У аборигенов Океании

Миссионеры

Обратный путь в Маунт-Хаген не изобиловал вначале приключениями. Ехали мы без особых затруднений, фотографируя по пути присевших на корточки близ дороги рослых пастухов с их неизменными топориками. После одной из таких остановок, не далее чем в двух милях от города, мотор автомобиля внезапно заглох. Мы стали возиться под капотом, но строптивая машина стояла как заколдованная.

После получаса безуспешных попыток пришлось сдаться и пройти оставшуюся часть пути пешком. Мы захватили кинокамеру и кратчайшим путем, указанным водителем, побрели в город. Сперва дело шло неплохо. Мы шли довольно легко по неглубокому ущелью. Через четверть часа, однако, хлынул дождь. Тропа в мгновение ока превратилась в скользкое болото, а предполагаемая прогулка — в подлинную муку, требовавшую особого внимания, чтобы обеспечить сохранность камер.

Легко себе представить, в каком настроении мы брели. Неожиданно навстречу нам показались какие-то люди. Странно было глядеть на них. Под зонтиком жались друг к другу двое белых, третий нес над головой банановый лист, двое островитян также защищались от дождя импровизированными зонтиками.

Должно быть, вид у нас со Стахом был не из лучших, так как из-под зонтика раздался полный недоумения вопрос на английском языке:

— Что вы делаете здесь?

— Мокнем, — ответили мы.

А затем, обращаясь к Стаху, я добавил уже по-польски:

— И чертовски к тому же.

Тут под зонтиком сразу же засуетились.

— Поляки?! Здесь! Откуда?!

Оба остолбеневших островитянина с изумлением глядели на обнимавшихся людей, брошенный наземь зонтик и растоптанный лист. Дождь лил как из ведра, а мы целовались по-старопольски — по три раза и говорили, перебивая при этом друг друга.

Немало времени прошло, пока мы стали разыскивать зонтик польских миссионеров. Ибо это они шли на вечернюю службу в соседний приход. Так неожиданно подтвердились сведения, полученные нами в Каинанту.

Когда мы все кое-как укрылись под зонтиком и вновь сорванными листьями, Стаху пришла в голову сумасбродная мысль:

— Я должен заснять эту сцену на кинопленку!

Что оставалось делать? Он так увещевал нас, что мы наконец сдались. Наш кинооператор устроился под зонтиком, который держали над его головой, а мы… Мы должны были вновь повторить всю сцену встречи, сперва средним, а затем крупным планом, и еще раз… Словом, как в киностудии. А дождь тем временем продолжался. Вскоре все «актеры» были похожи на мокрых куриц, так что зонтик и листья стали лишними.

К счастью, сопровождавший польских миссионеров абориген, исправный, должно быть, прихожанин, пригласил нас в свою находившуюся поблизости хижину. Мы сушились, как могли, у костра, а гостеприимный хозяин тем временем угощал нас печеным картофелем.

В клубах дыма, наполнившего хижину, я начал расспрашивать трех священников об их судьбе. Оказалось, что только один из них, Павел Ксёнжек, работал в местной миссии. Двое других, Антони Булла и Вильгельм Курц, просто гостили у него. Их приходы находились в районе Чимбу.

— Два года назад мы выехали из Польши, — рассказывал ксендз Курц, выжимая свой вполне светский костюм. — К предстоявшей работе готовились некоторое время в Сиднее, а сейчас, здесь, все еще изучаем местные диалекты и понемногу принимаем в свое ведение отдельные приходы. Ксендз Миозга уже работает самостоятельно на побережье, близ Маданга.

Глядя на трех молодых священников, я все еще не мог опомниться и представить себе, что мы, пятеро поляков, находимся на Новой Гвинее и сидим в хижине человека, недавно расставшегося с каменным веком, уплетаем печеный картофель, словно в лагере харцеров в Спаде[29]. В этот день прихожане ксендза Ксёнжека так и не дождались богослужения. Уже стемнело, когда мы впятером добрались наконец до станции миссии в Маунт-Хагене.

