Мои ночные рефлексии

13. КРУГ ОБЩЕНИЯ: МОИ СВЕРХЦЕННЫЕ ПРИВЯЗАННОСТИ

Я часто говорила своим студентам: ничего в нашей жизни нет дороже человеческого общения. И это так и есть. Но — какого общения? Общение бывает очень разным: приятным и неприятным, страстным и холодным, глубоким и поверхностным, интересным и скучным, взаимным и безразличным, всепрощающим и требовательным, интеллектуальным и эмоциональным, бескорыстным и выгодным. Эти дихотомии (противопоставления) можно продолжать долго (а между этими, условно говоря, крайностями существует огромный диапазон оттенков, тонких дифференциаций и подводных течений). Часто нас окружают не те люди, которых мы хотели бы видеть рядом с собой. Очень редко (почти никогда) наше общение наполнено доверием и открытостью, бескорыстием и сочувствием, молниеносной реакцией и видением оттенков, полным отсутствием эгоизма и тончайшей деликатностью, пронзительной благодарностью и мягким юмором, искренностью и полным отсутствием фальши и — бесконечным желанием говорить обо всём на свете. НО так или иначе — в процессе общения формируются привязанности, которые должны делать нас более защищенными, но также дарить чувство любви и радости. Именно привязанность, по мнению, автора теории привязанности в психологии развития Дж. Боулби, сопровождается самыми сильными чувствами и дает самое сильное ощущение безопасности.

Но может ли привязанность быть направлена только на кого-то, а не на что-то? И можно ли считать, что привязанность эквивалентна любви? В теории межличностных отношений, на мой взгляд, эти вопросы недостаточно полно и глубоко проработаны. Чтобы внести определенную ясность, скажу, что в идеале привязанность и должна нести в себе и сильное чувство любви и безусловное чувство защищенности, но, поскольку межличностные отношения — это взаимный процесс, в реальной жизни — и то, и другое может быть выражено по-разному и в разной степени: сильная привязанность как чувство любви, но без чувства безопасности и защищенности, или, наоборот, достаточно выраженная степень защищенности, но без сильного чувство любви. К тому же со временем в жизни в процессе развития межличностных отношений и то, и другое может быть ослаблено (и даже вовсе — исчезнуть).

Что касается объектов обожания и привязанности — то они могут быть чем угодно (например, обожаемая кукла у ребенка-аутиста, с которой он не расстается никогда — именно она является его сверхценной привязанностью). Существует мнение, что сверхценные привязанности чаще возникают у интровертов и аутистов. Вообще, интроверт (или здоровый аутист) обязательно стремится к глубоким и полным знаниям до страсти, читает много и с упоением — в потоке (См.: мое эссе «Одна большая интеллектуальная дружба»), становится профессионалом (не карьеристом) — недаром на хвастливое «Я могу написать таких диссертаций, как моя — «Эстетическое отношение искусства к действительности», — еще 400» Чернышевского — ехидный Ап. Григорьев ответил: «таких — да»). Я эту диссертацию Чернышевского читала, когда училась в восьмом классе — очень перегрелась, честно сказать, удовольствия получила — ноль.

Может показаться, что для аутиста у меня сверхценных привязанностей многовато, но — почти все мои четыре интеллектуальные сверхценные привязанности лежат в гуманитарной плоскости: чтение (литература) — (См. мое Введение и другие эссе), английский язык (См.: мое эссе «Мой английский»), литературоведение (См.: мое эссе «Мои прогулки по любимому городу»), психология (См.: мои эссе «Моя психология», «Моя диссертация»). Все эти мои четыре сверхценные привязанности наполнены чувством сильной любви, а также в определенной степени и — защищенности, т. к. давали безусловное чувство профессиональной уверенности в себе (благодаря глубоким знаниям и хорошей памяти).

