Искра и Тьма

3. Черен как ночь

Ранним туманным утром Унэг сидел на краю утеса, возвышавшегося над рекой, под тонкой ивой, в полутора верстах от Орды.

Туман стелился над водой, заползал на берег, сизой дымкой окутывал редкие деревья и кустарники, растущие вдоль Крина. Скошенный каменистый край обрыва хрупко нависал над мутной рекой, грозя вот-вот обрушиться. Позади, лениво встряхивая головой, гулял на выпасе Эдаар.

После смерти Млады Унэг, откровенно говоря, затосковал, хоть и боялся себе в этом признаться. Орда, в которой он прожил жизнь, стала будто чужой. Кочевник ушел в степь. Воин провел там несколько дней, охотясь на зайцев, волков и лисиц и стараясь понять, что он чувствовал к венежанке. Даже самому себе он боялся признаться, что… казненная была ему небезразлична.

Долгие дни Унэг проводил в одиночестве.

Воин вспомнил мать. Как она напевала ему печальные песни. Ее голос, так непохожий на все остальные женские голоса в становище, журчал как ручеек. В нем звучала тоска.

Отец Унэга привез ее с западного края Шагры, оттуда, где протекает таинственная река Горынь. Он говорил, что она из племени дубичей, лесных жителей, — туда однажды дошли отряды адрагов. Отец погиб, когда Унэгу было лет пять. После этого мать ушла. Ушла, и ее никто не остановил. Воин хорошо помнил то утро, такое же туманное. Он сидел на чьих-то коленях, чьи-то костлявые руки, пропахшие кислым молоком и дымом очага, гладили его по голове. Мать медленно удалялась. Унэг не плакал… но неслышно шептал: «Мама! Мама…»

Почему он так тяжело переживал смерть Млады? Чужеземки, которую он видел лишь изредка. Что это, любовь? А может, она была тонкой нитью, связывавшей Унэга с матерью?

Унэг поехал домой, когда стемнело. В какой-то момент он вознегодовал.

«К демонам все! — думал он, сжимая в руках обернутую полосами кожи рукоять кнута. — Я размяк».

Но Унэг никак не мог отделаться от чувства, что она рядом. После казни он постоянно ощущал присутствие девушки. Ему казалось, что она что-то хочет ему сказать. Как и сейчас, в эту теплую лунную ночь.

— Вот так ты мне мстишь за свою смерть, женщина? — сказал он вслух, попридержав коня. — Ну, дай знать о себе!

Но ночь была тиха, как сон младенца. Где-то рядом прошуршала в траве змея, издалека блеснули в темноте глаза лисицы. Хрипло ухнул сыч.

«Не хватало разговоров с мертвецами», — мысленно проворчал он, трогаясь с места.

Унэг въехал на обширный плоский холм с одинокой раскидистой липой у края. Под деревом лежал большой гладкий валун, видимо, принесенный сюда с реки. Около него полукругом были расставлены пеньки, бревна и даже лавки. Это место называлось Белес, и через два-три дня здесь должен был состояться курултай[6].

Унэг спешился, привязал коня к дереву, прислонился к стволу и посмотрел вниз.

Становище — как на ладони. Подсвеченная множеством костров, окутанная курящимся дымом очагов, столица кочевников прилепилась к реке, в чьих угрюмых водах отражался месяц, как пчелиный улей к ветке. В самом центре воздвигали каменный дом для Мергена — там, где раньше стоял шатер Хайсы. На восток от холма раскинулся шумящий, словно потревоженное осиное гнездо, лагерь ванов — владетельных князей, стоявших во главе множества родовых областей — улусов, на которые был поделен Адрагский каганат. Каждый князь привез с собой родственников, дружину, рабов.

Беспокойное столпотворение кочевых повозок — пузатых и широких, крытых войлоком, шкурами, тканями. За ними — наспех сколоченные загоны для лошадей и овец. Всё это смердело отхожими местами, лошадиным навозом, запахом немытых, несмотря на близость реки, человеческих тел. Крики, ругань, блеяние и ржание стояли день и ночь; случайные люди слонялись по становищу и тащили всё, что плохо лежит, из-за чего часто возникали ссоры и драки.

Мерген с ванами пытался навести порядок — и за рекой выросло несколько виселиц.

Унэг обернулся.