Разрешить новым гостям переночевать здесь мог только преподобный епископ Джордж Бернардинг. Мы застали его в маленьком бараке радиостанции, где он разговаривал с одной из подчиненных ему миссий. Ксендз Ксёнжек шепнул мне па ухо, что таким способом епископ лично руководит движением принадлежащих миссиям самолетов и другими делами своей епархии.

Епископ Бернардинг. небольшого роста американец, сразу же согласился на паше пребывание в миссии и заверил, что мы можем оставаться здесь столько, сколько пожелаем.

— Итак, вы из Польши! Приветствую, приветствую вас Тем охотнее, что моя мать по происхождению полька. Ее девичья фамилия, если намять мне не изменяет, Воевода.

Больше всех был удивлен ксендз Павел.

— Я не имел понятия, говорил он, провожая нас на квартиру, — что наш епископ наполовину поляк. Он никогда не говорил об этом!

Долго в ту ночь мы не могли вдоволь наговориться… А когда в миссии выключили (для экономии) электричество и пришлось зажечь свечи, мы затянули польские песни под аккомпанемент гитары, на которой мастерски играл ксендз Вильгельм. Мог ли я предполагать летом в Варшаве, что полгода спустя за рюмкой вина стану распевать польские песни с соотечественниками в долине Вагхи.

Когда на следующее утро я вышел из своей по-спартански обставленной комнатки, в миссии уже давно кипела работа. Черная сутана епископа мелькала то здесь, то там, но каждый раз исчезала на какое-то время в помещении радиостанции. Именно там я обратился к нему с просьбой познакомить меня с Уильямом Россом, священником, прослывшим легендарной личностью, причем не только в результате его пасторской деятельности. Американский миссионер Росс прибыл в район Маунт-Хагена всего лишь несколько месяцев позднее Майкла Лики и не покинул этой долины до сих пор.

С большим интересом ожидал я предстоящей встречи с маститым миссионером, участником и свидетелем перемен, происшедших в жизни населения долины Вагхи, которое за тридцать пять лет совершило скачок из каменного в атомный век. Росс застал этих людей соблюдавшими обычаи, которые оставались неприкосновенными в течение тысячелетии. Я его представлял по-этому кем-то вроде Ф. Магеллана или по меньшей мере епископа де Лас-Касаса, появившегося в Испаньоле[30] во время конкисты[31].

В приемную вошел седой как лунь человек, с длинной патриаршей бородой и поразительно бодрым лицом. Я не ожидал встретить великана, но все же был удивлен: рост американского миссионера не превышал ста шестидесяти сантиметров. Энергичным жестом он пригласил меня сесть и первым начал разговор:

— Мне уже немало приходилось беседовать с журналистами, и расскажу вам все сразу. Так вот, было время, когда кроме распятия я всегда имел при себе револьвер и собаку.

Револьвер? Это поразило меня. После короткой паузы завожу разговор о переменах в жизни аборигенов и спрашиваю его мнение на этот счет.