Что касается остальных четырех моих сверхценных пространственных привязанностей — город (См.: мое эссе «Мои прогулки по любимому городу»), вода (См.: мое эссе «Страсть к воде: мои заплывы»), прогулки и путешествия (См.: мои эссе «Мои прогулки по любимому городу» и «Наши путешествия на машине») и — Дом (См.: мое эссе «Введение»), то они, скорее, наполнены только сильным чувством любви (но не чувством безопасности и защищенности).

А теперь — о людях.

Можно ли то же сказать о людях?

В моей жизни было три сверхценных привязанности: моя мать, моя сестра и мой муж (Васюша). И — несколько — просто привязанностей. Можно сделать психологический рефлексивный обзор о взаимоотношениях с людьми, меня окружавшими. В первую очередь, о том, кто был для меня наиболее значим, т. е. о главных сверхценных привязанностях в моей жизни.

Рассказывать об этих взаимоотношениях нелегко. Две из них закончились крахом — моя мать и моя сестра мою привязанность безжалостно уничтожили, остались одни осколки. Единственная (третья) привязанность ничем (кроме болезней) не была омрачена — это привязанность к моему мужу. Но Васюша — умер (но именно ему я безумно благодарна за годы нашей совместной жизни!). Надо ли вообще об этом писать? Тем более с моей патологической неспособностью врать (как все аутисты). НО мне очень хочется заново все пересмотреть — окунуться в глубокую рефлексию.

Моя мать: История исчезновения привязанности. Свою маму (её звали Евгения Александровна Курбатова) я обожала с раннего детства (сколько себя помню — начиная с 2-3-х лет). Несмотря на то, что она родила нас с сестрой поздно (в 36 лет) — она была красива (высокого роста с копной темно-каштановых волос, большими серыми глазами), обаятельна, образованна, но с очень необычной судьбой: родилась во Владивостоке, потом ее отец в Гражданскую войну смог вывести всю свою семью (с женой и пятью детьми!) в Китай — а его двух родных братьев, владевших пароходствами в Сибири — расстреляли! — в Харбине стал заместителем управляющего крупным банком и знал китайский так, что сами китайцы закрывали глаза и думали, что перед ними китаец, но, когда их открывали, с изумлением видели перед собой европейца; потом мама, закончив с золотой медалью «американскую» школу, уехала в Токио и работала переводчицей с японского и английского в посольстве, потом вышла замуж за русского-советского офицера и решила вернуться в СССР (ее отец умолял ее не возвращаться — опасно!), но итог такого возвращения был катастрофический — ее посадили на 10 лет, а мужа — расстреляли; уже на Севере она познакомилась с нашим отцом, который ее и защитил после того, как ее во второй раз посадили, но больше уже никогда ее не трогали.

На протяжении многих лет для нас мама была непререкаемым авторитетом во всем. И я всегда чувствовала с ней безусловную защищенность. По крайней мере — пока мы учились в школе. Она очень вкусно готовила (мясные блюда, пирожки, торты — сама очень любила поесть). Только спустя годы я поняла, что вкусно поесть и хорошо одеться — ее две главные страсти (Однако сама она очень часто хвалилась: «Никто у меня не сможет отнять английский и плавание!) — но мне это всегда было странно слышать, во-первых, потому что никто и не собирался отнимать — и как это вообще возможно? А, во-вторых, она была все-таки не единственная, кто хорошо знал английский, и кто прекрасно плавал!).

