У аборигенов Океании

Маргаритки и райские птицы

В конторе окружного комиссара иностранных журналистов приняли весьма гостеприимно и сразу же снабдили массой разных сведений и цифр: двадцать пять аэродромов, свыше тысячи миль дорог, производство кофе и чая, добыча золота (на сумму свыше сорока тысяч долларов), более одиннадцати тысяч учащихся, шестнадцать больниц, органы местного самоуправления, кооперативы, автобусные линии, лесопильни… Хватит! Данные эти звучали достаточно внушительно, если учесть, что эта богом и людьми забытая долина осваивалась в течение всего только тридцати с небольшим лет (с перерывом па время войны).

Западное Нагорье — это двадцать пять тысяч квадратных километров и триста двенадцать тысяч жителей. Полторы тысячи европейцев помогают людям, которые, в сущности, лишь в конце 40-х годов нашего века перестали вести междоусобные войны.

Сыпались как из рога изобилия географические названия: Байер-Рпвер, Минь, Вабаг, Вапенаманда, Поргера…

Подавленный всем этим, я оживился лишь тогда, когда услышал слова: «запретная зона». Ибо если запрещено, то… интереснее всего ехать именно туда. Однако комиссар Бэлл и его заместитель Литтлер тут же начали рассказывать о проектах развития скотоводства и расширении плантаций чая, и было бы просто неучтиво напоминать нашим милым хозяевам об участке в тысячу квадратных километров, где у них оставалось немало забот и куда они никого не пускали.

Мы жестоко поплатились за свою щепетильность, так как, не успев подумать, уже сидели в автомобиле, который ехал на… завод. Я возненавидел себя. Разве для того новогвинейские Колумбы открыли эту затерявшуюся на краю света долину, чтобы я стал осматривать здесь какие-то уродливые машины? Но отступать было уже некуда. В довершение всего по пути нам попадались современные уродцы в виде теннисных кортов, площадок для гольфа, купальных бассейнов и т. п.

— Стах, а ты знаешь хотя бы, что такое пиретрум?

Он не знал. Мы ехали поэтому на завод пиретрума как обреченные.

На месте, однако, оказалось, что это предприятие было чем-то родственным для нас, славянским. Оно построено в 1965 году по последнему слову техники. Здесь производили вытяжку из цветов дикой хризантемы югославского происхождения. Я сразу же почувствовал запах привислинских лугов и, перебирая пальцами лежавшие в ящиках белые цветки с желтым пестиком, напоминающие незабудки, рассеянно слушал ученые рассуждения инженера, руководящего всеми операциями. Из этих мелких цветков бездушные машины производили ядовитое вещество против насекомых, пользующееся большим спросом на мировых рынках.

— Это хороший шанс для аборигенов, — говорил преданный своему делу инженер. — Пиретрум лучше всего произрастает на высоте двух-трех тысяч метров над уровнем моря, то есть там, где ни кофе, ни земляные орехи культивировать нельзя. Государственная администрация стала выращивать это растение в горах на площади в три тысячи акров. После сбора урожая мы производим около шестисот тонн готового экстракта, но посевная площадь будет вскоре увеличена, вероятно, вдвое.

Мы сердечно поблагодарили инженера и, исполненные недоверия к белым незабудкам, поехали дальше. Садясь в машину, я еще раз мельком взглянул на расклеенные на здании государственной администрации листовки, призывающие население принять участие в предстоящих выборах в местные органы власти. На листовках был изображен фотоснимок какого-то тучного европейца и напечатан текст на языке «пиджин». Точного смысла я, увы, не понял, но, по-видимому, он увещевал избирателей самым упрощенным образом: «Взгляните на этого маста, какой у него большой живот. У человека с таким большим животом должно быть много каи каи, поэтому и у вас будет достаточно еды, если вы изберете его». Предвыборная агитация в этом духе уже велась раньше на Новой Гвинее, и, говорят, с неплохими результатами.

Листовка напомнила мне, что путешествие по Острову подходит к концу. Срок наших виз на пребывание на Территории заканчивался как раз в день выборов.

Следующим местом, которое нам предстояло посетить, была чайная плантация. Ее владелец, бизнесмен из Сиднея, продал свои торговые предприятия и перевел капитал сюда, в долину Вагхи.

С наслаждением потягивая крепкий чай, который довольно редко пьют в тропиках, я слушал рассказ хозяина. Он начал с того, что качество чая в значительной мере зависит от высоты, на которой произрастает куст. Чем выше, тем чай лучше.

— Я не жалею, что занялся этим делом, — говорил хозяин. — Пробная партия моего чая произвела фурор на лондонской товарной бирже, где оценили его достоинства. Теперь остается только расширить плантацию. Пока что я скупаю у островитян сырые листья, которые они собирают на своих участках. Государственная администрация обещала передать под чайные плантации до 1972 года свыше четырнадцати тысяч акров. Четвертая часть этой площади пойдет аборигенам.

Плантатор не щадил усилий, чтобы показать нам все свое хозяйство. Пришлось осмотреть его сверкающую, крытую нержавеющей жестью «чайную фабрику», где зеленые листья подвергались сушке, скручиванию и другим операциям. Конечным их результатом были кипы, содержащие чай в том виде, в каком он обычно поступает на рынок. Хозяин не преминул сообщить нам, что все оборудование обошлось ему более чем в миллион долларов, а устройство плантаций на целине — предприятие чрезвычайно капиталоемкое.

