Искра и Тьма

8. Это священное место

Унэг почувствовал растущее беспокойство Манаса, да и сам тревожился все больше. Старик постоянно растирал колено, морщился. И поглядывал на Барха. Исподлобья. Воин задумался, что бы это могло значить. Ему показалось, что Манас винит внука в плохом самочувствии.

«Винит Барха в плохом самочувствии? — подумал он. — Что тот со стариком сделал? Так ли важно это здесь?»

Тебя ждет такой же конец. Помни об этом, багатур…

Унэг вздрогнул. Слова венежанки засели в голове. Неотступно преследовали всё время. И внезапно словно выстрелили, принеся с собой тревогу.

«Так ты мстишь, несчастная… Или нет? Или хочешь предостеречь? От чего?»

Он ощутил холод. Откуда-то изнутри. Как будто тонкая ледяная змейка, медленно замораживая все вокруг, ползет к сердцу. Воин посмотрел на Манаса. Старик же впился глазами в Барха. Взглядом, полным ненависти и страха.

Помни об этом…

Унэг поспешно отогнал мысли. Через силу попытался сосредоточиться на происходящем.

Между тем, как только Манас замолчал, Мерген встал с кресла и начал:

— Спасибо тебе, Манас-ата, за мудрые слова. Не знаю, есть ли у меня право сказать свое слово на курултае, на этот счет я несведущ. Но я все-таки должен оправдаться, ибо решается моя судьба, понимаете ли! Много обвинений я услышал, и не только сейчас, но и в последние дни. Значит, я — убийца и просто чудовище! Честно говоря, — со смешком прибавил он, — слушая вас, мне и самому стало страшновато. Однако, дорогие мои, посмотрите-ка на себя! Так ли вы безгрешны? Вот Байрак, наш друг. Рассказать вам о том, что он вытворяет в своих владениях? Не надо? Нет, я все-таки расскажу, и только об одном моменте. Те, кто был у него в гостях, знают, о чем я. К его палатам, не менее пышным, чем мои — заметь, Миху-ата! — ведет дорожка, сложенная из черепов казненных по его приказу людей. Дорожка из сотен черепов! Ну да ладно, все знают, что Байрак мясник… Кстати, это правда, Байрак-гай, что ты недавно задушил свою жену?

— Правда, — насупившись, буркнул Байрак.

— Женщины болтают, — заложив руки за спину и прохаживаясь по кругу, продолжал Мерген, — ты так старался, что у нее оторвалась голова и опорожнился кишечник прямо в твою чашу с бешбармаком. Брр! Какая жуть! Разве я позволял себе что-либо подобное? Мне даже подумать об этом страшно! Да, я устранял врагов — так же, как Хайса или Пурхан. Как Талгат, наконец. Да все так делают — и венеги, и дженчи. А по ту сторону Терсунэ-Ой[20], как я слыхал, есть разбойник по имени Военег. Из венежского племени, кажется. Так он вообще свиреп и кровожаден до невозможности. Так что не надо… Я всегда действовал в интересах семьи и рода. Ради собственной безопасности и спокойствия близких и соратников. Корысть и что-либо ей подобное — видят предки! — никогда мной не двигала. Меня еще обвиняют в том, что я держу в услужении кровожадных убийц, и указывают на Шайтана — он, видите ли, плохой. А Берюк? А Унэг, наш великий воин? Они разве не убивали по приказу Хайсы? Вот видите, не такой я и плохой, оказывается. Теперь давайте поговорим о моем безвременно почившем брате. В последние годы он ожирел так, что не мог залезть на коня! А вот двахирский хан, в любви к которому меня попрекают… знаете что-нибудь про него? Ага! Вижу, вижу — вы презираете их! Тогда послушайте меня внимательно. Хану Двахира пятьдесят пять лет, он строен, мускулист, — ни капли жира! Он отличный наездник, искусно владеет мечом, в чем может поспорить с самим Унэгом, и у него двадцать жен и сто наложниц. И каждую ночь он посещает десятерых! Я не лгу, это правда! А хан дженчей? Да он еще огромней Шайтана, и на руках его несколько сотен зарубок, выжженных каленым железом, по одной на каждого убитого им соперника в равном поединке! В равном! По ихнему закону, ханом может стать любой человек, бросивший ему вызов. Это может сделать даже последний нищий! И вот уже десять лет Скидуру никак не свергнуть!

