Макбет

Гермиона задумалась.

— Но это интересно с философской точки зрения, — наконец произнесла она. — Я имею в виду спасение души, искупление.

Гарри нахмурился.

— Каким образом? — уточнил он. — Мне это никогда не казалось особенно интересным…

— Ну, подумай обо всех вопросах, которые можно задать на эту тему. Например, что такое искупление?

Гарри замолчал на некоторое время, прикусив губу и потягивая горячий шоколад.

— В общем смысле? Это… Наверно, это когда ты заглаживаешь вину за что-то… за какой-то неправильный поступок. На самом деле я никогда особенно об этом не задумывался.

— Довольно интересная тема, — задумчиво произнесла Гермиона, рассматривая горячий шоколад в своей чашке. — Можно сказать, что есть два вида искупления…

— Это как?

— Искупление всегда связано с принесением жертвы или искренним раскаянием за неправильный поступок, — начала она. — Но раскаиваться можно за поступок, который ты совершил сам, или за поступок другого.

Гарри молча кивнул.

— Хотя последнее по большей части встречается только в религиозных текстах, — закончила Гермиона. — В повседневной жизни такое редко увидишь.

— Да, наверно, ты права, — негромко произнёс Гарри, отрывая взгляд от кружки. — Я придумал ещё один вопрос... Каким образом человек получает искупление?

— Полагаю, это зависит от конкретного действия и от того, кто отвечает на этот вопрос, — отозвалась Гермиона, склонив голову набок. — Но это должно быть чем-то, подходящим по серьёзности к проступку. Например, если ты убил кого-то и ищешь искупления, ты мог бы… — она задумалась. — Рискнуть собственной жизнью ради спасения других. Или умереть, чтобы спасти кого-то.

Гарри задумался над её ответом, запрокинув голову на мягкую спинку кресла, и показался Гермионе внезапно уставшим.

— Умереть, чтобы спасти других, — повторил он, прикрыв глаза.

Он не проронил ни слова в следующие несколько минут; Гермиона нахмурилась.

— Гарри? Ты же не засыпаешь?

— Нет, — отозвался он. — Просто… даю глазам отдохнуть. — Гарри выпрямился в кресле, зевнул и поставил пустую кружку на стол. — Пожалуй, действительно пора спать.

— Пожалуй, — согласно улыбнулась Гермиона. — Я тоже пойду через пару минут, когда допью. Спокойной ночи, Гарри.

— Спокойной ночи, — отозвался он, вставая и направляясь в сторону спальни. Гермиона продолжала задумчиво смотреть ему в спину.

* * *

В пятницу утром их встретили новости об очередной атаке Пожирателей. В небольшом поселении в Йоркшире; пять магов и семнадцать маглов погибли, и мракоборцы подтвердили, что использовались Непростительные заклинания и тёмная магия. На первой полосе «Ежедневного пророка» напечатали колдографию жуткой метки, парящей в воздухе, и несколько изображений жертв, убитых чисто — быстрой Авадой — которые бездвижно лежали на земле с выражением лёгкого удивления в стеклянных зрачках.

Ученики перешёптывались между собой, и это были не привычные обсуждения или сплетни, но гораздо более мрачные и тихие разговоры — такие, которые можно услышать в библиотеке или в доме недавно умершего. Истории переходили из уст в уста — истории о том, как сердца вырывали из груди ещё живых людей; о том, как жертв замучили до потери рассудка; о том, как под влиянием Империуса людей заставляли убивать своих друзей, детей, любимых.

Студенты делились информацией о действии известных им тёмных проклятий, о которых что-то когда-то слышали или читали. О проклятиях, которые превращали кости в лёд и заставляли их взрываться внутри тела, разрывая мягкие ткани; о проклятиях, которые медленно пожирали плоть, подобно невидимым личинкам; о проклятиях, которые заставляли позвоночник шипеть и извиваться, словно змея под кожей, и бросаться вверх, пронзая череп.

Никто не знал, сколько правды было в этих слухах, но благодаря им можно было убедить себя, что знаешь подробности произошедшего, и это делало новость чуть менее пугающей. Враг, которого можно увидеть, был гораздо менее страшным, чем тёмная фигура, скрытая тенью — фигура, которая могла явиться в форме чего угодно.

Это был тихий день, как и всегда после очередного нападения. Разговоры в общих гостиных постоянно обрывались, затухая на несколько минут, а затем вновь продолжались — неестественные и почти вымученные. Гарри по большей части просто молчал.

Произошедшее повлияло даже на репетиции: Меган была бледнее обычного, её лицо иногда искажалось мучительной гримасой, когда она позволяла тяжёлым мыслям проникнуть в сознание, но через силу она продолжала репетицию, в то время как Стэн растерял всю свою привычную весёлость. Оливия и Рут были неестественно молчаливы, и даже Адриан и Малфой казались подавленными.

Следующая официальная репетиция была назначена на вторник — по предложению Рут, — но Гермиона и Малфой договорились встретиться дополнительно в воскресенье.