Однако самое большое впечатление произвел на меня не капитал миллионера. Я позавидовал прежде всего чудесной коллекции сотен цветных таблиц, заполняющих интерьер его дома. На них было изображено все птичье царство Острова. Почетное место занимали, разумеется, райские птицы. Здесь, в уединенном бунгало плантатора, я получил возможность вдоволь насладиться феерической гаммой красок и форм, какими щедрая природа одарила этих пернатых избранников, состоящих, как ни странно, в тесном родстве с обыкновенными воронами.

Хозяин, как подобает завзятому любителю-коллекционеру, мог бесконечно долго рассказывать о гнездах чудесных птиц, об их повадках во время токования и даже об отдельных перьях. Свой рассказ он иллюстрировал великолепными рисунками. Ведь даже самые цветистые слова не в состоянии передать всего богатства красок и оттенков этих «порхающих сокровищ». Глядя на тщательно исполненные таблицы, я не удивился тому, что редакция австралийской энциклопедии упрашивала владельца разрешить скопировать их. Пользуясь случаем, я высказал хозяину свою заветную мечту, возникшую у меня еще в Порт-Морсби.

— Живые райские птицы? О, это сегодня не так-то просто, — сказал он. — Быть может, вы найдете их где-то высоко в горах, окружающих нашу долину. Да и там для этого нужно быть специалистом. Единственное, что могу вам посоветовать, это посетить заповедник в Байер-Ривер. Там есть некоторые виды…

Я решил запомнить название этой местности. В конце концов, лучше увидеть птичку в клетке, чем на рисунке или только в воображении.

Случай поехать в Байер-Ривер неожиданно представился уже на следующий день. Услужливый мистер Литтлер решил прельстить нас новой станцией племенного скота, разведение которого должно было стать перспективной отраслью хозяйства и в Западном Нагорье.

Проехав несколько десятков миль, мы уже неплохо освоились с окружавшим нас ландшафтом и открыли одну из характерных особенностей местного жилищного строительства. Так, в районе Вагхи не наблюдается, как правило, скоплений хижин. Большинство жителей этого густонаселенного района строит свои круглые хижины обособленно, скрывая их в зарослях. По соседству живет не больше трех-четырех семейств, а поэтому здесь нет деревень, столь типичных для низинных районов Острова.

Во время езды по извилистой дороге, то взбирающейся на вершины холмов, то ведущей через узкие перевалы, мы обратили внимание па чересполосицу полей, больших и малых, с самыми различными культурами. Время от времени нам встречались заботливо обсаженные деревьями и украшенные цветами танцевальные площадки. В этих горах они издавна выполняют ту же роль, что и дощатые площадки наших сел. Здесь проходят народные гулянья и празднества. Такие же увеселительные площадки открывал в свое время Майкл Лики, поражаясь их благоустройству, ни в чем не уступающему ухоженным аллеям английских парков. К сожалению, ничто не говорило о том, что нам удастся стать свидетелями большого праздника местных жителей.

Съезжая по крутому спуску в долину, мы уже издали заметили строения скотоводческой станции, расположенной близ аэродрома.

В Байер-Ривер постоянный полицейский пост был создан лишь в 1965 году. В это же время сюда был завезен и первый скот. Сотрудники станции подробно информировали нас о его породах и достоинствах, описали перспективы развития скотоводства на ближайшие годы… и на этом программа нашего пребывания закончилась. Остается лишь добавить, что эта станция отличалась от других подобных предприятий только тем, что находилась в месте, где тридцать пять лет назад даже нс подозревали о существовании столь «диковинного» существа, как корова.

Покончив со скотом, мы поспешили к заповеднику птиц, который помещался в небольшой, поросшей деревьями котловине у реки.

Первое знакомство с заповедником оказалось не очень удачным. На меня кинулся, пронзительно крича, молочно-белый попугай. Птица была размером с большого цыпленка, с красным хохолком и немалой дозой нахальства. Дежурный зоолог пояснил, что вообще-то дружелюбный попугай просто требовал от меня угощения. Птица горланила до тех пор, пока не получила своей порции зерна.

Более благовоспитанным оказался крупнейший в мире хохлатый венценосный голубь goura. Не обращая ни малейшего внимания на окружающих, он степенно расхаживал по земле, демонстрируя свое серо-голубое оперение. Птица была крупной, величиной приблизительно с индюка. Ее голову увенчивал красивый, легкий как дымка хохолок из обтрепанных перьев, заканчивающихся чем-то вроде белых треугольничков. Этот франт не летает, у него крепкие ноги с красным оттенком и глаза цвета киновари.

В числе других диковинок мы видели древесного кенгуру — довольно крупное животное с симпатичной мордочкой и длинным хвостом, а также метровой длины водяную крысу, встречающуюся только на Новой Гвинее.

Наконец наступил долгожданный момент, но вместе с ним пришло и… разочарование. Я совсем забыл, что у райских птиц тоже есть свои периоды оперения. В результате вместо великолепных экземпляров, изображенных на цветных таблицах плантатора, я увидел за сеткой птиц, правда, цветистых, но далеких от картинного великолепия. В довершение всего большинство из них оказались самочками, то есть существами со значительно более скромным оперением, чем их бесподобные супруги.

Отчасти спасла положение paradisea apoda — та самая птица, которая пять столетий назад привела в восторг испанский двор. Наша райская птица блистала во всем своем великолепии. Глядя на это цветное диво, можно было понять восхищение испанцев. Верхняя часть ее головы и шея сверкали темно-желтой, а подгрудок — золотисто-зеленой окраской. Одни перья имели теплый бронзовый оттенок, другие были черно-зелеными. Чудохвост этого существа напоминал вуаль, состоящую из целой кисти нежных перьев разных оттенков — от оранжевого до почти белого. Из гущи хвоста выступали словно проволока два метровой длины пера, совершенно лишенные опахал.