Искра и Тьма

5. Увечья, безумие и соблазны

Громко хлопнула упавшая книга. Звук расплылся по необъятной царской библиотеке, потревожив, кажется, все затаенные уголки. В темные лабиринты массивных стеллажей влился едва слышный ветерок, чуть встревоживший паутину, окутавшую многочисленные толстенные фолианты. Слабый свет, пробивавшийся сквозь пыльные окна, привносил ощущение заброшенности в это полузабытое место.

И еще один шорох нарушил глубокую тишину библиотеки. Андрей закрыл книгу и протер уставшие глаза. Престарелый Нестор немощно возился в недрах своего бумажного царства. Андрей слышал его утомленное дыхание; слышал, как негнущиеся старческие пальцы шелестят пожелтевшими страницами. Он никогда не видел его. Иногда он вообще сомневался в существовании библиотекаря. Только так некстати возникавший шум да изредка мелькавшая вдали белоснежная борода напоминали ему, что тот всё же есть. Царский архивариус вел крайне замкнутый образ жизни.

Андрей, сын великого князя Воиградского Мечеслава, распрямил спину. Шея побаливала, как всегда. Это ничего, а вот если он попытается встать, его пронзит сильнейшая боль; стрелы ее молнией вонзятся в мозг, и выступят слезы, задрожат руки. Этого не избежать. Левая рука, как, впрочем, и вся левая сторона тела, останется безжизненной. И безучастной.

Хорошо. Вот сейчас. Надо только сосредоточиться. Увидеть кипящую лаву, растекающуюся по нервам. От этого можно даже получать удовольствие, если сильно постараться. Наконец он решился, но в самый последний момент запаниковал. «Где моя трость? — покрываясь холодным потом, подумал он. — Мне трость нужна! А, вон она… Нет, пока не вставай, не надо. Только не вставай».

Он стиснул рукоять трости. Андрей с облегчением вздохнул. Ожидание боли всегда гораздо хуже самой боли. Избитая истина. До того как стать калекой, он пользовался этим приемом часто и умело. Своих жертв княжич называл просто — тело. А теперь он сам стал телом. Хоть смейся, хоть плачь.

«Почему мне всегда хочется подняться в эту минуту? — размышлял Андрей. — Упаду — и буду лежать на полу, как рыба на берегу. Нестора испугаю. Хотя тогда, может быть, я наконец-то услышу его голос? А может, и самого увижу?»

Андрей откинулся на спинку кресла. «Когда-нибудь я так и останусь здесь, застывший, похолодевший, точно статуя Всеслава в саду».

В последний год Андрей увлекся чтением. Он каждый день приходил в библиотеку, и призрачный архивариус очень быстро приноровился к его вкусам и привычкам. Княжич усаживался за стол с двумя массивными медными канделябрами. Тут же стояла кружка с травяным чаем. И, конечно, Нестор подготавливал несколько томов на историческую и военную темы. Андрей читал два или три часа, после этого мудрый старик словно просыпался. Сначала это раздражало, но потом сын князя принял это как заботу: ему нельзя было долго сидеть без движения, потом он мог вообще не встать. Незаметное, ненавязчивое внимание — когда-то гордый воин, он ценил это.

Итак, почти дочитана очередная рукопись: «Путешествие в запретные страны» Лерма Динийского. Кажется, Карл Тремахский, прочитав в юности эту книгу, сошел с ума. Неудивительно. Но на Андрея подобные вещи не действуют. Вообще, он сомневался в правдивости сведений, содержащихся в книге. Черная магия, колдуны, демоны и прочая — что за чушь! Впрочем, благодаря этой чепухе Карл Кровавый и развалил величайшую за всю историю империю. Империю, которой был подвластен весь цивилизованный мир.

Сколько всего он прочитал? Десять? Нет, больше. «Деяния Тута Эйкского» Теодора Кельма; «Жизнь Адриана Великого», огромная и тяжеленная книга; «Всеслав и алары» — сей труд, говорят, принадлежал перу достославного Нестора; «Мифы и легенды Севера» — очень интересное сочинение еще одного марнийца, Юрма Кавгунского… Но больше всего Андрея впечатлили «Хроники Двенгана» неизвестного автора, в которых подробно описывались завоевательные войны Двенгана, предтечи Треары. Приводились любопытные сведения о легендарных полководцах двенган: Гууле[13] и Бакуине.

