Искра и Тьма

6. Чую запах

Унэг остался ночевать у Тумура. Друзья посидели еще немного, неспешно распивая кувшинчик вина. Затем Тумур отправился спать, а Унэг захотел остаться под беседкой. Рабыня вынесла тюфяк и подушку. Воин лег, лишь сняв сапоги и пояс с кинжалами. И незаметно уснул.

Бесконечная вереница образов. Из их хаоса он запоминает лишь некоторые. Остальные бесследно испаряются, оставляя тревожный след…

Мать, поющая колыбельную. На своем родном языке. Грязный ребенок, спотыкаясь, бредет по разбитой дороге. Разрушенный каменный город, овеваемый холодными ветрами. Колодец, в нем кто-то есть, Унэг чувствует на себе взгляд оттуда. Девушка, очень похожая на Младу. Она что-то говорит.

Хайса, пьяный, в своем шатре, и вокруг него вьются тени. Он разглядел в тенях лица. Угрюмые, мечущиеся из стороны в сторону, налезающие друг на друга, сливающиеся в единое уродливое целое. Пустые глазницы смотрят в никуда, черные рты многоголосо шепчут…

Млада что-то говорит, и он едва различает: «Тебя ждет такой же конец. Помни об этом, багатур…»

Унэг проснулся в холодном поту. Некоторое время он лежал, приходя в себя и глядя на небо. Бледно-розовая луна, неприветливая, как зимняя степь, и тяжелая, как старый тур, нависала, кажется, прямо над ним. Дул сухой ветер. Полотняные кровли бедняцких шалашей громко хлопали о деревянные каркасы. Ветер подхватывал дым от потухших костров и разносил по округе.

Унэг задумался о последних событиях. Предсмертное проклятие венежанки. Смерть Хайсы спустя каких-то три часа. Бегство шамана Соама — подлец исчез сразу же.

«Не к добру это, — размышлял Унэг. — Не к добру. Ведьма она, и Соам это знал. Иначе почему он сбежал? Значит, и я проклят ею?»

Что-то ему подсказывало, что это не так.

Неожиданно начался дождь. Унэг побежал в юрту. Только успел заново расстелить тюфяк, как сквозь богатырский храп Тумура различил чей-то крик.

Унэг вышел к калитке. Тяжело брела, причитая, женщина. Она махала руками, словно кого-то отгоняя. В небе беззвучно блеснула молния, и Унэг узнал безумную старуху Ума́й. Не дойдя до воина несколько шагов, она с воплем пала на колени и простерла к нему руки; морщинистое лицо исказила гримаса ужаса.

— Оно идет! Оно идет! Уходи, парень!

Старуха закашлялась. Новая молния осветила вздувшиеся вены на лбу. На крики выбежали люди. Они держали факелы, шипящие под дождем.

— Что случилось? — спрашивали они, со страхом глядя на корчившуюся в судорогах Умай.

Старуха задыхалась, хрипела, рвала на груди одежды, металась из стороны в сторону. Один из рабов, повинуясь жесту хозяина, попытался приподнять беснующуюся, но Умай оттолкнула его.

Внезапно она затихла.

— Умерла? — послышался голос в толпе.

Тот же раб поднес факел. Умай широко раскрытыми глазами смотрела, казалось, в никуда. Глаза покрыла сплошная черная пелена, глубокая, как бездна. Старуха прошептала:

— Запах… Чую… запах.

— Убейте ее! — раздался чей-то истеричный голос.

— Не надо, — сказал Унэг, глядя на застывшую в неестественной позе безумную. — Умай умерла.

Над мертвым телом возникла призрачная, едва видная фигура человека. Дождь обтекал ее. Черты лица в темноте разглядеть не удалось, но воину показалось, что призрак смеется.

Манас сидел на большом камне под деревом, свесив голову. Рука сжимала посох. Казалось, старик ничего не замечал, даже заснул, но это было не так. Он исподлобья посматривал на людей, собиравшихся на Белесе.