— Можешь не стараться, Тумур, я давно тебя заметил.

— Тьфу ты! — вздохнул темник, устало поднимаясь на холм. — А я хотел напугать тебя.

— Ты шумишь, как медведь. Тебя любой лучник застрелит, даже в кромешной тьме.

Тумур подошел к Унэгу и тепло пожал ему руку.

— Где ты пропадаешь? — поинтересовался он. — Байбаков[7] ловишь? Себе на ужин?

— Нет, — ответил Унэг. — А что привело сюда тебя, да еще и ночью?

— Хочу поговорить с тобой, друг. Я ждал тебя весь день. Только ты один еще не сказал своего слова. Но давай присядем.

— Ну? — спросил Тумур, после того как они уселись.

— Не понимаю, что ты хочешь услышать?

— С кем ты?

— Ты знаешь ответ.

— Да… — Темник рассеяно пригладил волосы. — Вот и я тоже… не могу. Мерген мне не нравится. Не нравится, хоть убей. Но он будет ханом. Все уже заверили его в своей верности — Аюн, Пурхан, Ба́гша, камыкский хан Байрак, посол шухенов, как его там… ну и Талгат, конечно… все, кроме Урдуса.

— Этого следовало ожидать, — сказал Унэг.

— Да, он так и не простил Мергену убийство дочери. Хотя… она и правда была падшей женщиной, но разве отцовскому сердцу прикажешь?

— Точно.

— Унэг, друг, мы умрем. Уже послезавтра, как только аксакалы поднимут этого шакала на белом одеяле и преподнесут ему меч Хуура, мы будем болтаться на виселице, рядом с теми ублюдками там, внизу. Он не даст Барху ничего, он убьет его, а вместе с ним и нас.

— Это судьба.

— Да ты что, смеешься?! — Тумур хлопнул себя по коленям. — Надо найти выход!

— Присягнем Мергену. — Унэг излучал спокойствие.

— Нет.

— Тогда пойдем завтра утром к Урдусу и все обсудим.

— Мудрые слова, друг. Так и сделаем.

Стоянка Урдуса находилась в стороне от лагеря ванов. Несколько хмурых всадников с копьями охраняли два десятка повозок, поставленных в круг.

Урдус был худым мужчиной средних лет, с пухлыми губами и вопросительным выражением на вытянутом дряблом лице, из-за чего производил впечатление глуповатого человека. Он лично разлил чай из закопченного медного котелка в пиалы и раздал гостям, рассевшимся на сплетенном из ивы коврике, — Тумуру, Берюку и Унэгу.

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне. — Урдус говорил быстро и невнятно, так что гостям приходилось все время прислушиваться. — Не все так плохо, как кажется.

— Не вижу ничего хорошего в нашем положении, — буркнул Тумур.

Узкие двустворчатые двери открылись, и в юрту вошла молодая женщина, неся поднос с выпечкой.

— Кушайте, гости дорогие! — сказал хозяин. — Баурсаки моей младшей дочери Сонай чудо как хороши!

— Благодарю. — Тумур попробовал один. — Ближе к делу.

— Да-да! — Урдус отпил из чашки и поморщился. — Горячий… Так, во-первых, у меня десять тысяч конников, а у вас сколько?

— Сколько-сколько? — переспросил Тумур.

— Он сказал, десять тысяч, — буркнул Берюк, сверля взглядом Сонай.

Тумур фыркнул.

— Не преувеличивай, дорогой Урдус. У тебя никак не больше тысячи.

— Ладно, тысяча, — со вздохом подтвердил Урдус.

— У меня верных мне… тысячи… две, может, больше, — призадумавшись, сказал Тумур.

— Верные? Это точно? — с сомнением поинтересовался Урдус.

— Вернее не бывает, — сказал Берюк, жадно поглощая баурсаки.

— Ну вот! — Урдус довольно хлопнул в ладоши. — Уже кое-что!

— Этого мало, — отрезал Унэг.

— Соглашусь с тобой, уважаемый, — кивнул Урдус. — Но вы забыли о старейшинах. Скажите мне, что они?

— Мой отец, Ми́ху, — отвечал Тумур, — в бешенстве. Он каждый день упрекает меня в бездействии.

