Хайноре. Книга 1

Глава 4. Жена

Из Выселок они ушли быстро, окольными путями, стараясь кузнецу и старосте на глаза не попадаться. Долго-долго шли вперед то по тракту, то через лес, чтобы ненароком патруль не встретить. Уж очень северянин боялся, что его признают. А чего его признать? Мужик мужиком, а что с северными корнями, так то приглядываться надо. Не понимала Нора его, но слово лишнее сказать боялась. Ежели велел рыжий с дороги свернуть, значит свернет, куда скажет пойдет.

Шли до самой ночи, а ночью встали лагерем на берегу Маслички, развели костер и грелись, поедая сыр, да запивая брагой. Нора вздыхала грустно, очень уж ей хотелось хотя бы ночку в постели поспать — всяко мягче, чем на земле. Интересно, а северянин в самом деле хотел в Выселках осесть, пока у кузнеца монетку не заработает?

— Сдурела что ли? — хохотнул рыжий, когда она спросила. — Вот мне надо время терять. Обчистил бы его как липку в первый же день, и поминай как звали.

— Ты ещё и вор…

— Поглядел бы я на тебя, окажись ты одна на чужой земле, — фыркнул рыжий. — Ты б не только воровать стала, ты б и легла под кого придется.

— Уж после тебя хоть под лешего!

Северянин расхохотался, шлепнул Нору по заду и снова к бурдюку приложился. Сегодня он что-то добрый был, даже за колкость не наказал, не иначе как захмелел… и впрямь. Развалился у костра, голову на бревно опустил, а глаза блестят, бледные его, будто маслом смазанные. Хорошо ироду, зло думала Нора, вот бы вынуть сейчас нож, перерезать северянину глотку, а может и обождать пока заснет… Мысль крамольная грела ее пуще костерка.

— Домой хочу, — вдруг сказал рыжий, глядя на распускающуюся луну. — К ледяному мокрому ветру, стылой земле, к горячему очагу, настоящей браги хлебнуть, а не этого пойла из пастушьей мочи.

— Глядите, размечтался как.

— Ты ядом плюйся, не плюйся, а я все равно вернусь. Пусть, может, и не ждет уже никто, но вернусь. Да так, что запомнят… — взгляд его маслянистый вдруг помрачнел, сжал рыжий в кулаке мягкий бурдюк и выплеснул остатки в костер.

Огонь жарко вспыхнул, заурчал, заговорил. Что ты шепчешь, огонек, о чем рассказываешь? Смотри, говорит, задремал твой мучитель, гляди, вот-вот, бери, жги, режь, не убоись, я посвечу, я подсоблю… Вздрогнула Нора, будто и впрямь защекотало ей в ухе… Нельзя так, нельзя, огонек, о злом ты мне говоришь, о греховном… А если Отец услышит, увидит? Негоже так боговерному человеку поступать, негоже, так тебе самый распоследний подлец скажет — грех это, исподтишка убивать беззащитного и безоружного, убивать и вовсе грех, сколько его потом вымаливать в приорате, как священнику потом в глаза смотреть…

А огонек все шепчет, не унимается, говорит — это право сильного, это закон природы, кто сильнее, тот и прав, кто хитрее, тот победит, либо ты, либо тебя, при свете дня или в ночи, боги благоволят сильнейшему. Если одолеешь его, врага своего, если выдюжишь, то не осудит тебя солнце, не осудит луна, земля и небо, никто не посмеет судить победителя.

Нора опомниться не успела, как руки уже сами потянулись к его сапогу, как сверкнула сталь от пламени костра, будто огонек подмигнул, как нависла беззвучной, недвижимой тенью над похрапывающим телом… и в миг этот сладостный ощутила Хайноре, дочь лесника, будто вся власть этого мира у нее в ладошке зажата, будто все она может — и горы свернуть, и реки осушить, будто в миг этот познала и поняла мир, и все свелось к одному, и все стало едино.

— Ну что замерла? Режь, раз такая смелая.

Нора вздрогнула, обернулась на огонь — неужто и впрямь он с нею заговорил?

— Долго мне ждать-то? Ты либо дело делай, либо поспать дай.

Тьфу ты, ну ты, рыжий!.. Бросила она нож, да рядом легла. Не буду больше огонь слушать, дурное он говорит.

