Искра и Тьма

4. Говорить с лесом

Отряд, проскакав с полверсты по большаку — Жертвеннику, как величали его венеги, — остановился по приказу Горыни у опушки, в центре которой высился заросший сорняком насыпной холм.

Горыня слез с коня и, сняв шлем, подошел к кургану. Встал на колени. Рядом незаметно присела Искра.

— Вот, Светозар, мы и пришли к тебе, — сказал княжич. — Давно не были, брат. Но не забываем тебя, поверь. Не забываем.

Горыня покачивался. Искра смотрела на него с плохо скрываемой неприязнью.

— Благослови нас, брат, — продолжал Горыня. — Едем в дальний путь, сестру вот… выдать замуж за князя Северского.

Он посмотрел на Искру. Девушка уже стояла на ногах.

— Хватит, поехали, — сказала она, отряхиваясь. — Еще, чего доброго, расплачешься.

Горыня криво ухмыльнулся.

— Пошли, сестричка…

Вскоре Жертвенник сузился. Дорога опустела, местами заросла пыреем и подорожником, изредка путь преграждал бурелом. Тракт пробегал в низине, у самой реки. С обеих сторон возвышался сосновый лес. Вечерело — солнце коснулось верхушек деревьев. В сумраке леса глухо бормотали тетерева и призрачно хохотал черный дятел.

Отряд миновал все венежские слободы и деревни. Впереди был только один двор — Болоний Яр, жилище Сивояра — отшельника и ведуна.

Болоний Яр расположился на холме, один из склонов которого круто обрывался вниз, к реке. Несколько ладных изб окружал частокол. Во дворе рос старый дуб, и от земли, вверх по его шишковатой коре, полз мох. Под кроной висел большой выпуклый нарост, чем-то похожий на выпяченную губу. Хозяин называл этот нарост глазом и дереву поклонялся, как божеству.

Отряд остановился. Горыня прямо на коне клевал носом и сопел. Вместо него в ворота постучал Девятко.

— Кто вы такие? — послышался голос.

— Свои, — ответил десятник. — Мы из Волчьего Стана.

— Вашему князю мы оброк не платим и платить не будем, — донесся тот же голос.

— Мы путники, — терпеливо объяснил Девятко. — Просимся на ночлег.

— Клянетесь ли вы своими богами, что не со злом пришли?

— Конечно, клянемся. Да ты открой, и мы тебе все расскажем. Доколе нам под твоими воротами топтаться?

Ворота отворились. Два похожих друг на друга парня встретили гостей угрюмо. В глубине двора стоял пожилой, но крепкий еще мужчина — прищуренные глаза смотрели хитро и проницательно.

— Помните, что на вас падет проклятие, если вы причините вред моему дому, — сурово молвил он.

— Бог с тобой, человече, о чем ты толкуешь? — пророкотал Злоба. — Неужто мы похожи на разбойников?

Хозяин нахмурился.

— Злоба, — шепнула Искра. — Ты бы помалкивал.

Сивояр призадумался и вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я вижу, вы добрые люди. Глаз у меня наметанный, меня не обманешь. Милости прошу, заходите, место найдется всем.

Большой стол под дубом щедро уставили яствами: дичью, квашеной капустой, еще теплым хлебом, медовыми сотами, а также кувшинами с квасом, переваром, пивом и крепкими настойками. Сивояр с сыновьями — Легостаем и Ледом, — Искра со служанкой, Доброгост и десятники неспешно беседовали при свете нескольких пучков лучин. Им прислуживала пухлая розовощекая женщина. Горыня уже спал. Половина дружины расселась во дворе рядом; другая отдыхала в сарае, на сене.

— А на юге, у самого океана, — нараспев вещал Доброгост, весьма довольный тем, что его слушает так много народу, — стоит древний Вереспонь, волшебное место, дивный, чудный град…

— Да что в нем дивного? — перебил Девятко, обмакнув кусок хлеба в мед. — Огромный грязный базарный город. И называется он по-другому. Давным-давно уже его именуют Вередором. А Вереспонем он звался в незапамятную старину, когда мы, венеги, жили со всеми северянами: воиградцами, дубичами, болотниками, равногорцами и прочими — одним племенем. Звались тогда наши пращуры вересами; они-то и поставили этот город. Какой же ты книжник, ежели не знаешь, что Вередор таковым именуется вот уж тыщу лет?