— И остальные тоже не в восторге, уж поверьте мне! — воскликнул Урдус. — Этот говнюк Мерген натворил дел! Он наплевал на все обычаи! Обещал курултай в пятидесятый день после смерти Хайсы-хана, а до него осталось всего ничего! Тридцать дней прошло! Послушайте меня внимательно. Соберем сейчас же аксакалов и обсудим. Если мы все будем правильно говорить завтра вечером на Белесе, можем еще склонить чашу весов в нашу сторону!

— Если бы Барх хоть что-нибудь делал, кроме кусания собственных ногтей! — проворчал Берюк.

— Сам себе удивляюсь, — сказал Урдус, — зачем я поддерживаю этого юношу? Видят духи, он недостоин быть великим ханом. Но лучше он, чем собака Мерген.

— Да, выбора нет, — покачал головой Тумур. — Говорят, Шайтан поклялся меня убить.

— Не тебя одного! — воскликнул Берюк. — Но я убью его, клянусь, каким бы хорошим бойцом он ни был. А если не я, то Унэг. Против Унэга в бою, — тут Берюк похлопал воина по плечу, — никто не устоит, уж я-то знаю!

— Помню, помню, Берюк-гай! — засмеялся Урдус. — Крепко же тебе тогда досталось!

— Но я все-таки сломал ему нос!

— Ладно, — серьезно сказал Урдус. — Унэг-гай отличный и непобедимый воин, но его умение завтра нам вряд ли поможет. Не будем терять время, уважаемые.

Спустя полчаса все четверо, сопровождаемые тремя воинами Урдуса, направились к юрте Тумура. По пути им пришлось проезжать мимо стоянки Талгата — наиболее ярого сторонника Мергена. Семеро всадников ловили на себе злые взгляды.

Внезапно дорогу им преградил горбатый парень. Недоброжелательно глядел его единственный глубоко посаженный глаз с черным зрачком. Другой отсутствовал — на его месте красовалась ужасающая дыра. Почерневшая и засохшая кожа со множеством мелких, узловатых морщин обрамляла глаз. В руках этот странный человек держал кинжал.

Одноглазый оскалился, показав ряд гнилых зубов, вскинул руку с кинжалом, обвел ею всю семерку, после чего поднес оружие к собственному горлу и слегка провел острием. Выступила кровь.

— Вы умрете! — прорычал он и оглушительно захохотал.

Тумур вынул меч.

— Уйди с дороги, пес! — потребовал он.

На шум вышел Шайтан. Кожаная кыспа[8], накинутая на мускулистое тело, лопалась в плечах. Шея толще головы. На щеках — глубокие зарубцевавшиеся полосы, будто шрамы от когтей. На поясе висел меч поистине устрашающих размеров.

Шайтан положил руку на плечо Одноглазого.

— Уйди, — пробасил он.

От толчка Одноглазый чуть не упал, но удержался на ногах и отошел. Шайтан снял меч, воткнул его перед собой в землю и сложил ладони на навершии. Окинул всех долгим, изучающим взглядом.

Потянулись томительные минуты. Урдус часто заморгал, толстые губы задрожали. Унэг даже позавидовал ему. Сам он ничего, кроме раздражения, не почувствовал.

Наконец Шайтан спокойно вынул меч, сошел с дороги и указал оружием вперед:

— Прошу вас, — сказал он. — Не держите зла на Хаваша, он безумен.

Двор Тумура был обнесен посеревшими от времени прутьями, на которых висели овчинные тулупы, седла, кувшины. В углу двора стояла повозка без верха. На одной из дуг висела связка сушеных рыб. Два пса, бегая вдоль загородки, сердито тявкали, прячась под телегой.

Старейшины собрались в беседке. Выпили кумыс, пожелали здоровья друг другу. Начали разговор. Урдус рассказал о происшествии с Шайтаном. Едва он договорил, старейшины разразились бранью.

— Мерген обнаглел до того, что в открытую угрожает нам расправой! — возмущался Ягай, маленький старичок с крысиным лицом.

— Вот увидите, он убьет нас всех, — говорил Миху со свойственной ему прямолинейностью. — И попляшет на наших костях.

— Что будет с адрагами? — задумчиво вопрошал дряхлый трясущийся Хардар, поддерживаемый правнуком, вытиравшим платком его слюнявый рот. — Ведь Мерген угробит наш народ. Понастроит дворцов, и мы превратимся в изнеженных недоумков, подобно деханам.