Только не шел у Норы сон. Все думала, думала, глядя на луну. Что ей теперь, как быть. Куда идти. Куда северянин идет? Ведь идет же он куда-то, есть же у него цель какая-то, вот, домой вернуться хочет, только его там почему-то никто не ждет. Как так? Это же дом, там непременно должны ждать. Вот если бы она вдруг далеко от дома оказалась, её бы родные точно ждали. Почему же его не ждут? Да и как он вообще в лесах королевских оказался? Ничего о нем не знаю, вдруг поняла Хайноре. Надо бы спросить, пусть хоть расскажет куда и зачем они идут. Повернулась к нему, нет, думает, не стану будить, еще обозлиться опять, что-то нехорошего сделает. Тятька всегда говорил — не дразни зверя, если по ушам получить не хочешь.

Рыжий разбудил ее рано утром, велел сходить к чистенькому ручейку набрать воды в дорогу. Сонно протирая глаза и зевая, Нора побрела в лес, ноги заплетались, голова плыла, кажется проспала она совсем мало, а когда вернулась, рыжий расстилал на траве карту.

— Ты где ее взял?! — Нора тут же проснулась.

— Пока ты опять ревела самозабвенно, я время даром не терял, — фыркнул северянин, прижимая карту за уголки камушками. — Бумажек у твоего неудавшегося муженька, как у сановника… Зато с этой грамотой нас в любой город пустят.

Хайноре выхватила у рыжего бумагу, жадно впилась в нее глазами…

— Сим до-ку-мен-том доз-во-ляю… — стала читать, потом запнулась, нахмурилась, — что там дальше? Не пойму.

— Почетному господину, нести культуру гильдии, чего-то там, начальник гильдии пастушьего хозяйства, и тому подобное, — нехотя пробубнил северянин, не отрываясь от карты. — Говоря короче, был твой Гавар почетным хреном какой-то хозяйственной гильдии, вот ему и жилось вольготно, куда не придешь, везде примут.

— Это ты что, — хохотнула Нора, — пастухом прикинуться решил?

— А что, ты прикинешься что ли?

Нора вдруг вспомнила, о чем ночью сама с собою кумекала, села рядом и аккуратно спросила:

— А куда мы идем?

— Куда надо.

— А куда надо?

— Не отвлекай, — отмахнулся рыжий, — черт разберет тут в ваших каракулях, островитяне совсем иначе карты пишут.

Нора опустила ладошку на его лапищу, тот недоуменно поднял взгляд.

— Я помогу. Ты мне только скажи…

— Чего сказать? — нахмурился.

— Когда отпустишь меня?..

— Доберусь до места, отпущу, куда угодно пойдешь.

— Ну зачем я тебе?..

— За надом, — буркнул рыжий, сбрасывая ее руку.

— Ну скажи, пожалуйста, устала я гадать…

— Мужик, у которого на морде написано, что с островов родом, шатающийся в одиночку по тракту у любого деревенского дурочка подозрения вызовет. А мужик с бабой — это уже другое дело. Проще так, вот и все. Вот ежели б не твой Гавар, никто б и не подумал дурного.

— А если… а если я сбегу?

— Ну попробуй, — хохотнул тот, чертя что-то пальцем на карте.

— А вот если?!

— Да ты я погляжу и впрямь по-хорошему не понимаешь, — Рыжий зыркнул на нее угрожающе исподлобья, Нора и притихла.

Все равно попробует. Разок хотя бы да попробует. Для душевного спокойствия, вдруг получится…

Рыжий долго рассматривал карту, Нора ему кое-где помогла, разъяснила, вот тут мол, мы, южнее Таронь, на западе Королевский лес, на востоке ежели вдоль Маслички идти сплошь рыбацкие деревушки, аккурат до первого большого города, где Королевская Академия и второй после столицы самый главный Приорат. Там и порт у места, где Масличка падает в залив Ропот, а тот потом сочетается с морем Рос, и если курс на север держать, то за пару-другую лун при хорошей погоде можно добраться до евонных островов.

— Хорошо ты карты понимаешь, гляжу, вовсе и не простая деревенская дурочка.

Хайноре фыркнула, играясь травинкой с быстроногой речкой.

