Искра и Тьма

13. Яблоки и веселящее вино

Отряд Военега въехал в замок, с грохотом проскакав по каменному мосту. Массивная решетка, по-видимому, ни разу не опускалась с тех пор, как умер Вышеслав — до такой степени заржавела. Такой же мост соединял крепость с южным, точнее, юго-восточным берегом Белой — там уже было Воиградское княжество. Старый боярин — патриот и вояка — до последних дней защищал рубеж, посмеиваясь над тщетными усилиями Военега вторгнуться в Воиград — другого пути в «сердце вересов» не было (через Дубич и Хордрево Военег идти не решался).

Около выездной башни красовался ряд копий с насаженными на них головами — вся семья Щеки Бражника и его приближенные — всего пятнадцать человек. Увидев это, князь приуныл.

— Сколько раз я собирался покорить эту твердыню, — произнес он, похлопывая разгоряченного коня по шее. — Сколько представлял, как буду смеяться над ползающим на коленях стариком… Мы могли бы давно это сделать. И вот я здесь, но совсем не рад.

Он подъехал к обезображенным головам поближе, чтобы разглядеть их.

— Что скажешь, Семен?

— Могли бы, — ответил он, откашливаясь: в воздухе еще разносился дым от пожарища на берегу, на месте бывшей деревни. — Я говорил, надо переправиться где-нибудь пониже и ударить с двух сторон…

— Да я не об этом! Что скажешь о мертвецах?

— Выбросить эту падаль в реку.

— Согласен, — кивнул Военег. — Эта мразь осквернила святое место. Эй! Уберите это, а то уже воняет. Семен, Рагуйло, может, поклонимся Вышеславу Ростиславовичу? Все-таки он остался не побежден, как ни крути.

— Да, — серьезно сказал Рагуйло. — Великий был человек. Идем.

В крипте царила сырость. С потолка капала вода. Факелы тускло освещали покрытые мхом стены.

— Похоже, здесь все Ратмировичи, — сказал Военег, наклоняясь над надгробными плитами и читая надписи на них. — Вот Ярополк Ингваревич… Ярополк… так это же внук Ратмира! Вот это древность!

— Идите сюда! — крикнул Семен. — Кажись, я нашел…

Саркофаг Вышеслава — кирпичный прямоугольник, накрытый крышкой, сбитой из теса и горбыля, — стоял в самом дальнем углу, под сводчатой стеной. На крышке красовалась кривая надпись, нацарапанная ножом: «Вышес. Ростис.»

— Вот скоты, — сказал Военег. — Вы только посмотрите!

Кое-где кладка разрушилась, обнажив зияющие дыры. Крышка сгнила и почернела. В луже у гроба валялись обломки кирпичей.

— Похороним его по-человечески. Рагуйло!

— Да, князь?

— Ты должен найти хорошего мастера. Чтобы он соорудил такой же мощный постамент, как и у всех; справил бы саркофаг из мрамора; на крышке должен быть лик старика. Перенесем туда останки Вышеслава — он это заслужил.

— Конечно, заслужил, — сказал Семен. — Только его здесь нет. Гляньте.

Семен откинул крышку и осветил могилу. Она была пуста.

Военег ужинал в пиршественном чертоге, сидя в глубоком кресле с высокой спинкой, во главе длинного стола, за которым свободно могло разместиться до пятидесяти человек. Чертог восхищал — высокий потолок, витражные окна, на стенах красочные шпалеры со сценами из легенд. С одной стороны — позади Военега — огромный камин, в котором весело и мирно потрескивали поленья; с другой — стена, заставленная пустыми бочонками из-под вина, причем на каждом имелось клеймо виноградника. Вышеслав слыл большим любителем хорошего вина и за свою жизнь попробовал множество разных сортов солнечного напитка — дешевое дубичское, сносное пронтийское, экзотическое цахийское и, конечно же, великолепное марнийское, выращенное в долинах Вечных гор.

