Дорога к людям

А тогда... А тогда свои герои нужны были всюду, как нужны они на фронте, в бою.

У промысловой конторы стоит ослепительная машина. Сам Баринов, начальник «Азнефти», приехал из Баку на пятый промысел. У Борца где-то у черта на куличках громыхает поспевший фонтан. Туда нужно срочно перебросить флянцы. Нет грузовика. Надменный, скучающий, сидит шофер на блистательном «паккарде» Баринова. Через минуту он стоит на земле, обескураженный, и смотрит, как сидящий за рулем Борц на щегольском автомобиле перебрасывает к ревущему фонтану свои многопудовые ржавые флянцы.

Вечером Борц разговаривает с Бариновым,

— Что ж ты государственную машину ободрал? — спрашивает начальник бакинской нефти.

Борц смотрит на «паккард». Вид у того действительно неказистый. Борц выхватывает из кармана пятьдесят рублей и дает Баринову. Он считает, что большего ремонт обивки не стоит. А пятьдесят рублей — это все же меньше, чем сотни тысяч рублей — цена спасенного фонтана.

— Рискованный парень, — высказываются стоящие рядом рабочие и при укрощении следующего фонтана заимствуют у инженера его умение рисковать.

И вот в самые трудные дни лихорадивших Сураханов у Борца вдруг смолкает на промысле самый надежный, мощный фонтан. В конторе собирается глубокомысленная комиссия. «Причины неясны, необходимо длительное изучение...» — записывает секретарь в графе «Слушали».

А Борц проводит свой выходной день на промысле. Возле больного фонтана его уши терзает катастрофическая тишина.

Теперь-то можно без волнения и тревоги вспоминать те времена, рубеж между двадцатыми и тридцатыми годами, когда возникала неотступная необходимость форсировать «осветление» программ нефтепереработки, другими словами, резко увеличить производство «светлых» нефтепродуктов, нужных моторам. С крестьянской лошадки страна пересаживалась на тракторы и автомобили.

Процесс «осветления» программ начинался мучительно. В Баку строился и опасно «бунтовал», не подчинялся людям первый в стране крекинг-завод. По тому времени предприятие новое, для нас очень сложное, со многими неизвестными. Взялись сооружать его по договору специалисты английской фирмы «Виккерс» — Ломакс, Джексон, шотландец Ванан.

В двух словах и весьма приблизительно поясняю: в условиях высоких температур и огромного давления молекулы мазута при крекинг-процессе расцепляются так, чтобы, перестроившись заново, полученные частицы дали в результате иной продукт — высокосортный бензин, пригодный для автомобилей и самолетов. Первый патент на этот чудо-процесс, напомнивший мне в юности библейские фокусы Саваофа, создавшего-де за шесть рабочих дней и землю, и небо, и даже лягушек, был получен еще в 1891 году русским инженером, впоследствии почетным академиком В. Г. Шуховым.

Но получилось так, что уже в советскую пору строительство и освоение первого крекинг-завода было поручено специалистам английской фирмы, — видимо, нужда наша в высокооктановых сортах бензина была так велика, что избрали «скоростной» вариант рождения нового для нас предприятия.

Скоростной вариант не удался.

Самоуверенные британцы завод построили, а вот освоить его не могли. Не знали, не понимали, как он должен работать. Завод оказался умнее и упрямей специалистов «Виккерса». Озадаченные, они пытались все же пустить завод, но чудовищная энергия, заключенная в нем, отвечала взрывами. В среде англичан не прекращались распри, осложняемые субординацией и разницей в служебном положении каждого из них. Глава группы и автор проекта Ломакс на людях делал вил, что все в порядке, дела идут хорошо. А завод стоял или взрывался. Взрывался. Взрывался и вспыльчивый Джексон — знающий, честный инженер. Он осмеливался доказывать Ломаксу, что проект кое в чем грешит. Старый специалист Ли склонялся к тому же, но молчал, не желая портить отношения с Ломаксом. Шотландцу Ванану, оператору, было труднее всех. Он стоял у пульта управления и ждал, когда все полетит в тартарары, весь завод, как это было когда-то в Америке.

