Искра и Тьма

День прошел спокойно. Долго искали подходящее место для ночлега. Прямо в лесу опасались. Встали на холме, поросшем редким кустарником. Кусты вырубили, наспех соорудили что-то вроде частокола: криво и нечасто воткнутые в землю колья угрожающе смотрели остриями на лес.

— Хоть одну птицу за весь день кто-нибудь заметил? — неожиданно спросил Девятко у воинов, окруживших костер. — Вчера еще живность была. Шагра будто вымерла…

— Ночь, — вторил ему Злоба. — И волков не видать. Не нравится мне это…

— Вот это действительно странно, — задумался Девятко. — Ежели даже волков нет… что ж за нечисть здесь завелась?

Ночью таинственный крик снова отзывался на голоса. Все были встревожены, дремали чутко. Искра спала в повозке, примостившись между сундуками, обняв Буяну и уткнувшись головой в ее пахнущие травами волосы. Она устала за день — от быстрой скачки, от кажущегося ей надуманным врага. Она боялась, но чаще злилась; всё время хотелось вырваться вперед и пуститься вскачь. И еще — мучительно — хотелось кому-нибудь нагрубить, но приступы ярости быстро проходили, и она в который раз тупо отдавалась изматывающей езде по изогнутой, изрытой дороге.

Искра проснулась посреди ночи. Откинула полог фургона. Человек десять на посту сонно вышагивали среди кольев. У подножья холма деревья окутывал неестественный, бледно-молочный туман. Он оплел стволы, словно паутина.

Искра вылезла из повозки и… очутилась одна. Ни дружины, ни коней, только полусгнивший частокол. Под ногами в воздушную пыль разлеталась сгоревшая трава; внизу в безмолвной скорбной мольбе воздевали к неприветливому темному небу обугленные ветви искривленные деревья. Свистел ветер, разнося гарь и смрад разлагающихся тел. Среди деревьев бесшумно двигались тени. Сгорбленные, страшно исхудавшие люди шли друг за другом. Шли и шли — обреченно, безжизненно. На ссохшихся лицах — бездонно-черные, немигающие глаза. Искра разглядела и другие существа: маленькие, пузатые, с непропорционально длинными и невероятно тощими руками и ногами. Они ползли по земле и не отрываясь глядели на нее огромными буркалами.

Искра заметалась по холму, ища спасения, и вдруг наткнулась на… сову.

Неясыть сидела на колышке. Антрацитовые очи равнодушно взирали на странные создания, крадущиеся по склону холма.

Проснувшись, Искра потянулась и больно ударилась затылком об окованный железом сундук. Тут же очарование летнего утра испарилось — с его освежающим запахом трав и цветов, что принес в фургон легкий ветерок — хрупкий, невесомый, исчезающий…

Наступил шестой день пути по неоднократно проклятому всем отрядом лесу.

Необъятная Шагра опустела.

Не пели птицы, не слышался треск ломаемых медведем кустов, не сверкали в темноте чащи волчьи глаза — удивительно, но по ним дружина даже скучала.

Опустела Шагра.

Шумела листва, журчали ручьи…

Опустела.

Чьи-то тени мелькали в гуще деревьев, преследуя отряд. Тени являлись людям в холодных опустошенных снах в виде истощенных призраков, в отчаянии протягивающих высохшие руки, заманивая в бездонную, безжизненную, ледяную тьму.

Искра с тоской осматривала хмурые лица, всегда отворачиваясь от брата. Горыню рвало. Вчера он был пьян, мрачен и зол.

Минувший день, самый тяжелый и зловещий, прошел как во сне. Отряд двигался по Жертвеннику невероятно медленно, словно сам воздух сгустился, препятствуя им. Горыня свирепо смотрел из-под нависающих, как скалы, бровей. Накануне он избил дружинника Милена только потому, что тот вовремя не ушел с дороги. Парень со сломанными ребрами лежал в повозке, привязанная к ней же лошадь печально брела вслед.

Поведение Горыни тяготило отряд. Никто не смел перечить княжичу, лишь одна Искра решительно двинулась к фургону, где находилась бутыль с самогоном. Но не успела девушка хоть что-то предпринять, как скользкая от пота ладонь Горыни впечатала ее в дорожную пыль.

— Не смей! — услышала она его гнетущий голос.

Ярость, нараставшая в ней с каждым днем, чуть не выплеснулась наружу. В какой-то момент Искра побежала в лес. Ветки хлестали по залитому слезами лицу.