Рыжебородый, краснолицый, квадратный Пурхан, кряхтя и постанывая, распекал слугу, согнувшегося в поклоне. Статный Талгат стоял вытянувшись, бросая настороженные взгляды по сторонам. Два его младших брата, судя по всему, скучали. Высокий и нескладный Байрак, хан камыков и бечелов, сидел на пеньке, стряхивая пыль с платья. Старейшины — Сапар, Миху, Очирбат, Хардар с правнуком, пугливо и восторженно глазевшим на все вокруг, — тихо переговаривались. Остальные постепенно подходили.

Вот пришел как всегда задумчивый и отрешенный Аюн. Он поздоровался со всеми, Манасу почтительно пожал руку. Следом приковылял Ба́гша, объект насмешек, — грязный угловатый дядька, больше похожий на конюха, нежели на вана. Эллак, легендарный и свирепый воин, ветеран Хайсовских компаний, ныне нечастый гость в становище, появился под удивленный шепоток присутствующих.

«Проницательный, честный человек, судя по слухам, — подумал Манас, глядя на него. — Вот кого нам не хватало все это время…»

Небо затянуло тучами. Внезапными порывами налетал ветер. Манасу приходилось придерживать рукой белую войлочную шапку. Шумела, раскачиваясь, липа. С веток срывались листья и улетали с холма. Время шло, погода портилась, а главные действующие лица еще не прибыли.

«Гордецы, — досадовал старик. — Выжидают, кто придет последним. Какой в этом смысл? Ребячество!»

«Ребячество»… Какое по-человечески теплое слово. Как-то плохо оно вязалось с призраком смерти, нависшим над всеми ними.

Мерген и Барх взошли на холм и расположились напротив друг друга. Барх сел на длинное бревно, приняв позу мыслителя. Для его дяди приготовили удобное кресло, в котором он и устроился, по-царски закинув ногу на ногу. Приближенные обоих претендентов на ханский престол также явились общей толпой.

С людьми Мергена прибыл и его шаман, Э́ри, старик лет семидесяти, больше напоминавший воина: крепкого телосложения и угрюмого вида. На шее висела сделанная из кости неизвестного животного подвеска с грубым и примитивным изображением солнца — Эри был бургом, чья родина находилась далеко на севере, в мифическом лесу Дамхо́н.

Все явились безоружными — таков был незыблемый обычай, никогда никем не нарушаемый. Даже на поясе Мергена отсутствовали его любимые декоративные, инкрустированные алмазами ножички.

«Кажется, все собрались», — подумал Манас и неожиданно почувствовал себя плохо. Перед глазами потемнело, но тут же все прошло; осталась только дрожь в руках. Он крепче стиснул посох и громко сказал:

— Вы готовы, уважаемые?

— Готовы, готовы, — раздраженно бросил Мерген, перебирая четки.

— Хорошо. — Манас с трудом поднялся. — Обратимся же к великому духу Небес со словами молитвы.

О, великий Туджеми́, дух Вселенной, создатель Сущего!

Ты, что даровал нам жизнь, тепло и воду!

Кто наполнил наши поля стадами овец и дал нам возможность питаться!

Кто дал нам коней и вложил в руки предков меч!

Будь милостив к твоим верным слугам!

Огради нас от слуг Подземелья, от их злых наветов и дурного глаза!

Даруй нам часть своего безграничного терпения и мудрости!

Даруй силу сразить врагов!

Слава тебе, о великий!

— Слава тебе! — хором подхватили все.

— Я закончил, — сказал старик. — Начинайте.

— Позвольте мне! — Миху бесцеремонно растолкал сидящих впереди него Унэга и Тумура и остановился напротив Мергена. — Я долго терпел, — сказал он, потрясая пальцем. — И теперь я буду говорить, а ты, почтенный Мерген, будешь меня слушать.

— Конечно, Миху-ата. — Мерген встал, приложил руку к груди и поклонился. — Я весь внимание.

