Таруса - древний город на Оке

В селе Лопатине стояла каменная одноглавая церковь с круглым световым барабаном, с трапезною и колокольней. Церковь носила название Знаменской. Она была построена в 1695 г. И. И. Нарышкиным в стиле барокко391. Эта церковь являлась домовой, приходская церковь находилась на Лысой горе, в 1,5 верстах от Лопатина 392.

Благотворительность Нарышкиной носила ярко выраженный сословный характер, чего не скрывает и Бутурлин: «В течение тридцати лет с. Лопатино было источником, из коего изливались щедрою рукою пособия по всему уезду без ограничения сословий, разве только в том отношении, что для существенной помощи мелким дворянам размер пособия был много значительнее, чем для низших сословий» 393.

Село Высокиницы (Высокиничи) на Протве принадлежало А. И. Щербатовой, сестре А. И. Нарышкиной. Ее делами заведовал француз Моро 394. В отличие от сестры, Анна Ивановна жила замкнуто 395.

Село Истомина. В 1817 г. Е. И. Кутузова по пути в Истомино, где проживала ее дочь А. М. Хитрово с мужем, посетила город Тарусу. Ей был оказан торжественный прием. Звонили во все колокола, у входа в церковь ее встречало духовенство в праздничном облачении. Народ встретил Е. И. Кутузову еще за городом.

Н. 3. Хитрово продал в 1822 г. село Истомине действительному статскому советнику С. А. Быховцу, который умер в 1828 г. и был погребен в правом притворе церкви села Истомина, где над его могилой имеется памятник в виде небольшой колонны, увенчанной урной с крестом. Материал памятника - мрамор-серпентин, вывезенный из Греции. После смерти С. А. Быховца Истомино перешло к его брату Андрею Антиповичу. Последним собственником Истомина из рода Быховцев был Григорий Андреевич, сын Андрея Антиповича и родственник М. Е. Быховец, которую поэт Мятлев изобразил под именем Курдюковой. В конце 20 - начале 30-х годов в Истомине, своем бывшем имении, жила А. М. Хитрово, дочь Кутузова, переехавшая сюда вновь не ранее 1826 г., когда умер ее муж. В 1836 г. село Истомино и деревня Бортники перешли во владение М. С. Васильчиковой. Остальные же земли имения Истомина - Пчеленки, Поляны, Крутицы, Никольское, Ложкино - остались за Григорием Андреевичем. Деревня Слободка досталась его дочери Марии Григорьевне. М. Д. Бутурлин указывает, что Пчеленки купила с торгов у разорившегося Г. А. Быховца A. F. Поливанова 396, дочь Р. В. Любимова.

В Пчеленках в 40-х годах жили К. А. Поливанов и его жена А. Р. Поливанова.

Сельцо Лыткино принадлежало Р. В. Любимову 397.

Село Троицкое на реке Протве принадлежало Е. Р. Дашковой, сподвижнице Екатерины II по дворцовому перевороту 1762 г. В этом селе Дашкова скончалась и была похоронена в 1810 г. После ее смерти имение Троицкое перешло к графу Воронцову-Дашкову. Проезжая в 1825 г. через село Троицкое из своего имения Белкина в Знаменское, М. Д. Бутурлин был поражен беспризорным состоянием громадного господского дома Е. Р. Дашковой. В нем была разграблена ее богатая библиотека, дом никто не охранял, поэтому окрестные жители тащили из него все, что хотели 398.

Тот же Бутурлин передает интересные сведения о происхождении названия одной деревни в имении Е. Р. Дашковой. Деревня получила название Гамилътоново «в честь английской миледи Гамильтон, гостившей тогда у княгини и в присутствии которой была закладка дома в этом селении» 399.

В селе Роще жил крупный помещик князь Н. Я. Голицын. Он интересен как разновидность помещиков обломовского типа. «Князь Н. Я. Голицын, - пишет Бутурлин, - личность настолько оригинальная, что невозможно не попытаться набросать ее очерк даже с некоторыми деталями… упорное домоседство, при цветущем состоянии его здоровья, превратилось в лень и неохоту трогаться с места своего жительства. От этой привычки никто из домашних не знал заранее, в какой день они выедут из деревни в Москву. Другая характерная черта в нем была та, что он не сочувствовал общему прогрессу вещей в виде железных дорог и отрицал даже существование некоторых улучшений, бывших явными для всякого. Что до железных дорог, то он находил их лишними. „И к чему торопиться? - говаривал он, - не все ли равно, что доедешь до места пораньше или попозже?" В Тарусе издавна была уездная почтовая контора и в описываемое время строилось московско-тульское шоссе, по одной части коего, от Москвы до Серпухова, мы уже давно катались. Однако же князь Николай Яковлевич упорствовал в непризнании ни тарусской почтовой конторы, ни серпуховского шоссе… Вследствие подобного предубеждения, хотя Таруса находится от с. Рощи только в каких-нибудь 20 верстах, князь Николай Яковлевич не иначе отправлял свою корреспонденцию, как с нарочно посылаемым в Серпухов, т. е. более чем за 40 верст, почтовую контору в котором, он, по-видимому, признавал существующею. А насчет серпухово-московского шоссе он говаривал, что это все нас морочит граф Клейнмихель и что никакого шоссе там нет» 400. Н. Я. Голицын держал пышную псовую охоту. Его товарищами по охоте были страстные охотники Н. А. Жихарев, мелкопоместный дворянин Тарусского уезда, и Осип Августинович Тридон, француз-гувернер, служивший у Нарышкиных и Бутурлиных. Осенью Голицын приезжал на несколько дней с псовой охотой в Игнатовское-Знаменское, где щедро платил за постой хозяевам имения401.