Отряд выехал на широкую просеку. С обеих сторон круто сбегающие вниз склоны заполнил лес; кое-где земля обрушилась, обнажив бурую породу; обломки деревьев, с торчащими во все стороны кривыми корнями, валялись тут же.

Горыня ни с кем не разговаривал, но и не пил. Долго так продолжаться не могло, это понимали все. Княжич, в конце концов, не выдержал — напился, однако вел себя спокойно.

Утром он подошел к Милену, посмотрел на него, похлопал по плечу, ничего не сказав; парень испуганно смотрел на княжича, ожидая неприятностей, и выдохнул, лишь когда Горыня скрылся из глаз. Искра, поняв, что он хочет поговорить и с ней, не скрывая избегала встреч.

День клонился к вечеру. Поскрипывали колеса фургонов, фыркали кони.

Неожиданно отряд наткнулся на обнаженного человека, одиноко стоящего посреди дороги. У незнакомца была шершавая кожа песочного цвета. Глаза — черная бездна.

На вытянутых руках человек держал младенца. Что-то потянуло Искру вперед, она спустилась с лошади и сделала шаг навстречу. Незнакомец положил младенца на землю и отступил. Шагнула еще…

— Не надо, не надо, госпожа… — услышала она.

Рядом шли дружинники. Мечи сверкали на солнце, сапоги шуршали по гравию.

— Остановись!..

Но Искра не остановилась. Она наклонилась и подняла теплое тельце… и сразу же с отвращением выбросила младенца. Он источал запах падали и обжег руки льдом. Ребенок падал медленно, как во сне, и его плоть осыпалась грудой камней. Щебень с глухим стуком раскатился по тракту. На земле остался лишь скелет.

Человек засмеялся. Его жуткий смех громом разнесся по ущелью, превратившись в оглушающий, вибрирующий, рокочущий гул.

У Искры помутилось в глазах, подкатила тошнота. Последнее, что она видела перед тем, как упасть в обморок, — что воины бросились на этого странного человека. Но он, продолжая завывать, покрылся трещинами. Внезапно нахлынувший ветер подхватил песчаное облако и унес в небеса.

Придя в себя, Искра увидела печальное лицо склонившегося над ней брата. На щеках играл пьяный румянец.

— Приди в себя, сестренка, — говорил княжич.

На какое-то мгновение Искра почувствовала, что на самом деле любит Горыню. Его глаза, действительно добрые, чем-то напомнили ей Светлогора и Младу. В этом сиюминутном порыве она готова была обнять его… но торопливо скрыла в глубине души свои искренние чувства, словно пряча от ненужных глаз.

Тяжело любить близких тебе людей. Волна гнева, вновь захлестнувшая девушку, принесла облегчение. Она вспомнила грубую ладонь, с такой оскорбительной небрежностью врезавшуюся в ее лицо. Грязные слова, что до сих пор жгли, точно раскаленный прут.

— Уйди от меня, мерзавец! — закричала она, отталкивая его. — Не трогай меня!

Горыня, пошатываясь, поднялся.

— Не надо, — сказал он. — Все, хватит уже…

— Ненавижу тебя! — не унималась она. — Тебя и твоего брата! За то, что вы с отцом насмехались над нами!

— Сестренка, поверь, я не…

— Думаешь, я забыла, как эта тартыга[19] Светозар издевался над Светлогором? Он называл его зверем и сажал в клетку! А ты смеялся за его спиной, смеялся, как услужливый холоп!

Горыня задрожал, вцепился в волосы руками.

— Что ты хочешь мне сказать? — продолжала Искра. — Что я твоя сестра? Что ты позаботишься обо мне? А где ты был раньше? Почему ты не оплакиваешь нашу мать? Не оплакиваешь Младу, отданную на поругание этим нечистым? Что хорошего для тебя сделал Светозар? Ничего! Только тем он и запомнился, что спаивал тебя! И что, думаешь, я не знаю, что вы замышляли убить отца?

Искра мгновенно замолчала, поняв, что все смотрят на них. Горыня оглядывался вокруг остекленевшим взором. Она посмотрела на брата и всей душой почувствовала, какой удар она ему нанесла. Ей опять стало жалко его. Но, вопреки этому, она еще раз крикнула:

— Получи, мерзавец! Подавись! Пусть все знают!

И отвернулась.

Ей было стыдно. Она судорожно хваталась за борт повозки бешено трясущимися руками. Мысли вихрем неслись в голове. Ненависть и стыд, жалость, раскаяние…