— Да откуда ж вы все это знаете, милейший? — высокомерно поинтересовался писарь. — Вы даже и читать-то не умеете.

— Знаю, и все тут, — отрезал десятник. — Что мне ваша грамота? Я жизнь видел, в отличие от тебя, деревянная голова. Потому и знаю.

— Хорошо, соглашусь с вами, — через силу сказал Доброгост. — Истинно, Вередор является крупнейшим торговым местом. Это потому, что находится на древнем торговом пути, соединяющем южные страны с землями бывшей империи. А еще дальше на север есть град, именующийся Павсем; когда-то был он столицей империи. Половина града, восточная, легла на большой земле, другая же — на острове, и половинки разделяются узким перешейком…

— Говорят, на том острове живут чудища, — грохнул оглушительным раскатистым басом Злоба, вытирая вымазанные жиром ручищи об рукава. — И остров тот зовется Чумным.

— Тише ты, зверина, — толкнула его Искра. — Весь народ разбудишь…

— Не ворчи, княжна, — ответил Злоба. — Дружина привыкшая…

— Да, вы точно сказали, — согласился писарь. — Чумный остров, по-ихнему Плаг. Средоточие зла…

— Ну ты и сказочник, деревянная голова, — усмехнулся Девятко. — Насчет зла, может, и соглашусь, но с оговорками: чудищ там нет, а живут одни воры, пираты и разбойники. Есть еще чернокнижники; но они обособленны, ни с кем не общаются, хлопот соседнему сброду не доставляют. Хотя, конечно, ходит о них много слухов…

— Безмерно удивляюсь вашим познаниям, милейший, — сказал Доброгост. — Истину говорите, как есть чернокнижники. Последователи проклятого императора Карла Кровавого[11]. Кости Карла там и хранятся; колдуны призывают дух его прийти, чтоб с его помощью наслать мор на все земли…

— Этим они и занимаются, поверьте, — вставил Сивояр. — Царь этот сейчас во тьме подземелья, и сам Дув ему друг.

— Ну, может, так оно и есть, — недоверчиво протянул Девятко. — Только все это, как говорится, вилами по воде писано…

Ярко светила луна. С реки доносились щебетание камышевки и кряканье диких уток, хлопавших крыльями.

— А вот у нас говорят, — спросила Искра Сивояра, — что вы ведун. Правда ли это?

— Может, и правда, — загадочно ответил он, поглаживая бороду. — Раз говорят, знать, неспроста.

— Интересно! — оживилась княжна. — Расскажите, что вы такого делаете, раз вы ведун?

— Да ничего, — немного помолчав, сказал Сивояр. — Ну, разве что… Я умею говорить с лесом. Слышать его. Вот, например, дуб, очень древний. Он тут главный и всё видит на вёрсты вокруг. Он-то и дает мне силу познавать тайны леса. Много лет я учился у него. Благодаря ему я слышу, о чем говорит зверье, о чем поет ветер, шепчутся деревья. Даже последняя животинка может обратиться ко мне за помощью.

Искра вдруг поняла, что Сивояр как будто изучает ее. В прищуре хозяина, в многочисленных морщинках вокруг серых, словно прозрачных глаз таилась насмешка. Доброгост между тем продолжал рассказывать об окружающем мире:

— На восток от Вереспоня, простите, Вередора, тянутся непроходимые болота. Чрез них напрямик течёт Горынь и, достигнув Шагры, поворачивает на север. На болотах живут болотники; о них мы ничего не знаем, кроме того, что они грязные и жестокие люди. В обычае у них многоженство, едят они всякую нечисть…

— Ты удивишься, деревянная голова, — в который раз перебил книжника Девятко, — но многие народы Залесья говорят про нас, венегов, то же самое…

— Хм… Ну уж не знаю, что сказать, уважаемый, — задумался писарь. — Наверное, вы, как всегда, правы. Но, позвольте, я продолжу. Шагра, великий лес, тянется от болот до Вечных, или Марнийских гор, а за ними — Восточный океан. Тамошний народ, марны, зовут океан Холодным. В предгорьях живут равногорцы; прозывают они Шагру Деодаром. Они во вражде с северянами. Хотя воиградцы — более точное название. Северяне они для нас. Дубичи тоже не жалуют Воиград. Но в открытую против них не идут.

