пожалуйста…

— Да что ты за баба такая, а…

— Я тихонько скажу, я кричать не буду, правда!..

— Ладно… только очень тихо, чтоб едва слышно… мать твою перемать…

Рыжий встал поздним утром, вернее не встал, а будто с того света воротился, побитый, помятый, выл, точно бес. Это все попойка ихняя, тятька после гульбы в деревне с мужиками тоже день не жив, не мертв лежал. Они с Нейкой по детству думали — болеет тятька, ягод ему из лесу носили, а мамка только смеялась, мол не поможет ему, пусть полежит, поболеет. Теперь вот у Норы свой есть, болезный, чтоб его…

— Слушай, — начала она шепотом, присаживаясь рядом на краешек кровати, — я вот думаю… мне вот кажется…

— Да не тяни уже!.. — прохрипел рыжий.

— Тише, тише… — Нора аккуратно погладила северянина по взмокшей спине. — Я вчера ночью слышала, как Топор твой что-то странное говорил мужику какому-то, как тот моряк, который тебе табак расхваливал.

— Прямиком из Фандия? — проскрежетал рыжий из-под подушки.

— Ага, да-да!

— Собирали на склонах гор?

— Чего?..

Северянин приподнялся, махнул рукой, зевнул, расточая бражную вонь, что аж глаза у Норы заслезились, потянулся, с хрустом разминая руки и спину.

— Ну чего ты там лопочешь? Топор с каким-то мужиком болтал в подсобке? Ну и чего? Видать о корабле договаривался, связной его какой, может. Чего ты маешься?

Хайноре жевала губами, пальчики теребила, заламывала, сама не понимала, что ей не так, но ведь не так, не так!

— Не знаю, не знаю… Ты вот вчера едва ноги переставлял, а Топор даже не запнулся пока всякое говорил! Что-то там про пса, про охотника, который поймал месяц, а потом корчмарю сказал, что скоро. А что скоро? О чем это он? — Нора подергала рыжего за рукав. — Ты может спросишь его? А? Спроси, вдруг… вдруг ничего такого… Тебе не боязно? Мне вот боязно… нас же плащи ищут… и эти… из Тарони… а если…

— Ну все, — отрезал рыжий, — хватит уже болтать, понял я. Поговорю с Топором, узнаю, когда корабль будет, а то в самом деле, два дня прошли, пора бы.

Северянин поднялся с постели в одной рубахе и без портков, Нора покраснела и отвернулась, пока тот, кряхтя, одевался.

— А сейчас надо бы откушать. Что у них там на утро готово, смотрела?

— Парочка хорошо прожаренных убийц.

Нора вскрикнула от неожиданности — на пороге их комнаты стоял высокий одноглазый человек и неприятно кривил рот. Северянин схватился за стул:

— Ты кто?

— Капитан корабля. Что, не похож?

Не очень-то, подумала Нора. Она может мало что в жизни понимает, мало что знает, да и видела тоже мало, но капитаны вроде бы не носят кожухи с военными нашивками и такие тяжелые мечи тоже не носят…

— Не противься, Лис, — из-за спины капитана вышел Топор, и у Норы мурашки пошли по телу, как от холодного касания ножа. — Лишнее это.

— Ах ты! — взревев, рыжий грянул стулом о пол, а потом потряс зазубренным пеньком. — Сука ты продажная, Топор…

— Ну тихо, не ори ты так, скандалист, — нахмурился тот. — Так всем лучше будет, вот увидишь.

— Падаль…

— Ну будет вам, милые, не ссорьтесь, — встрял одноглазый, поглаживая рукоять меча. — Время поджимает, корабль с пристани уходит, девки платочками машут. Идем, Лис. И жену свою не забудь. Для нее на моем корабле тоже местечко найдется.