— Что ж, — продолжает миссионер, расчесывая пальцами свою холеную бороду, — цивилизация довольно резко изменила их жизнь. По-моему, налицо два основных явления: избыток свободного времени, которым они ныне располагают, и рост цен. Замена каменных топоров стальными значительно сократила время, необходимое, например, для того, чтобы срубить дерево. Вообще говоря, работа, на которую местные мужчины затрачивали раньше, скажем, месяц, сейчас отнимает всего неделю. Как им использовать свободное время? Особенно, если учесть, что их излюбленные некогда занятия, связанные с боевыми действиями, сейчас уже не имеют смысла. Конечно, введение новых сельскохозяйственных культур, строительство дорог или даже популярный в последнее время среди аборигенов спорт — всё это играет известную роль, однако в балансе их времени произошли некоторые сдвиги. Стоит при этом добавить, что численность населения в долине почти утроилась с тех пор, как я впервые явился сюда. Можно ли удивляться поэтому, что цена невесты возросла с тех пор в десять раз? А это значит, что только состоятельный островитянин, на которого уже работает несколько жен, может позволить себе купить новую. Для молодых людей обоего пола такое положение прямо невыносимо. Юноша не может жениться на девушке, которая ему нравится, так как у него нет для этого средств. А при наличии множества незамужних женщин и молодых мужчин неизбежна проституция. Нужно было как-то предотвратить такое положение. Окружной комиссар созвал митинг. Старшие, влиятельные, а следовательно, и состоятельные местные жители предпочитали сохранить существующее положение вещей. Ведь они могли беспрепятственно одерживать верх над своими соперниками — молодыми, красивыми, но бедными мужчинами. Однако большинство собравшихся высказалось против богатеев. В результате были установлены новые расценки на невест. Эта операция, подлинный переворот в существующих отношениях, оказалась успешной. Неудержимый рост цен был приостановлен.

— Итак, — задумчиво продолжал Уильям Росс, — жители Вагхи довольно быстро приобщились к современной цивилизации. Они оказались вовлеченными в банковский и денежный оборот. Но еще долгое время упорствовали в своем убеждении, что смерть — явление неестественное, результат колдовства и магии. Впрочем, и по сей день многие даже обученные нами фельдшера верят этому. Для нас, миссионеров, здесь еще немало трудностей. Так, например, таинство соборования многие местные жители воспринимают как своего рода колдовство, после которого наступает смерть.

Старый священник задумался, в его голове, вероятно, оживились воспоминания.

— Прививать людям веру здесь нелегко, даже если полностью овладеть языком какого-нибудь племени. Ведь аборигенам совершенно чужды многие понятия, особенно абстрактные. Они не знают таких слов, как надежда или любовь. А как же проповедовать слово божье без этих основных понятий? Ближе всего к понятию «любовь» здесь стоит определение: «я делаю тебе добро», но это ведь не одно и то же…

Священник Росс вновь задумался.

— Вопреки распространенному мнению, местные женщины не противятся полигамии. Если в доме только одна жена, на нее падают все обязанности: возделывание земельного участка, уход за свиньями, приготовление пищи. Если же у мужчины больше жен, обязанности делятся между ними. Свиньи все еще остаются основным богатством многих семейств. Я неоднократно наблюдал, как женщины кормили грудью поросят.

После беседы со священником Россом я убедился, что еще очень мало знаю о жителях Вагхи. Цена невесты, вездесущее колдовство, полигамия… Следовало бы познакомиться поближе с обычаями здешнего населения.

Помогли мне в этом польские священники.

— После открытия долины Вагхи, — рассказали они, — за один всего год на участке между Каинанту и Маунт-Хагеном было создано десять миссионерских пунктов. Однако деятельность миссионеров не обошлась без жертв. В 1934 году были убиты два католических миссионера — Моршхейзер и Эжен.

— Долину Вагхи, а также прилегающие к ней с запада районы наводнили золотоискатели. Поиски прекратились, когда оказалось, что в этом районе не сыщешь даже крупицы золота, которой «хватило бы на зубную пломбу», как выразились двое английских золотоискателей-близнецов братья Фокс. Тем не менее золотоискатели натворили немало бед, отнимая порой у аборигенов съестные припасы и допуская насилие. Один из них, австриец Людвиг Шмидт, был осужден за убийство четырех островитян и повешен в 1936 году в Рабауле. Тем временем белый человек узнавал все больше об обычаях местных жителей. Оказалось, в частности, что, хотя войны велись с помощью луков, жители Чимбу-Вагхи никогда не отравляли своих стрел, что у них были чудесно разукрашенные церемониальные копья, а также два вида каменных топоров: ди — орудие для работы и пресловутые боевые топоры, называемые на местном языке кендуанбу.