НО: тогда я была абсолютно уверена совсем в другом, что наша мама все-таки больше всего на свете любит книги: она еще с Крайнего Севера подписывалась на собрания сочинений (а в Камышине я вместе с ней уже участвовала в этих подписных акциях в книжных магазинах и на почте — иногда стояли в очереди по ночам). И к середине 70-х годов у нас была библиотека (более 200 книг) в большом книжном шкафу, которую я обожала. Эта страсть к книгам мне передалась сразу и навсегда. Однако ее «искренняя» любовь к книгам однажды проявилась с очень неожиданной стороны. Мы с сестрой как-то в книжном магазине увидели 2-х томник Кинословаря (1970), который стоил 7 руб. — и мы его купили. Вообще-то карманных денег у нас никогда не было (только на сочники в школьном буфете) — лишь спустя лет 20 наша мама с удивлением прочитала в японской газете (в конце 80-х они свободно продавались в газетных киосках и она их с удовольствием читала — японский язык она знала хорошо), что детям, оказывается, нужны карманные деньги — для формирования собственного достоинства). В тот первый год после школы мы еще не работали (так решила мама), т. е. мы потратили деньги, которые были нам даны для чего-то другого. В общем, мы были в шоке от того, что она устроила нам грандиознейший скандал (почему — догадались — мы не спросили разрешения!). Зато потом в течение многих лет она часто пользовалась этим двухтомником (он стоял в ее книжном шкафу).

Когда мы переехали в Волгоград, она постоянно заглядывала в газетные киоски, но книжные магазины не посещала никогда. Да, она постоянно перечитывала те книги, которые стояли в ее книжном шкафу (Тургенева, Гончарова, Флобера, Стендаля, Мопассана, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, авторов на английском языке и других) — но круг ее чтения был ограничен книгами в ее книжном шкафу и журналами. И — она никогда не стремилась к новым знаниям (правда, к новым знаниям почти никто не стремится!). Ее это нисколько не смущало. Даже, когда у меня в комнате в течение 15 лет была собрана мной довольно большая библиотека (к началу 90-х — более 2 тысяч книг), она удивлялась, но не без раздражения, а иногда просила что-нибудь почитать (я охотно ей книги давала, но возвращала она мне их с пятнами супа или выпадающими листами со словами, видя мое расстроенное лицо: «Книги и созданы для того, чтобы ими пользоваться». Конечно, мне не раз говорили, что я и сама, подчеркивая слова в книгах, отношусь к ним варварски, тоже их «порчу» — но я вынуждена была это делать (из-за больных почек долго не могла сидеть за столом, ложилась на диван и подчеркивала нужные мысли в книгах фломастером, лежа (особенно это длилось многие годы, когда я работала над диссертацией). А пометки умных людей в их книгах — для меня всегда радость.

В Камышине мы с мамой много и с удовольствием общались, обсуждая прочитанные романы в журналах («Новый мир», «Иностранная литература» — это были журналы для интеллигенции и там действительно печаталась очень серьезная современная литература, — и, конечно, «Литературная газета», такого высокого интеллектуального уровня, как тогда, у этой газеты уже потом не будет никогда, а с 2001 года — это вообще будет отстой (очень поверхностный и абсолютно неинтересный материал! — можно было бы об этом и не писать — но «Литературку» я очень любила — поэтому считаю, что в нулевые у меня это счастье украли!).

Тогда — у нас с мамой не было никаких разногласий, она с наслаждением доминировала, я ею восхищалась, ей это очень нравилось (наши взгляды совпадали!).

А еще мы вместе плавали (она, конечно, отличный пловец, но плавала она вольным стилем на боку, а я почти сразу стала плавать брассом — ее это тоже почему-то напрягало). Правда, после 8 класса я уже любила свои самостоятельные одиночные одинокие заплывы.

Зимой мы в питомнике катались на лыжах. Но как-то почему-то однажды она решила спуститься в овраг (?) и неудачно сломала ногу — как будто можно сломать ногу удачно, а, вообще-то, наверное — можно (3 месяца пролежала в гипсе в больнице). Я уже писала в другом эссе «Наши путешествия на машине», где я, вспоминая Камышин, говорила, что Камышинский питомник — идеальное место для спокойных лыжников (ни крутых высокогорных маршрутов, ни необходимости долго добираться до места, всегда — отличная лыжня, всегда — прекрасный сосновый и еловый лес).