Один в Африке. Путешествие на мотороллере через 15 стран вглубь черного континента

Кисангани

Когда Виктория причалила к берегу (толстый ствол величественного дерева, расщепленного надвое ударом молнии, кажется оставленным здесь по воле Бога, чтобы послужить в качестве прочного кнехта), к ней быстро приближается моторная лодка и швартуется у буксира-толкача. Пять солдат и два агента речной полиции поднимаются на борт. Капитан Виктории учтиво встречает их.

Капитан Фраснуа подходит позвать меня – хочет представить офицеру, возглавляющему группу солдат, он его однокурсник по Военной академии Киншасы. Пытаюсь выглядеть презентабельней: сбриваю бороду и силюсь придать лицу более бодрое и беспечное выражение. Приосаниваюсь, чтобы продемонстрировать силу духа и уверенность. Разумеется, мои пожелтевшие волосы и глаза, обведенные темными кругами, ни на кого не произвели бы благоприятного впечатления. Поднимаюсь на буксир, Франсуа идет навстречу мне, протягивая руку. У меня такое чувство, что он хочет продемонстрировать перед своими боевыми товарищами знакомство с белым, с mondele. На борту стоит страшный шум. Взрывы смеха смешиваются с фразами на lingala и французском: военные, встретившись, всегда поднимают такой шум. Франсуа кладет мне одну руку на плечо, а другой чуть подталкивает к офицеру, своему другу. С первого взгляда на него у меня создается впечатление, что тот не очень приятный человек. Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он тяжело хлопает меня по плечу. В руке у него бутылка пива, форма в беспорядке. Автомат, висящий через плечо, постоянно подпрыгивает на животе. Должно быть, он пьет уже не первую бутылку за день, потому что явно пьян. Он задает мне несколько вопросов. Голос замедленный и искаженный алкоголем. Ему никак не удается расслышать мои ответы, потому что он заглушает их громким смехом, причины которого я понять не могу.

В голове мелькает мысль, что это состояние преувеличенной веселости, вызванное алкоголем, в конголезских солдатах в мгновение ока может трансформироваться в ужасную и безосновательную жестокость. Тем не менее, чтобы не огорчать Франсуа, я делаю хорошую мину при плохой игре, изображаю улыбку и иногда вставляю в разговор банальнейшие фразы. Вытаскиваю из кармана фотоаппарат и прошу позволения сделать снимок на память. Мы выстраиваемся и позируем; один из членов экипажа уже собирается нажать на кнопку, когда вдруг офицер отделяется от группы и приближается к молодому человеку, который присутствует при «историческом» событии, не причиняя никому неудобств. Внезапно офицер с жестокостью срывает с лица молодого человека солнечные очки и раздавливает их своими тяжелыми ботинками на тысячу осколков. Жертва этой выходки стоит неподвижно, только руки заметно дрожат, когда в его адрес несутся угрозы и оскорбления. Ни он сам, ни все остальные, присутствующие при этой сцене, в том числе и я, не можем объяснить причину такой жестокости. Я уже собираюсь встать на защиту молодого человека, но Франсуа меня удерживает и просит не обращать внимания. Он советует всегда находиться в стороне, когда в происшествие вовлечены военные. Потом объясняет мне причину инцидента: молодой человек посмел слишком пристально посмотреть на офицера! Я спрашиваю Франсуа, согласен ли он с таким поведением и одобряет ли его. Он отвечает отрицательно, но потом добавляет, что его приятель приехал из Киву, где сражается против партизан, все еще активно действующих в том районе, и поэтому взвинчен.

Бесполезно возражать на сказанное; в сущности, пара разбитых очков ничто в сравнении с жестокостью, изнасилованиями детей, ограблениями, за которые ответственны солдаты Вооруженных сил Конго, намного превосходящие бунтовщиков Лорана Нкунды и другие группировки в причинении страданий беззащитным жителям восточной провинции Конго, которую мне придется проехать, покинув Кисангани.