— Тятюшка давно хотел скопить монет и перебраться ближе к большому городу. Он потому меня замуж выдавать не торопился, говорил, что я умная, надо меня в Академию. А Нейку в гвардию, он иногда такой несносный был, драчливый жутко, хваткий, как рысь, дисциплины ему не хватало, тятька говорил, что в армии, мол, его научат. С северянами драться хотел…

Рыжий ничего не ответил, и стало почти совсем тихо, разве что птицы горланили и журчала Масличка.

Порешили идти к академическому городу, Оринтару, названному в честь прадеда нынешнего короля из рода Энлидорнов. Порешили особенно по большаку не идти, там и люди лихие нередкое дело, да и патрули гвардейские, и еще не знаешь, что хуже. Пошли вдоль Маслички то спускаясь к берегу, чтобы получше путь видеть, то брели по лесу, когда берег попадался не хоженый, заболоченный или заросший. Рыжий лис по-прежнему лишний след боялся оставить. Оно и правильно, конечно, когда хоронишься, да только от всех этих колдобин, веток, буреломов у Норы совсем износилось платье, и башмаки хлюпали, а погода шла к осени. Она плакалась, жалилась северянину, давай, мол, хоть в город какой-нибудь зайдем, хоть на секундочку, хоть монетку одну на новое платьишко потратить. А тот отмахивался — потерпи, не здесь. Гаварову тушу наверняка уже нашли, поздно ли, рано ли хвостик с хвостиком свяжут, поздно ли, рано ли искать начнут, и значит в близких Выселкам деревнях лучше следов не оставлять.

Нора повздыхала печально, глядя как пальцы из дырки в башмаках выглядывают, а потом вспомнила вдруг, что давно Отцу за родителей не молилась, а уж за то, что они с добрым Гаваром сделали… Но не она же! Это рыжий его того, кокнул… Только почему она себя и в самом деле подельницей чувствует?..

Брехня! Никакая она не подельница. А как только в какую-нибудь деревню зайдут, она сразу в приоратку пойдет, и пусть рыжий что хочет делает. Пусть хоть лупит на глазах у толпы, хоть ножом угрожает — все равно пойдет. Отцу поклониться — святое дело!

Но покамест светило ей хлюпать по болотам, да жаться к нему ночью, кутаясь в шерстяной плащ. Не так уже и противно было… он большой, теплый и сильный. Ей даже отчего-то спокойнее становилось, когда приходила ночь и пора было укладываться на ночлег, и снова спина к груди, грудь к спине. Иногда, когда сон не шел, она разговаривала с месяцем. Как мол так выходит, месяц месячишко? Почему глаза видели, уши слышали, руки чувствовали — кровь тятькина, мамкины крики, как холодел под пальцами Нейка, точно морозы вдарили… А нутро не верит. Нутро свое говорит. Не злодей он. Всему причина есть. Только вот умом она причину не находила, а снова спрашивать пока боялась. Решила, что потом. Когда у него настроение заладится, может браги снова хлебнет… тогда и спросит.

Она уже знает, ежели настроения у рыжего нет, то лучше вообще всю дорогу молчать. Но иногда Норе становилось совсем скучно, и она все-таки спрашивала.

— Ты вот говорил, что домой хочешь.

— Ну.

— Ещё говорил, что тебя там не ждут…

— Ну?

— А почему не ждут?

Северянин вздыхал удрученно — смирился, видно, понял, что не отстанет.

— Ну вот так вот бывает. Не все щенки в семье желанными рождаются.

Нора охнула, забежала вперед.

— Ого! Это как так? Ужель мать твоя не знала, что от мужиков детишки бывают?

Северянин расхохотался.

— Знала. Но отец мой был из тех, кому бабы не отказывают. Вот и моя мать не смогла.

— Что ж ты, значит, в отца насильником уродился? — осклабилась Нора.

— Ой да кто ж тебя насиловал, поплачь тут ещё, — отмахнулся рыжий. — Так стонала, что весь лес небось слышал.

— Ах ты!..

Нора возмущенно отвернулась, покраснела и больше ничего у него не спрашивала. Понравилось ей, как же! Понравится кому такое! Да даже если понравилось, она все равно ведь не хотела! Она ведь просила, чтоб не трогал! Плакала даже! Понравилось, ишь ты, придумал…