Время шло. Программа «осветления» нефти была под угрозой. И вот на лихорадивший крекинг-завод стали приходить молодые специалисты из Бакинского политехникума. Пришел инженер Злобинский. Пришел Юрий Богословский, студент. Вместе с другими они начали разгадывать опасные тайны крекинг-процесса. Повторяю, время первой пятилетки часто требовало настоящих подвигов от рабочих, строителей, инженеров. Был опытный пуск завода, очередной. Надменный Ломакс одним своим видом гарантировал успех. Инженер Злобинский и шотландец Ванан ходили возле камер, надеясь: наконец-то успех!

Крекинг-установка не подчинялась британцам, то и дело взрывалась в разных местах. Наши инженеры, подчиненные Ломаксу, обменивались наблюдениями, крича друг другу на ухо: насилие над запертым в реакторы веществом сопровождается нестерпимым визгом. Они чувствовали, знали: Ломакс в чем-то ошибается. Шотландец болел туберкулезом. Ходил в шерстяной курточке даже летом. Это спасло ему жизнь, когда раздался взрыв и пылающий мазут обрушился на людей.

Злобинский кинулся к месту аварии, бежал сквозь огненный коридор. Крекинг-установку от огня отстояли, героя спасти не удалось. Вскоре он умер от страшных ожогов, один из героев трудного освоения крекинг-процесса.

В июле 1929 года англичане отказались продолжать работу, передали нам завод с 50‑процентной скидкой против договора, заплатили неустойку и уехали. Так и не сумели совладать со своим же заводом. Им надоело взрываться.

А один из важных участков «осветления» программы по нефти, непонятный, таинственный крекинг-завод, все еще стоял без движения, без пользы для набиравшего темпы народного хозяйства.

Таким образом, для бакинских инженеров чисто техническая задача освоения нового завода становилась задачей политической, классовой, революционной, поскольку каждый участник на обширном фронте пятилетки по-своему определял общий успех революции на тринадцатом году существования Советского государства.

Сроки, сроки!

С посланцами «Виккерса» церемонились. Нашим специалистам сразу отпустили минимум времени на завершение всех работ. Ждали бензина первые советские автомобили. Завершалось сооружение Сталинградского тракторного завода. Расправляла крылья наша авиация.

«Непонятный» завод оказался в руках советских специалистов. Студент-стажер Юрий Богословский стал дежурным инженером в загадочном по тем временам мире крекинга. Долго не мог он застегивать наглухо воротничок сорочки, помнил, как трудно было сорвать такой же воротничок с охваченного пламенем Злобинского. Наши инженеры изучали грозные законы крекинга, перестраивали процесс, искали для завода нужный режим. 9 февраля 1930 года, раньше срока, крекинг вступил в эксплуатацию. Правительство прислало людям завода приказ-благодарность.

Давно это было, но память и теперь возвращает меня в прошлое, к тем дням, когда первая пятилетка набирала темпы и силы, когда необыкновенные трудности строительства порождали и необыкновенных героев, когда многое делалось впервые, и никто нам не помогал, и все же мы шли вперед и вперед.

...Снова я зову вас в лето 1930 года. Страна шла к Шестнадцатому съезду партии. Бакинцы шли к шестнадцатому подземному горизонту.

Сегодня это может показаться наивным, но тогда, тогда... Тогда люди Биби-Эйбата, азербайджанцы и русские, грузины и армяне, нефтяники, — тогда они придавали особое значение такому совпадению: то был съезд развернутого наступления социализма по всему фронту, а у них тоже развернулось героическое, трудное наступление к неизведанному шестнадцатому горизонту.