Провожу послеполуденные часы в состоянии смертной скуки. Разобрав палатку, я лишил себя возможности уединиться и остаться лишь в компании своих мыслей. Пристроив вещи на багажники Веспы, я оставил брезентовое полотнище и циновку, чтобы провести ночь, укрывшись от влажности. Я не смогу использовать пространство, которое занимал во время плавания, потому что во время моего отсутствия его быстренько захватили другие пассажиры. Пойду на буксир, где, конечно, удастся выкроить квадратный метр на фанерной палубе, чтобы бросить циновку.

Приютившись около командного мостика, проведу целую ночь практически без сна – мимо меня постоянно будут сновать члены экипажа. В четыре утра я уже буду ждать, когда запустят мотор. В пять утра молчание на караване неожиданно взрывается оглушительными звуками румбы из громкоговорителя – это сигнал к отплытию.

Через пять часов Виктория придет, наконец, в порт Кисангани. Употреблять слово «порт» было бы не совсем точно – в действительности причал представляет собой не что иное, как крутой спуск по утрамбованной земле, перерезанной глубокими трещинами – прорытыми водой во время частых гроз. Между буксиром и берегом полоса воды шириной метров десять.

На борту Виктории начинается сущий ад. Пассажиры толкутся, чтобы сойти с корабля или выгрузить свои вещи по узким и шатким деревянным сходням или используя пироги. Нет никого, кто упорядочил бы выгрузку. Каждый действует так, как ему заблагорассудится. Я вновь оказываюсь в той же ситуации, как в день погрузки в Киншасе, когда на борту в лихорадочном и беспорядочном перемещении туда-сюда смешались пассажиры, воры, грузчики. Тогда у меня украли мачете, наколенники и налокотники, наивно оставленные у палатки. Сейчас я не отхожу от Веспы, во избежание повторения печального опыта – все, что у меня в багажниках, жизненно необходимо для продолжения путешествия, конечный пункт которого кажется еще очень далеким.

Капитан Франсуа приходит попрощаться вместе со своим отрядом. Ему надо немедленно явиться я в казарму. Сердечно благодарю его за все то, что он сделал для меня, и, пожимая руку, прошу найти мне кого-нибудь с пирогой, чтобы переправиться вместе с Веспой на берег.

Через десять минут я стою перед грузчиками, торгуясь с ними, но ни на минуту не упускаю из поля зрения Веспу и слежу, чтобы никто к ней не приближался. Я очень устал и ослаб, приходится делать над собой неимоверные усилия в процессе изматывающего торга с грузчиками – они хотят извлечь выгоду из ситуации. Чтобы сделать их сговорчивей, взываю к чувству гостеприимства, говорю, что это их моральный долг – помогать иностранцу в преодолении трудностей. В конце концов, первоначально запрошенные ими пятьдесят долларов превращаются в двадцать. Весь процесс выгрузки занимает едва ли десять минут. Пока грузчики ставят Веспу на пирогу, а потом тянут вверх по откосу, сердце у меня отчаянно колотится при одной только мысли, что она могла бы выскользнуть из их рук и неотвратимо упасть в реку. Грузчики оказываются умелыми и хорошо знают свое ремесло, а я указал им, в каких точках надо удерживать Веспу. Наконец-то я на берегу реки!

Двенадцатое сентября: после двадцати шести дней плавания мои ноги и колеса Веспы на твердой суше. Поворачиваю ключ зажигания и стартую.

Думаю, если бы у Веспы была душа, она бы возблагодарила меня за то, что я снова вернул ей жизнь после долгого и тяжелого периода бездействия, окруженной и похороненной под грудой скарба. Для выезда из порта направляюсь к большим воротам, шлагбаум как раз поднят вверх. У меня в голове указания, которыми меня снабдили, чтобы быстро доехать до миссии отцов Комбониани, находящейся на окраине города.