Ладно, хватит. Пора идти на ужин к отцу. Андрей уже три раза переворачивал песочные часы.

Андрей ковылял по пролету, соединявшему библиотеку с царским дворцом. Это был изящный переход, расположенный на высоте пары десятков саженей[14]. Такие же чудо-мосты вели из дворца в Храм Триединого Бога и в Боярский Дом. Сам дворец, находившийся в центре Кремля, как паук в паутине, величаво возносил свои многочисленные шпили вверх, бросая, казалось, вызов самому небу.

«Сколько же рабов сложили здесь свои кости, интересно знать? — думал княжич, глядя на стены, отделанные шеломским мрамором. — Сколько жизней потребовалось отдать только для того, чтобы дед потешил своё самолюбие? И к чему все привело? Знал бы дед, что сие великолепие — единственное, что осталось у нас сегодня. Наш Кремль в чертовом треарийском стиле, божество, коим впору детей пугать, а вокруг, куда ни кинь, незасеянные поля и обнищавшие крестьяне…»

Андрей с трудом волочил сухую, как хуштинская колбаса, ногу. Мимо пробежала крыса. Когда же прекратится эта дрожь? «Мне бы сейчас лечь спать. Но батюшка, видите ли, привык ужинать в обществе сыновей». Андрею так хотелось присесть, но здесь, на этом треклятом мосту, продуваемом всеми ветрами, можно так и остаться. «Пусть меня доставляют туда и обратно на чем-нибудь вроде носилок. Сам виноват. Если бы…»

Андрей решительно двинулся вперед. «Должен же когда-нибудь кончиться этот коридор?» — досадовал он.

Воспоминания всегда были с ним.

Три года назад карательный поход в местечко под названием Пёстрая Холка превратился в увеселительную поездку. Цель дружины, возглавляемой им лично, состояла в подавлении крестьянских волнений, разгоревшихся в той ныне подконтрольной дубичскому отщепенцу Военегу земле. Дружина и он сам беспрерывно пьянствовали, насиловали и убивали.

И вот наступила та роковая ночь. Андрей смутно помнил ее лицо: веснушчатое, перепуганное. Он вскользь ударил девочку рукой в перчатке с металлическими шипами, оставив на щеке ряд глубоких борозд.

А дальше — пьяная ночь, узкая полоска месяца, покосившиеся избы, снег. Тени… Пронзительная боль. Тишина и холод.

Его нашли утром в снегу — полумертвого, окоченевшего, с вилами, воткнутыми в левый бок.

Андрей старался забыть, вычеркнуть тот день из жизни, но снова и снова слышал тот сиплый, дрожащий от ярости голос: «Это тебе за дочь, демон! За дочь! Да сгинет весь твой род!»

В обеденном зале всегда стоял затхлый запах, не перебиваемый даже ароматами блюд. «Запах тлена и смерти, — подумал Андрей. — Всюду тлен. Даже здесь». За спиной противно заскрипели высокие, в два человеческих роста, двери. Заходящее солнце освещало расписные сводчатые стены с облупившейся и потускневшей краской. Однако искусно выведенные художником хрестоматийные подвиги Всеслава[15] и Божидара[16] всё еще не потеряли былого лоска.

— Ну вот, наконец-то и мой сын. — Великий князь Мечеслав, моложавый, подтянутый, поднялся и указал на пустующее кресло. — Присаживайся, дорогой. Я сегодня велел постелить ковровые дорожки, а то мрамор ведь черт знает какой скользкий. Ой! Прошу прощения за ругательство, ваше святейшество.

Человек, к которому обратился великий князь, был стар, невысок ростом и очень подвижен. Одет был в просторную рясу красно-бело-черных цветов.

— Ничего, государь. — Священник вежливо улыбнулся, но тут же нахмурился. — Бог простит, бог всё прощает…

— Знаю, знаю, — поспешил прервать его Мечеслав, усаживаясь. — Андрей, ты как? Вижу, вижу, неважно… А мы вот тоже читаем. Берем с тебя пример.