— Опять опаздываешь, Грейнджер? — были его первые слова, когда она наконец отыскала его в библиотеке. Он развалился в кресле, откинувшись на спинку и натянув на лицо самоуверенную ухмылку. Гермиона села напротив и смерила его яростным взглядом.

— Возможно, если бы ты не решил выбрать другой конец библиотеки вместо нашего обычного места, я бы пришла вовремя, — резко бросила она.

Малфой самодовольно усмехнулся.

— Что будем репетировать сегодня, моя леди? — с нескрываемым сарказмом спросил он, доставая свою книгу. — Второй акт… сцена два?

Гермиона коротко кивнула. Вторая сцена второго акта следовала сразу за эпизодом, в котором Макбет и его жена убивают короля Дункана; момент был драматичным и захватывающим, и Гермиона уже давно мечтала попробовать прочитать его по ролям. Достав свой сценарий, она выдохнула, концентрируя внимание на репликах леди Макбет, продумывая в голове своё видение сцены, и начала:

— Вино, свалив их с ног, мне дало смелость; их потушив, меня зажгло, — произнесла она быстро, но отчётливо, тоном человека, пытающегося убедить себя во лжи; затем Гермиона правдоподобно вздрогнула от неожиданности. — Что это?! — затем пауза, во время которой леди Макбет переводит дыхание. — То крикнул сыч, зловещий сторож ночи, сулящий людям вечный сон. Макбет взялся за дело.

Она прочла ещё несколько строк; Малфой не прерывал. Гермиона продолжила, изредка бросая на него короткие взгляды поверх сценария, но он явно внимательно слушал. Быть может, ему действительно надоело критиковать каждое её слово? Это стало бы огромным облегчением.

Малфою пришлось сказать лишь: «Кто там?» — после чего вновь наступила очередь Гермионы.

— Не будь Дункан во сне так схож с моим отцом, я всё б сама свершила, — закончила она, поднимая взгляд на Малфоя. На мгновение в её голове пронеслось воспоминание об их недавнем споре о том, была ли леди Макбет по-настоящему отрицательным персонажем. Что там сказал Малфой? Она не может убить Дункана собственными руками, а потом сходит с ума от чувства вины. Человек по-настоящему плохой не чувствует сожаления к своим жертвам, не сходит с ума от воспоминаний о том, что совершил.

Если бы он снова захотел завязать спор, это был идеальный момент. Гермиона затихла на секунду в ожидании, прежде чем завершить свою часть. Входит Макбет, и восклицание «Мой муж!» — отчаянным, одновременно и испуганным, и облегчённым тоном.

Несколько мгновений Малфой хранил молчание, после чего произнёс невыразимо жутким голосом:

— Готово. Дело свершено.

Гермиона невольно поёжилась. Секундой позднее Малфой поднял взгляд.

— Ты не слыхала шума?

— Нет, только крик совы да зов сверчка. С кем говорил ты?

Они продолжили, не прерываясь и не отвлекаясь на пустые замечания. Гермиона не знала, с чего вдруг Малфой перестал критиковать её игру, но и сама не прерывала его: отчасти, потому что не хотела нарушать установившийся между ними нейтралитет, отчасти — потому что его интерпретация текста была действительно хороша, и Гермиона не видела каких-то явных изъянов.

Она всегда представляла себе интонации Макбета в этой сцене довольно жёсткими, требующими усилий — возможно, даже вымученными. Прочтение Малфоя оказалось более тонким, но не менее завораживающим: он произносил свои реплики негромко, но с каким-то жутким очарованием. «Смотри, какой печальный вид» — фраза, на которой он поднимает руки, неотрывно их разглядывая. Когда они будут играть на сцене, его ладони будут покрыты кровью, но уже сейчас, просто слушая Малфоя, Гермиона могла живо представить себе его руки — алые и липкие — и вздрогнула.

— Ты вздор несёшь. О чём скорбеть тут можно? — резко упрекнула она, и они продолжили читать дальше: «Напрасно в сделанное углубляться. Сойдёшь с ума!»; «Гламисский тан зарезал сон, и больше тан кавдорский не будет спать, Макбет не будет спать!» и «Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь. Скорей они, коснувшись зелёной бездны моря, в красный цвет её окрасят». Больше они не останавливались до самого конца. Или почти до конца.

— Зная, что я сделал… — произнёс Малфой и остановился, затем начал снова пугающе пустым голосом: — Зная, что я сделал, я был бы рад не сознавать себя.

У него была ещё одна строка, но он всё молчал, уставившись отсутствующим взглядом на внутреннюю часть рукава своей мантии. Гермиона ждала, нахмурившись, вновь списывая всё на недостаток сна.

— Малфой? — напомнила она.

Ещё секунда молчания, и, не поднимая взгляда:

— О, если б стук мог пробудить Дункана, — медленно закончил он с идеально выверенной долей отчаяния в голосе. Малфой поднял голову: на скулах застыл болезненный румянец, кожа была бледной, а зрачки — неестественно расширенными, и Малфой часто дышал.

— Ещё раз? — предложила Гермиона, не зная, что ещё можно сказать, и Малфой кивнул.

Они прорепетировали сцену снова.