Село Илъинское принадлежало князьям Хилковым402.

В селе Сивцеве поселился Ф. И. Миллер. Сивцево было куплено его женой Т. Л. Миллер у княгини Вадбольской 403. Вадбольские и Хилковы в XIX в. были связаны родственными отношениями 404.

Села Салтыкове и Спас-Городище принадлежали трем «сестрам-весталкам» Веселовским405, которые, как и А. И. Нарышкина, славились своим гостеприимством406.

В селе Трубецком жила Е. Н. Шабишева 407.

Село Вознесенское принадлежало Ф. С. Чаплину, но в 40-х годах его купила Дурново 408.

В сельце Жукове жил С. Ф. Чаплин 409.

В сельце Калугине проживали А. И. и Е. А. Вагнеры 410.

Вид на р. Тарусу ниже д. Сутормина, в 1 км от города

Села Колосове и Солопенки принадлежали Д. А. Черткову411. В Солопенках была приходская церковь, богатый дом, в котором на лестницах были помещены цветы, а обстановка отличалась роскошью. При доме имелись великолепный парк и цветники.

Сельцо Гуръево состояло из усадеб Н. А. Маковеевой и В. Чирикова, который построил себе огромный дом с двухсветным залом412.

Село Безобразово принадлежало частично Н. А. Жихареву413, частично - А. А. Сумароцкому 414.

В сельцо Почеве жил в начале XIX в. Р. Ф. Голубицкий. Бутурлин называет это сельцо «убогим» 415. Позднее в Почеве жил сын Ростислава Фомича - Евграф Ростиславич 416.

Кроме того, дети Р. Ф. Голубицкого приобрели подгородние тарусские деревни Бояково и Сутормино 417. Впоследствии деревня Сутормино принадлежала П. П. Свиньину 418.

Одним из признаков изменения социального состава землевладельцев уезда была покупка в 1850 г. села Кольцова известным медиком, профессором Московского университета Мухиным. Мухин говорил, что служил врачом еще при Потемкине-Таврическом 419. «Скупость его, - сообщает Бутурлин, - была феноменальная. Никто никогда у него не обедывал, а деревенские мальчишки были обязаны носить ему определенное число диких голубей, которых он замораживал впрок на зиму и этим питался без покупной провизии. Один мой знакомый, находясь при описи имения по смерти Мухина, сам видел на леднике кучу этих мерзлых пернатых 420.

Селение Криворезово и некоторые другие принадлежали «дикому помещику» Толбугину. В 1857 г. Бутурлин, служивший тогда чиновником особых поручений при калужском губернаторе, получил задание произвести секретное дознание о «злоупотреблениях» Толбугина. «Поручение это было чуть ли не мотивировано тем, что крестьяне этого помещика вышли из повиновения, что в официальной тогдашней терминологии называлось бунтом, хотя открытого бунта никогда не было, а только то, что вышедшие из терпения и разоренные от поборов своего барина некоторые несчастные крестьяне (да и то не все) отказывались тихо, но дружно и упорно, исполнять притеснительные его требования… Между прочих обвинений подтвердилось, что у г. Толбугина определенного размера оброка не было: сегодня получено сполна, а завтра, когда крестьянам были нужны паспорты, чтобы им идти на заработки, с них требовали еще добавочный по произволу оброк и нередко, для вымогательства его, секли крестьян и отбирали их имущество. Крестьяне дошли до такой крайности и страха, что перегоняли свой скот в соседние селения, не принадлежавшие их помещику, и там держали скотину на чужое имя» 421. «Усадьба этого милого джентльмана 422 была в 35 или около того верстах от Калуги, и вот как наедут к нему хоть бы утром неожиданные гости, и хватится он, что к обеду нет шампанского, пошлет, бывало, нарочного на крестьянской тройке в Калугу за вином, с наказом, чтобы он беспременно поспел к его обеденному часу, хотя бы две лошади из тройки пали дорогой, что, по рассказам крестьян, будто бы и случалось» 423.