Собираюсь уже проехать в ворота, когда выбегает полицейский, останавливает меня и просит следовать за ним для проверки документов. Вхожу в хижину вместе с Веспой и сажусь на скамейку. Офицер миграционной службы проверяет мои документы. Знаю, ему не к чему придраться, но он вертит документы, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы выжать из меня деньги. Так и не найдя ничего, к чему можно бы придрасться, он открыто заявляет, что если хочу уйти, то должен дать ему немного денег. Чтобы уменьшить его амбиции и не придавать никакого значения его словам, смотрю в сторону и отвечаю, что у меня нет денег, которые мог бы подарить. Я болен и еду к отцам Комбониани лечиться.

У меня нет желания спорить и защищаться. Я удобно сижу в тени и мог бы остаться тут хоть на целый день. Полицейский, в стремлении заставить меня уступить, заявляет, что немецкие туристы несколько месяцев назад дали ему тридцать долларов. Отвечаю, что, очевидно, они были богаче меня. Чтобы продемонстрировать ему свою добрую волю, могу подарить лишь несколько апельсинов (их я купил в последние дни плавания у какого-то крестьянина, приставшего на своей пироге к барже). Нет ни малейшего желания поддерживать еще один вялый разговор с полицейским. Остаюсь сидеть на скамейке примерно полчаса, вспоминаю последние дни плавания и словно вижу себя на буксире, со щекой, прижатой к лееру, неподвижного и наблюдающего за монотонным течением реки. Постепенно все голоса и шумы, внутри хижины и снаружи, слабеют и отдаляются. Отстранившись от всего, что меня окружает, загипнотизированный желтоватыми водами реки, текущими в моей памяти, я склоняю голову на рюкзак и задремываю.

«Monsieur! Monsieur!» – чей-то голос возвращает меня к реальности. Это офицер – он протягивает мне документы и говорит, что могу идти. Поднимаюсь со скамейки, вытаскиваю из рюкзака апельсины и складываю их на столик, выполняющий функцию письменного стола. Снимаю Веспу с подставки, завожу мотор и устанавливаю первую скорость – хочу выбраться из хижины, не садясь в седло. Из-за недостаточного пространства для маневра и моей усталости рычаг сцепления выскользает из-под руки. Веспа прыгает вперед и врезается в столик и скамейку. На земляной пол сыплются листы бумаги, бланки, папки, апельсины. Я совершенно безучастно произношу excusez-moi, поднимаю Веспу, наклонившуюся на скамью, и наконец-то выхожу из хижины. Направляюсь к отцам Комбониани и добираюсь до миссии через несколько минут. По дороге я ни разу не остановился на приказ полицейских – притворялся, что не видел их, когда они размахивали руками в напрасной попытке остановить меня.

Миссии в Африке – оазисы спокойствия, в то время как за их пределами почти всегда хаос. Миссия отцов Комбониани (Missionnaires comboniens de coeur de Jesus) не составляет исключение из правила. Когда я проезжаю через металлические ворота, меня сердечно и радушно встречает отец Жак, два других монаха ушли по каким-то делам, но скоро должны вернуться.

Отмечаю, что предоставленная мне комната очень чистая, свежевыстираные простыни благоухают. Принимаю душ – настоящий душ! Уже месяцы, как я моюсь, используя ведро воды и хозяйственное мыло. Сбегающая с тела вода уносит грязь, впитавшуюся в поры кожи вонь копченой рыбы и значительную часть усталости, накопленной за дни плавания по великой реке.

Около двух часов дня приходит сторож и говорит, что обед готов. За столом вижу всех миссионеров в полном составе, они все – цветные. Брат Кабейа Жанвье в Кисангани приехал ненадолго, потому что обычно живет в Изиро, на северо-востоке страны, где исполняет свои пасторские обязанности для групп пигмеев в лесу. Брат Жанвье очень симпатичный, разговорчивый и улыбчивый. Ему нравится, когда его в шутку зовут Мустафой Абд Алла, и я ему говорю, что мы тезки, потому что Стефано на арабский язык переводится как Мустафа.