И самое это слово — «горизонт» — отождествлялось у них с новыми горизонтами, новыми далями, что откроет перед всеми партийный съезд. И они работали как черти, они не считались ни со временем, ни с усталостью, ни с опасностями, они совершали чудеса настойчивости и упорства, пока наконец земля не дрогнула от далекого гула и ударил фонтан чудовищной силы, об укрощении которого можно было бы написать целую книгу.

О том, как это было, расскажу словами тогдашней своей корреспонденции в «Комсомольскую правду».

...Биби-Эйбат лежит за правым, холмистым плечом Баку. Он черен, жирен, расположен в большой котловине. Полукругом стоят вокруг него черствые, мертвые горы. Они проржавели рыжей пылью, ничто живое не растет на холмах.

Как стволы гигантских пушек, со дна Биби-Эйбата упираются в небо буровые вышки. Они стоят как черный лес без ветвей и листьев. «Кукушка» — промысловый поезд — двумя крыльями путей облетает выстроенный людьми лес.

Ее встречают с двух сторон странные существа, кивающие железными головами на длинных железных шеях, — глубокие насосы. Они качают нефть из чрева планеты маленькими глотками и все машут, машут длинными шеями и железными головами. Ненасытные сосунки величиной в слона.

Слева горы расступаются. Целая буря кислорода, чистоты, свежести, голубизны врывается в жирное удушье и жар Биби-Эйбата — море... Неподвижный воздух Биби-Эйбата густ: он входит в легкие, как отравленное масло, он бредит дымом, пожарами, газом. Черная от нефти земля чавкает под ногами. Тысячи солнц плывут в нефтяных лужах. Нефтяные реки, нефтяные озера в канавах и ямах-ловушках текут, блистая радугой. По пути к морю их перехватывают насосы и по трубам вгоняют в резервуары.

Резервуары стоят в черном лесу вышек, как банки с консервами из жира нашей планеты.

Воздух — нефть. Земля — нефть. Море — нефть. Жизнь на Биби-Эйбате, дыхание на Биби-Эйбате, работа на Биби-Эйбате — нефть.

Люди Биби-Эйбата — азербайджанцы, русские, армяне, татары, грузины — готовились к Шестнадцатому съезду партии.

Двенадцать месяцев шла к шестнадцатому горизонту буровая партия скважины номер 132. Шестнадцатый горизонт, или шестнадцатый пласт, разведывался впервые. Это один из самых глубоких и обильных пластов нефтеносной земли. 1080 метров были пройдены, земля расступилась под вращающейся сталью.

Был близок шестнадцатый горизонт. Тогда наступили те самые четырнадцать дней, о которых страна знает только по скупой телеграмме ТАСС в десять строк.

6 июня 1930 года бурильщик с вышки 132 телефонировал в контору заведующего промыслом рабочему Фомину. Фомин слушал голос бурильщика, плохо понимал слова, но смысл обнаруживался со страшной силой. Бурильщик голыми руками не мог удержать бунт планеты, давление земного шара. Фомин выскочил из конторы, его несло к буровой.

...Глубина 1080 метров, поди останови!

Добежал. Вышка. Бил в уши дальний глубинный гул. На километр с чем-то внизу, в скважине, ревела разбуженная нефть. Рвутся, давят, напирают через назревающую нефтяным фонтаном скважину газ, подземные воды, дремавшие миллионы лет.

Фомин, рабочие, инженеры заперли глотку скважины чугунной задвижкой. Газ изнутри все же вырывался, слегка пошевеливая, погромыхивая чугунной плитой. Потные, бледные, осатаневшие люди у скважины 132 вступили в единоборство с преждевременно разбуженным фонтаном. Скважина мощная, это слышно по ее голосу, по гулу недр. Но она заговорила на 1080 метре, на 15 метров раньше, чем нужно было буровой партии, и буровая партия взялась «загонять фонтан обратно», пока не будет укорочен последний, восьмой башмак, рассчитанный на бо́льшую глубину.