Толбугин не был исключением из общего правила. Бутурлину стало известно, «что некая тарусская немелкопоместная барыня разорила своих крестьян до того, что они ходили по миру по всему уезду, и что некий

Помещик, разгневавшись за плохую барщинную работу, запряг одну бабенку в борону и заставил ее бороновать, чем и подверг ее всеобщему позору» 424. Произвол царил в имениях помещика Чуфаровского и некоторых других 425.

Из истории крестьянского быта.

Крестьянская свадьба в Тарусском уезде

Этнографические данные, относящиеся к дореформенному времени, позволяют представить обряд крестьянской свадьбы в Тарусском уезде следующим образом. Выбрав невесту, родители жениха посылали узнать стороной, будут ли согласны родители невесты на свадьбу. В случае благоприятного известия, начиналось сватовство. Отец и мать жениха с одним или двумя ближайшими родственниками отправлялись в дом невесты. Пришедших хозяева усаживали, но только не за стол. После обычных приветствий и обычного сватания начинали договариваться «о кладке» (так называлось приданое). Оно состояло из денег (около 30 руб.) и некоторых вещей, как, например, басовица, чулки, мыло, блюдо и др. Жених же обязывался поставить на свадьбу известное количество вина. Тут же назначались дни «пропоя» и свадьбы. После заключения такого уговора пили вино, привозимое обычно женихом, и закусывали.

На «пропой» собирались все родные жениха и невесты. Родня жениха за столом занимала первые места. Во время обеда невеста обносила всех вином, а ей дарили деньги. Когда подавали последнее блюдо - «круглый» (сальник), мать невесты или сама невеста дарила гостям платки, а ее опять одаривали деньгами.

Накануне свадьбы устраивались «вечерины», па которые собиралась родня жениха и подруги невесты. Невеста с подругами шла в баню, где они пили вино и пели песни. За «вечериною», как и в дни «пропоя», невеста обносила гостей вином, дарила платки. После ужина она уходила с подругами в особую горницу, где причитала. Подруги оставались у невесты ночевать.

В день свадьбы к жениху собирались родные. Жених одевался в задней избе, причесывали его крестные. Когда обряд одевания оканчивался, дружко докладывал, что жених собрался. Отец и мать шли к нему с хлебом и солью и благословляли его. После этого дружко вел жениха в переднюю избу. Переступая через каждый порог, жених крестился, а дружко делал вид, что «ищет колдовства». В передней избе отец, мать и родные снова благословляли жениха, а дружко приговаривал: «Благослови (такой-то) князя молодого с суженой ехать, у суда божия стоять, злат венец принять…» и пр. После этого жених с поезжанами садились за стол и все, кроме жениха, закусывали. После закуски дружко вел жениха и сажал его в повозку, за ним садились поезжане. Дружко и мать жениха трижды обходили с иконами поезд, причем мать клала в каждую подводу немного хмелю. Не доезжая дома невесты, поезд останавливался, дружко шел к дому. Собравшиеся крестьяне бросали перед ним палку и требовали выкупа за разрешение пройти «околишной». Дружко угощал их вином, и его пропускали. Войдя в дом, дружко молился, поздравлял свата и сватью, благодарил за вечерины и спрашивал, согласны ли они принять жениха. По получении согласия все подъезжали и, выйдя из повозок, останавливались у порога. Между тем невесту одевали, благословляли и сажали за стол. С правой ее стороны садились два мальчика, а с левой - две или три женщины. Дружко, войдя в избу, спрашивал: «Зачем вы тут сели?» «Давай денег, встанем», - отвечали мальчики. «За что?» «Мы лапти плели невесте». Дружко давал им денег, и они вставали. С теми же вопросами дружко обращался и к женщинам. Они отвечали: «Мы шили на невесту, иголок много переломали». Дружко и у них выкупал места. После этого расстилали войлок, сажали невесту и под ее правую ногу ставили мерку с овсом. Дружко приносил пироги, говядину, три ковриги хлеба, соль и пр. и, обращаясь к свату, говорил: «Сватушка, хочешь убавь, хочешь прибавь». Сват прибавлял еще ковригу хлеба. Все это относилось в чулан. После того, как невеста угощала девушек вином, отец и мать выходили с иконами навстречу жениху. Он прикладывался к иконам, кланялся будущим тестю и теще в ноги и целовался с ними. Дружко вел жениха на место по лавке, за спиной невесты. Посадив жениха, дружко обносил невестину родню вином. За обед садились женихова родня, крестная мать и сваха невесты. После обеда все вставали, кроме жениха с невестой. Когда к ним подходил отец невесты, вставали и они. Отец соединял их руки и давал жениху наставления вроде следующего: «Люби как душу, тряси как грушу, дурных речей не слушай» и пр. Невеста, голося, благодарила родителей за хлеб-соль.