— Да они вообще против них никак не идут, — возразил всеведущий Девятко. — Дубичи мирный народ, живут себе в своем лесу, никого не трогают. Но Воиград недолюбливают, тут ты прав, деревянная голова.

— А кто ж тогда совершает набеги на воев, скажите-ка мне, пожалуйста? — вспылил, наконец, Доброгост. — Иль вы будете это отрицать?

— Я и не отрицаю, — спокойно ответил десятник, выпив крепкой рябиновой настойки, охнув и занюхав пучком зелени. — Набеги есть. В Междуречье[12], где раньше империя была, сейчас разбойники — их несметное количество. Промышляют они работорговлей. Логово их в местечке, называемом хутор Абаряха; это на равнине, близ Волдыхи. И нет от них спасенья никому, не только Воиграду.

— Поразительные знания вы обнаруживаете, дорогой десятник, — сказал Доброгост. — Может, расскажете нам о, так сказать, дальних странах?

— Отчего ж не рассказать? Расскажу. За Горынью, значит, лежит Союз, сиречь — объединенье пяти царств. На восток от Союза — Гвинтан, у них имеется священный лес, Дамхон зовётся. В нем, как болтают, обитают колдуны, великаны, единороги и прочая сказочная живность. И нет туда доступа простому смертному — так мне говорил самый что ни на есть настоящий гвинтанец, именем Эри. Представлялся, проходимец, друидом — колдуном по-ихнему. Чертов жулик. А на крайнем севере — королевство, окруженное неприступными горами, называется Шелом. Там есть пропасть Даньгеон — необъятная и бездонная. Спустившись туда, можно попасть в царство Дува. Только туда, окромя покойников и приговорённых к смерти преступников, никто не спускался, так что доподлинно неизвестно — есть там что или нет. Ну и, чуть ближе, в Междуречье, существуют не только бандиты и лиходеи, но и Треара, будь она неладна, только она сейчас настолько мала, что о ней и говорить-то стыдно.

— М-да, — произнёс Сивояр. — Вот вам и империя. Карл, безумец, все разрушил.

— Не соглашусь, — возразил Доброгост. — Никак не соглашусь! Распад Треары начался задолго до Карла. Уж лет триста, как северские княжества обрели независимость. А южане — Двахирь, например, — и того раньше. Так что крах империи был всего-навсего вопросом времени. И благодаренье богу, что Карл уничтожил наконец это чудище.

— Империя-то умерла, но детище ее нет, — грустно сказал Девятко. — Я говорю о церкви триединой. И Пронта — нынешняя столица Треары — как раз есть средоточие триединства. Оттуда идет эта зараза, столько крови выпившая когда-то.

— Ну, это было давно, — сказал Доброгост. — Может, зря вы это. Воиград-то тоже в триединстве.

— Скажи-ка мне, ученый человек, ты знаешь, откуда я родом? — неожиданно спросил Девятко.

— Знаю. Из Дубича вроде как.

— Сколько лет прошло, — призадумавшись, сказал десятник, — уж никто не знает. Триста? Четыреста? Когда Всеслав-то жил?

— Больше, больше бери, уважаемый, — подсказал Сивояр.

— Вот — больше. Но память о жестокости этих… как их? Дай бог памяти… Молний Девы — вот как их кличут в сказаниях, то были особые воины тремахов, церковники, мать их. Их жестокость холодит нашу кровь до сих пор. До сих пор! Мне один летописец сказывал, что у князя дубичей в архивах хранятся сотни свитков, живописующих зверства извергов. Летописец этот утверждал, что уснуть не мог ночами — такая жуть. Вот вам ваше триединство.