Мерген умолк, переводя дух. Воцарилась тишина, прерываемая крепчающим ветром, с тоскливым воем проносившимся по равнине.

— О Хайсе не хочется и упоминать, правда? Дженчи с гхуррами знают, что Буреб трахал венежанку, в то время как сам Хайса смотрел на это и пьянствовал. Что это, как не позор? Позор на всю степь! Да, знаю, вы скажете: «Что тут такого, она ведь была рабыня, наложница!». Но делать это на глазах у всех? На глазах у отца? Толстого, вечно пьяного, слюнявого мужика? Тьфу! Достойно ли так вести себя гордому воину? Нет и еще раз нет! Мы называем себя хозяевами степи, но это далеко не так. Мы владеем лишь одной третью, если не четвертью ее, — большая часть под пятой у гхурров и дженчей. Кто вспомнит последнюю победу над ними? Вот, я так и знал. Вообще, лишь один великий Габа пару раз бил шайтанов, и все. Вот совсем недавно гхурры вторглись в улус Аюна. Хайса ответил, что не будет ему помогать. Что, по его мнению, у Аюна достаточно сил одолеть этих псов. Вот как Хайса помог своему, можно сказать, брату, у которого накануне случилась беда, — чума пронеслась по его краю, убив половину населения. Аюн, не в силах сопротивляться, бежал, оставив родную землю на растерзание врагу. В итоге, за день до своей позорной смерти, Хайса приказал собрать с изможденных и покалеченных остатков улуса Аюна тысячу человек для похода против венегов! Вы же слышали? Хайса, мой брат, которого я оплакиваю, поверьте, намеревался возглавить поход на венегов!

Ропот прошел по рядам. Речь Мергена произвела сильное впечатление на собравшихся. Унэг видел, как подаются они вперед, внимая его словам. К сожалению, старейшины тоже начали с важным видом переглядываться. Перешептываться, кивая. Да, Мерген хорошо говорит, очень хорошо. Может, стоит…

Унэг вздохнул. Что-то подсказывало ему: бой еще не проигран, хотя в данный момент — момент торжества сияющего и довольного собой Мергена — это казалось немыслимым.

Странно, Барх за все это время почти не пошевелился. Лицо его было непроницаемо. Но Унэг хорошо знал, какая буря бушует в душе сына Хайсы. Традиционно мнительная, подверженная приступам уныния и неуверенности в себе натура Барха уступала натиску леденящего, чужеродного, равнодушного ко всему живому гнева. Унэг испугался, вновь ощутив подкрадывающийся холодок. Вот откуда это всё. Вот почему ушел Манас.

И вот от чего предостерегал его дух венежанки. «Как можешь ты?.. — мысленно обратился к ней Унэг. — Ведь я отдал тебя на смерть… Почему?»

Воин посмотрел на Барха. В нем было что-то демоническое. Словно он перерождался, постепенно превращаясь в неукротимого монстра. И Унэг с отчаянием подумал, что, наверное, Мерген предпочтительней. Мерген — лживый, коварный — все же человек…

Манас вдруг встал и встряхнул ногой, как будто она затекла. Мерген, видя, что ничего не происходит, заметно занервничал.

— Ну что? — не скрывая своего раздражения, спросил он. — Манас-ата! Что дальше? Будет ли твой внук говорить?

— Спроси у него сам! — тяжело дыша и прислонившись к стволу дерева, огрызнулся старик. — С меня хватит!

С этими словами он, к великому изумлению присутствующих, торопливо, почти бегом, удалился.

— Что происходит? — растерянно поинтересовался Мерген. — Что это он?

— Послушай, Мерген-хан, — нетерпеливо сказал Талгат, — закончим без него.

— Да, — согласился Мерген, — Не будем тянуть. Голосуем.

Тут все обернулись. Неподалеку от холма собрались вооруженные люди. Они кричали, размахивали руками. Послышался звон скрестившихся мечей, стоны и предсмертные вопли.

— Да что там такое? — спросил Мерген. — Шайтан, пойди разберись.

