Искра и Тьма

Светлогор не обращал на нее внимания.

— Молчишь… Теперь ты молчишь. А я помню, помню твой смех и твой голос, когда ты повторял за Младой ее слова…

Искра вдохнула его запах — легкий запах пота, дыма и сосновой смолы. Она всматривалась в его глаза, и иногда ей казалось, что там, внутри него, сидит она, его сестра-двойня Млада, и смотрит на младшую всё понимающими глазами…

Светлогор молчал. Он всегда молчал. К сожалению, бог, тот самый, ведающий всеми тайнами бог Солнца и Ясного Неба Высень, не наделил парня разумом. Светлогор родился слабоумным. Он всегда был замкнут в себе, ни на что не реагировал, не разговаривал, и только Млада являлась тем единственным человеком, кого он… видел и кому радовался.

Тот день, когда степняки уводили Младу, для Светлогора стал самым тяжелым в жизни. Он рвался к ней, но цепкие руки стражников не пускали несчастного. Он отчаянно кричал, и слезы залили искаженное горем лицо. Вятко, дрожа от ярости, несколько раз ударил сына рукой, одетой в кольчужную перчатку.

— Уберите его отсюда! — срываясь на визг, орал он. Птичье лицо князя побагровело, глаза налились кровью. — Бросьте его в темницу, что ли! Жаль, я не удавил этого недоумка в детстве…

Венежане, глядя на беснующегося князя, этого маленького, щуплого человека, шепотом изрыгали проклятья и с тяжким грузом на сердце расходились по домам.

С тех пор Светлогор еще сильнее замкнулся в себе. Превратился, как говорили становичи, в дерево. Сидел на берегу, покачивался, будто волнуемый ветром, до тех пор, пока слуги не уводили его домой, чтобы покормить и уложить спать.

— Я хотела попрощаться с тобой, братец, — сказала Искра. — Пусть ты не слышишь меня, но все же… Я люблю тебя. Ты один у меня, единственный…

Искра смахнула слезу и, выпрямившись, добавила:

— Но я вернусь за тобой. Я постараюсь. Обещаю. Если все будет хорошо…

Светлогор во второй раз посмотрел на сестру и опять погрузился в свою тихую-тихую жизнь, где он был один, куда не пускал ни единое живое существо…

Наступил день отъезда. Весь град собрался на площади — плотно утоптанном круглом месте, посередине которого, на насыпном валу, стоял слегка накренившийся, потрескавшийся деревянный идол; рядом виднелись следы кострища. Идол изображал бородатого дядьку, маленькие глазки-булавки почти скрылись под грозно свисающими бровями. То и был Высень, или бог-Отец, которого, наряду с еще одной богиней, богиней-Матерью, или Матерью-Хранительницей, больше всего почитали венеги Подлесья. Со временем идол обветшал, черты лица стерлись, но вокруг него всегда лежали свежие цветы.

Из ворот княжеских хором выехали три крытые повозки. На ко́злах сидели дворовые холопы, три брата-близнеца: Воропай, Мартын и Труха. В первых двух повозках лежали щедро обложенные крапивой съестные припасы, а также оружие, доспехи, различная утварь и тому подобная мелочь, в третьей — приданое невесты и ее наряды. Вслед за повозками, на красивой лошади соловой масти, выехала сама Искра, одетая в серый кафтан и в высокие синие сапожки со шнуровкой. К седлу был приторочен лук и колчан со стрелами, на поясе короткий меч. Следом показались служанка Искры, крепкая плечистая девка по имени Буяна, а также книжник и писарь Доброгост — статный сухопарый старик с длинной бородой.

На площади их уже поджидали тридцать конников — дружина Горыни — и он сам, на гнедом коне, в блестящей кольчуге и в сфероконическом шлеме с острым наносником. Подле него находились Девятко, Злоба и Черный Зуб в полном боевом облачении.

У ворот стоял коренастый мужчина; загорелое лицо покрывала густая жесткая борода с яркой седой прядью посередине, — Будивой, воевода Волчьего Стана, который становился, в отсутствие Горыни, главным во всем княжестве, если не считать князя. Подъехав к нему, Искра схватилась за прядь и озорно подергала.

— Ну что, Седая Борода, остаешься?

— Остаюсь, государыня, — серьезно пробасил воевода.

— Не скучай!

— Хм… уж лучше скучать, — задумчиво произнес Будивой, почесав голову.

Вокруг шумела толпа, люди желали княжеской дочери удачи и счастья. Искра, посмотрев на брата, не сдержалась и фыркнула. Горыня трясся, по опухшему лицу струились крупные капли пота. Он перехватил ее взгляд и буркнул:

— Отстань.

Искра обернулась к жителям Волчьего Стана.

— Прощайте, друзья! Прощайте, родные! Надеюсь, скоро увидимся!

Венежане не смолкали до тех пор, пока весь эскорт не скрылся из виду в лесу, на восточном берегу, прогрохотав по мосту и окатив пылью прибрежные лачуги.

Пламя свечи, догорая, затрепыхалось и погасло, погрузив унылую ложницу во мрак ночи. Вятко не спал. Горло дико чесалось, он мучительно пытался откашляться, скреб шею заскорузлыми ногтями, но ничего не помогало. Сильно хотелось пить. Невыносимо больно сводило левую ногу, хотелось встать, чтобы ее размять, но у князя давно не было сил.

— Где эта курвина дочь, как ее там? Паскуда паршивая… вечно ее где-то носит. Шушукается, небось, с бабами… Неблагодарные… Бросили меня. Ждут моей смерти, никак не дождутся, паскуды, выродки. А я и не умру. Не умру им назло. Черта с два! Буду специально медленно подыхать! Буду дерьмом исходить, пускай нос воротят. Столько добра я им сделал, а они все: «Млада, Млада…» Что значит судьба одного человека, пусть даже княжны? Ничего! Я им мир подарил, сволочам. Что б они делали сейчас? Оседлали бы их степняки, как волов, да плетью погоняли… Вот тогда я б и посмотрел, как они запели б… Да и больно-то нужна была эта деловая сучка. Вечно все не по ней, вечно все не так. Совала свой хитрющий нос всюду, сучка, вся в деда. Уж ей степняки язычок-то быстро укоротили, хе-хе…

Вятко попытался пошевелиться, и его пронзила сильнейшая боль. Чуть зажившие раны-пролежни от этого движения разъяренно заныли. По лицу старика покатились слезы.

— Будьте вы все прокляты! Да поглотит вас тьма Подземелья. Будьте прокляты вы все, чертовы дети…