— Хочу посеять сомнения в душах тех, кто уповает на этого человека, — начал Миху. Ветер развевал многочисленные тонкие седые космы старика, из-за чего он напоминал злого духа Херемэ́. — Он вам много чего наговорил, он вообще мастак изливать сладкие речи. Но все это ложь! Мерген не чтит наши традиции; примером этого могут послужить постыдные похороны Хайса-хана. Живет не по-нашему, в каменных домах, и даже шаман его не из нашего племени, чужак, чужеземец со своими обрядами и богами. Нужен ли нам такой правитель? Вы все уважаемые люди; зачем вы идете за ним? Когда он вам прикажет обрядиться в двахи́рское тряпье и усесться в разукрашенные повозки, подчинитесь ли вы ему? Нет конечно! Поверьте мне, старому вояке, он вас не поведет в бой, он лишь будет плести интриги против вас же! Дойдет до того, что, прежде чем выпить кумыс в его шатре, вы сто раз подумаете о том, а не отравлен ли он? Ложась спать рядом с женой, вы вспомните, надежные ли воины охраняют ваш покой, заметят ли они крадущегося убийцу?

— Пустые слова! — выкрикнул кто-то позади Мергена. — Чем докажешь?

Миху растерялся, но тут ему на помощь неожиданно пришел Эллак.

— Славный Наран, — невозмутимо сказал он. — Именитые и уважаемые всеми Урдес, Унур, Анебиш, селение Нурт в приозерной степи — сто человек, Ахмад из Хапи́шии, сделавший для нашего народа много хорошего, семьи Нурлана и Шакира…

— Закрой рот, нечестивец! — завизжал ван Алпак, вскочив с места, но Мерген небрежным жестом приказал ему сесть обратно.

— Сколько имен! — воскликнул Мерген. — Я думал, ты за меня.

Глядя на него, Манас отметил про себя, что среди суровых степных жителей с обветренными загорелыми лицами и хмурыми взглядами он смотрится немного несуразно в своем кресле, с ровно подстриженной бородкой, пальцами, унизанными драгоценными перстнями.

— Не понимаю, что означают эти слова? — спросил Эллак. — Что значит «за тебя»?

— Хм… что ж тут непонятного?.. Хорошо, скажу по-другому: я полагал, что ты поддерживаешь меня.

— Я поддерживаю себя, — отрезал Эллак. — Свою семью, свой род, своих друзей.

— Тогда что, позволь спросить, ты здесь делаешь? — снисходительно улыбаясь, поинтересовался Мерген.

— Именно потому здесь и нахожусь, — ответил Эллак. — Чтобы поддержать того человека, который больше всего меня устраивает.

— Ага! Что ж, достойный ответ сильного и… именитого человека. — Мерген отвернулся от него, и, взмахнув рукой, милостивым тоном монарха осведомился: — Кто еще хочет высказаться?

— Я! Я! — послышался дрожащий голос Хардара.

Дряхлый старец, опираясь одной рукой на трость, другой на плечо правнука, попытался встать с места.

— Не надо, не вставайте, Хардар-ата, — сказал Мерген. — Думаю, вас все видят. Говорите оттуда. Надеюсь, хоть вы не будете меня попрекать грехами?

— А может, и буду? — со злостью стиснув плечо правнука костлявыми пальцами, отчего тот поморщился и застонал, крикнул Хардар. — Что, прикажешь удушить меня? Я буду только рад!

— Что вы такое говорите?

— Не знаю, не знаю… верно, на дурака ты не похож. Можешь быть спокоен, я буду говорить не о тебе. Ну, не совсем о тебе. Я стар и живу уже так долго, что мне иногда становится стыдно и неловко. Сколько достойных мужей я похоронил, сколько преждевременных смертей видел… Но сам я цел и невредим. В последние годы я часто задаю себе вопрос: почему я прожил так долго? По чьей прихоти? Боги были ко мне милосердны; владыки наши, никогда не отличавшиеся ни терпимостью, ни пониманием, словно не замечали меня… Все это время я наблюдал, как живет наше племя, и могу вас заверить: на совести всех до единого правителей адрагов много невинных жизней! Вот и ты, Мерген, — твои руки в крови! Не спорь, я знаю, что говорю. Но я хочу рассказать вам вот о чем. Последний курултай, на котором я присутствовал, вознес твоего брата на невиданную высоту. Тогда, тридцать лет назад, Хайса точно так же, как и ты сейчас, убивал, подкупал, уговаривал… Да, он был силен и могуч, сомнений в выборе ни у кого не возникло, но все же… от того курултая у меня остались неприятные воспоминания. Я мог сравнивать: в моем родном становище, крупнейшем и самом влиятельном в свое время, ханов избирали совсем не так, и я тому свидетель!