Князь Военег, человек общительный, никогда не ел в одиночестве. И сейчас его трапезу — жареные лебеди, поросенок с пряностями и хреном, пироги, квас и вино — разделили соратники: Рагуйло с братом Аскольдом — суровым, аскетичным и неподвижным, как скала; также Путята, мастер мечей — немолодой, круглолицый воин с брылями, как у бульдога; палач Асмунд — маленькие пытливые глазки, тонкие усики. Был тут и Семен, в свои сорок пять лет выглядевший изумительно молодо, с вездесущим Туром под боком, и, кроме того, молодой богатырь по имени Варда, первым занявший крепость неделю назад. Варда, назначенный Военегом комендантом Паучьего Камня, сильно волновался, и вообще, несмотря на свою внушительную физическую силу и наличие ума, был крайне застенчив и косноязычен.

— И все-таки, — произнес Военег, задумчиво отпив из кубка, — не нравится мне это. Куда могло подеваться тело?

— Да куда угодно, — предположил Путята. — Его могли съесть крысы…

— И даже костей не оставить? — возразил князь. — И ни клочка одежды? И бляху на ремне съели, и меч…

— А может быть, его просто выкинули в реку? — предположил Семен, зевнув. Он ничего не ел и не пил: желудок был переполнен, мучила икота и сильно хотелось спать. Безбородый всегда плохо переносил пирушки.

— Как так? — спросил Военег. — Зачем? Неужели такое возможно?

— А что? — сказал Рагуйло, подбоченившись и подкручивая ус. — Кто знает, что здесь творилось? Ведь это же был натуральный притон! Вот и нате — какая-нибудь пьяная сволочь, шутки ради, выбросила останки старика!

— Хм… ты думаешь? Хм… Варда!

— Да… князь. — Комендант вздрогнул и выронил из рук кусок лебединого крыла.

— Ну-ка расскажи нам, что ты здесь видел?

— Да… тут был бардак… э-э-э… всякий хлам — тряпье, мешки… с морковью… э-э-э…

— Я спрашиваю про людей, дубина!

— Э-э-эм-м… тот сброд, что здесь находился… э-э-э… ну, половину мы… э-э-э… того… половину… э-э-э…

— Если ты еще раз экнешь, — крикнул Военег, стукнув кубком по столу и расплескав вино, — то я собственноручно тебя «того»!

— Извините. Я хотел сказать, что тут ошивались… сброд — беднота, вольные, шлюхи… Я распорядился убить всех подозрительных, остальных прогнал прочь. В замке осталась челядь: кухарки, конюхи — словом, необходимый люд. Очистили замок от мусора, Щеку казнили, но в крипту я… извините, не заглядывал. Как-то не подумал.

— Ясно.

— Послушай, князь! — сказал вдруг Тур, отложив кусок свиной ляжки и вытерев руки о скатерть. — А может, он и не умер вовсе?

— Да-а, — устало проговорил Военег, подперев кулаком щеку. — Тур… бычья башка.

— Нет, я серьезно! Я сам видел! Мне было лет пятнадцать… Так вот, мы вроде как собрались схоронить дядь Власа, Власия — он однажды умер. Ну, он умер. Вечером. Сердце, значит, прихватило. Умер — прям-таки окоченел. Ни туды и ни сюды. Взяли мы его, в гроб уложили, уже и на скудельню отвезли… А он, гад, взял и… ну, ожил.

— Каков подлец! — сострил Рагуйло.

— Ожил? — спросил Военег. — Да ну тебя…

— Так бывает, — неожиданно вмешался Асмунд. — Бывает, князь. Летаргия — вот как это называется.

— Это что ж? — спросил Путята, вытаращив глаза. — Старик, что ль, не умер? Он что, где-то ходит?

При мысли об этом всем стало немного не по себе.

— Ладно, хватит о нем, — раздраженно сказал Военег. — Варда завтра поспрашивает местных, что они знают.

— Рад стараться!

— Не ори. Так. К делу. Скажу сразу, а то вы мне уже порядком надоели. Едем в гости к Мечеславу. Именно в гости, на свадьбу. На Косом Поле мы должны встретиться… с Бориской. Да-да!

— Удивляешь, князь, — проговорил Рагуйло.

— Мир меняется, — глубокомысленно покачав головой, изрек Военег, потом почему-то вздрогнул и крикнул: — Эй, слуги! Эй! Кто там?

Подбежала служанка.

— Собери-ка мне штоф винца, еще вот этот кусочек свининки, отрежь пирога немного, да… и, пожалуй… все. Пойду, позабавлюсь. Да, и яблок набери. Люблю яблочки.