Поодаль стоял худощавый человек с лицом в оспинах. Он держал увесистую книгу в свином переплете.

— Читай же, Матвей, — махнул рукой Мечеслав.

— Слушок до меня дошел… — начал Андрей, со стоном усевшись.

— Ты о свадебке? — натянуто улыбнувшись, спросил Мечеслав. — Ну как же… время пришло. Как и договаривались с венежанским князем.

— Отец! Ты же знаешь, как я отношусь к этому… союзу.

— Андрюша! Может, не будем сейчас об этом? — Тонкие пальцы Мечеслава постучали по столу. — Сынок мой, ваше преосвященство, нервничает. Скоро ведь знакомство с невестой…

— По слухам, эти венеги сущие дикари, — угрюмо сказал Андрей. — Это, конечно, хорошо. Только вот эта бестия… как ее?

— М-м-м… Искра? Да, кажется, Искра, — подсказал Мечеслав.

— Вот-вот. Что я буду с ней делать?

— Это уже тебе решать.

— Смеешься?

Мечеслав против воли улыбнулся. Священник, а вернее, принципар Великой Триединой церкви Клеомен придирчиво изучал запеченного с яблоками гуся.

— Ты же понимаешь… — донимал Андрей.

— Хватит, сын мой. — Мечеслав слегка хлопнул ладонью по столу. — Поговорим потом. Итак, друзья, выпьем и послушаем Матвея.

— Я прямо скажу, отец. Плевать я хотел на нее…

— Давай не будем, сын мой. Ну не при госте же. В самом-то деле! Успокойся! Уже все решено. Успокойся. Такой вечер… Читай же, Матвей!

— Великий князь Блажен, — прочистив горло, начал Матвей, — собравши войско и присоединивши к нему союзников — алар и вустов — двинулся быстрым шагом к городу Лух. Там имелся брод чрез реку Горынь. Его Величество намеревались переправиться чрез оную реку и выйти на равнины, где можно было широко встать и принять бой. Но противник опередил: легионы Тута из Эйка[17] уже затаились средь пригородных садов. Воинство славного нашего повелителя, попав в засаду, билось насмерть, но гнусная измена алар и вустов склонила чашу весов в пользу противника. Увидев, что силы неравны, князь велел трубить отход; сердце его преисполнилось печали. Вересы отступали, теснимые неприятелем, к коему примкнули также и вероломные дубичи. Спустя два дня тремахи, изрядно потрепав наше войско, повернули назад. Тут Эйкский вступил в Пронту с величайшей помпой. Ему были оказаны всяческие почести, горожане призвали его на царствование. Но он не успел взойти на престол, так как был коварно умерщвлён завистниками…

— Надо же, какой был человек! — сказал Мечеслав. — А ведь Тут — выходец из низов. Его отец был рыбаком, насколько я знаю. Но… там говорится, будто батюшка печалился, так? А по-моему, батюшка отнюдь не печалился. Батюшка был в ярости. Чьи строки это? Кто написал?

— Акун, наш послушник, — ответил Клеомен. — Очень мудрый старец. Между прочим, участвовал в той битве при Лухе. И вы правы, Акун как-то сказывал, что Блажен, да пребудет в мире его прах, рубил головы боярские так, что сам весь забрызгался кровью. Но писать об этом, сами понимаете, не стоит. Ведь преподобный Блажен…

— …свят и непорочен, — закатив глаза, закончил князь. — Вернул нас в лоно истинной веры после стольких лет хождения во тьме. Знаем.

— Вот именно. — Священник рассердился и задергался. — И не надо насмешничать, ваше величество. Вы бы вспомнили, кто должен бы быть на моем месте? Кому наследовал священный трон храма нашего ваш батюшка? Но, несмотря на это, принципар я.

— А я скажу вам, преподобный Клеомен, — парировал Мечеслав. — Лев, вот кто должен был быть и на великокняжеском троне, и на священном. Лев — или убитые им Игнатий, Глеб, Василько и Антоний. Я уж не говорю о Романе, умершем во младенчестве. А я — и самый младший, и самый нелюбимый. Не зря ведь я Мечеслав: батюшка презирал вересские имена.