Шайтан ушел. Спустя минуту на холм поднялся солдат в кольчуге, забрызганной кровью. Он пал к ногам Мергена и отрывисто доложил:

— Люди Урдуса напали на нас, великий вождь. Мы ответили им. Несколько наших убито, но мы оттеснили их назад. Урдус был на коне, размахивал мечом и поносил вас, повелитель. Кто-то пустил в него стрелу, она попала ему в шею…

— Он мертв? — прервал его Мерген.

— Не знаю. Не видел, тела не видел. Он исчез в сутолоке. Бой еще продолжается…

— Иди. Видишь, Пурхан, оскорбил его ты, а виноват я.

Старейшины, ваны и нукеры уже были на ногах, и слова Мергена потонули в поднявшемся шуме.

— Так, успокойтесь! — громко сказал Мерген. — Спрошу у вас прямо — вы признаете меня своим повелителем?

— Нет, — сказал Барх и впервые за весь вечер пошевелился, подняв голову и взглянув на Мергена. В его глазах Унэгу почудилась какая-то печаль или ему показалось? Словно Барх уже похоронил своего дядю и смотрит сейчас на мертвеца. Он вспомнил Манаса и его бегство. Старик знал эту боль и от кого она исходит.

Угрюмые лица, мечущиеся из стороны в сторону, налезающие друг на друга, сливающиеся в единое уродливое целое. Пустые глазницы смотрят в никуда, черные рты что-то многоголосо шепчут…

Барх поднялся.

— Можно мне сказать слово, дядя? — спросил он.

Шум битвы становился все громче. Унэг прислушался. «Похоже, люди Тумура вступили в бой, — подумал он, видя, как напряженно всматривается туда его друг. — Добром это не кончится».

Начал накрапывать мелкий дождик. Неистовый ветер подхватывал капли и кружил, словно танцуя с ними. Унэг обрадовался дождю, как чему-то, связанному с простой обыденной жизнью. «Как же мне надоели все эти распри, — вздохнул он. — Опять бежать, прятаться, биться. Ради… ради чужих людей, ради их проблем».

Мерген, видно, совсем забыл про Барха. Услышав его, он сначала заметно содрогнулся, затем пришел в неописуемую ярость.

— Дядя? Никакой я тебе не дядя! Ты, гнида! Ты сдохнешь сегодня же, я лично выпотрошу тебя и повешу твое гнусное тело на твоих же кишках! Жаль, что у меня нет с собой меча… Ты знаешь, ублюдок, что я трахал жен Хайсы? По его же просьбе! Этот урод Буреб на самом деле мой сынок! Тьфу, даже вспоминать о нем тошно! А чей ты сын, а? Знаешь, нет? Это неизвестно! Кто трахал твою мать? Может, раб какой-нибудь? Вы слышали? Барх — сын раба! Но я скажу тебе по секрету, «племянничек»: мой член бывал в заднице твоей матери! Ох и сладенькая же у нее была попка! Мягонькая! Может, поэтому твоя мамаша вскрыла себе вены, а? Я ведь так старался, вот ее тоска и заела, ха-ха! В любом случае ты не хан! Ты грязный ублюдок!

Унэг закрыл глаза. Оскорбления, сыпавшиеся из уст безобразно кривляющегося, так непохожего на самого себя Мергена резали слух всех присутствующих, как острый нож. Воин ощущал, как горят его щеки, словно все слова адресовались ему. Жаль. От этого Барх вряд ли оправится. Лучший способ — покончить с собой, что должен был сделать Урдус часом ранее. Ибо ни Тумур, и никто иной не встанет на его сторону после таких… откровений.

Унэг с небывалой горечью в душе собрался уже уходить, когда что-то заставило его обернуться. Может быть, желание взглянуть напоследок на Барха, на его падение. Правда, людям нравится наблюдать за болью других, наслаждаться ею, и это чувство сидит у них глубоко в душе. Они будут охать, ужасаться, но ни за что не помогут, и не отвернутся, и будут обсуждать между собой страдания близких. Причем ни у кого не возникнет мысль, что нечто подобное может произойти и с ними.

И он обернулся. В этот миг что-то ослепило его. Унэг моргнул, а открыв глаза, увидел в руках Барха…