— А мне можно? — спросил Тур.

— Иди совокупляйся с кобылами, дружочек, — отрезал Военег, вставая.

— Ну как знаешь, князь. Я просто о тебе забочусь. Врага надо прежде хорошенько ощупать, на предмет… чего-нибудь.

Все рассмеялись.

— Будет враг, ощупаешь, — сказал Военег, задумчиво глядя на то, как служанка готовит поднос со снедью. — А я к подруге. Бывайте, братцы. Только не напиваться! Ну, в смысле, до безобразия. Прикажу выпороть, так и знайте.

С этими словами Военег поднялся, ущипнул служанку за мягкое место, забрал у нее поднос и удалился.

Косые лучи заходящего солнца пронзили чертог насквозь, прогнав дрему Семена; он с интересом наблюдал за игрой света — на спине Аскольда застыл узор витражей: фиолетовые, зеленые и красные пятна; в ярком мареве курилась пыль.

— Ох, не тот он, — сказал Асмунд. — Все время думки какие-то у него…

— Переживает, — сказал Тур, шумно обсасывая кость. — Все ж таки вроде как с Бориской встречается. Как еще пройдет…

— Это понятно, — сказал Рагуйло. — Выпьем, братцы, выпьем…

— Давай, Семен! — толкнул его Тур.

— Нет. Я лучше квасу.

— Рассказал бы кто чего, — предложил Аскольд. — А то скучно…

— А что рассказывать? — растерянно спросил Путята. Простак мужик, Семен давно к нему присматривался, и он ему нравился.

— Ты-то ничего не расскажешь, — усмехнулся Рагуйло. — Ты и двух слов связать не можешь.

— Ну, ты! Следи за словами!

— Ну-ка, хватит, Рагуйло! — одернул его Аскольд. — Тут вам не Сосна! Вот Семен, насколько я знаю, ведает много историй…

— Во-во! — встрепенулся Тур. — Батька! Давай-ка, позабавь товарищей!

Семен призадумался, почесал щеку, с неудовольствием отметив двухдневную щетину, и сказал:

— Ладно вам. Нашли рассказчика.

— Про воровское прошлое… — заикнулся Тур.

— В моем воровском прошлом были только черствые сухари, помойки, а потом — Порча. Чего тут интересного?

— Я знаю! Я! — сказал Варда, заметно осмелевший после ухода Военега.

— Говори, мальчишка, — велел Асмунд, кинув на коменданта острый, как нож, взгляд. Семен чуть не засмеялся — палач, видать, пытался смутить парня — скорей забавы ради, нежели по злобе. Только это зря: Варда никого не боялся, кроме князя. Неплохой малый, шустрый, рассудительный — Военег дураков не держал.

— Я не обратил внимания на всякую здешнюю болтовню, — деловито начал он. — Наверное, зря. А болтали тут, вот только вспомнил, что Вышеслав, мол… э-э-э… как это… как же мне… а-а! Ходит призраком! Несколько раз он появлялся, дайте припомнить… как там? Так, вид у него, ага! страшный, окровавленный, ну… и все такое.

— Из тебя рассказчик, как из сапога лошадь, — сказал Рагуйло, сморщившись. — Я уж приготовился всласть побояться, а ты! Тьфу! Больше не говори ничего.

Варда надулся и уставился в свою тарелку.

— Эх! — вздохнул Тур. — Выпьем, мать вашу так! Напиваться, вишь ли, нельзя. Выпорет он…

Нега стояла, прислонившись к стене, — хрупкая, изящная. Длинные каштановые волосы водопадом струились на плечи; юное овальное лицо, ямочка на подбородке и большие карие глаза — кроткие, печальные, загадочные.

Она не пошевелилась, когда в опочивальню зашла служанка, лишь настороженно проследила за ней, поставившей поднос с яствами на маленький столик с фигурными ножками. Шелковый тончайший балдахин над ложем, застеленным хрустящим атласом, всколыхнулся в ответ на осторожные движения.

Раздались неторопливые шаги, скрип двери, и девушка наконец увидела его. Хитрые, недобрые глаза затмили легкую улыбку. Он смерил ее взглядом, таким обжигающим, что она, повинуясь инстинкту, закрылась руками, словно была обнажена.