Искра и Тьма

10. Таланты и пороки

Семен проснулся и ощутил привкус горечи — ночью его рвало, как обычно. Он с трудом разлепил веки и осмотрелся. Через сколоченную из плохо подогнанных друг к другу досок дверь в каморку просачивался свет. Топчан был застелен пропахшими кислой вонью тулупами. «Где это я?» — подумал он. Он сел, но сразу лег, почувствовав головокружение и тошноту. «Опять перебрал. Вот черт…»

— Эй, Безбородый! Где ты есть? — Дверь с треском распахнулась. На пороге стоял Тур — шумный бородатый мужик в рогатом шлеме и меховой накидке на плечах. — А-а-а! Вот ты где! Вставай, уже полдень, леший тебя дери!

— Отстань, мне плохо…

— Чего ты руки сложил на груди? Никак помирать собрался?

Семен повернулся к стене.

— Пойдем, опохмелишься! — не отставал Тур. — Нежа́та крысу средь наших поймал! Приволок его на лоб[21], и там все уже сидят, и стол накрыт. Пошли, выпьем, позабавимся, чую, брячина[22] будет что надо! — Тур схватил Семена за локоть и потянул.

— Иду, иду! — проворчал Семен. — Убери ты… клешню свою.

На улице вовсю светило солнце. В хуторе под названием Сосна, состоящем из нескольких обветшавших изб с большими соломенными крышами, из-за чего они напоминали грибы-боровики, никто не жил, видно, уже давно. Еще вчера, в пасмурный, сырой и промозглый день, Семену это место показалось тоскливым. Покрытые паутиной дрова, разбитые телеги, разросшиеся мох и плесень, — все было тронуто печатью тлена. Но сейчас хутор преобразился — теплый день, лай собак, кони, пасущиеся внизу, у реки Белая. Туда вела живописная петляющая тропинка, вдоль которой протянулась посеревшая от времени, покосившаяся деревянная изгородь. И там, у самой воды, стояли сосны, одинокие и величавые.

Семен вдохнул, чувствуя, как в висках отдается головная боль.

— Ладно. Пошли.

Они шли мимо обоза. Разномастные, разноцветные повозки, окружившие деревушку, стиснули ее в своих объятьях, словно медведь старушку. Хутор расположился у тракта, и вчера здесь встала лагерем Сечь Беловодья, или, в простонародье, Военегова шайка — люди, которых сам князь Военег звал своей дружиной. Они промышляли разбоем и воровством и величали себя багунами[23]. В честь вереска, надо полагать.

Основу Сечи составляли дубичи, воиградцы и южные алары — алмарки; встречались и равногорцы, и тремахи, и даже кочевники Нижнеземья, в основном дженчи. Воинственный, жестокий и кровожадный народ одевался соответственно, то есть во что угодно. Гриди — элита разбойничьего войска — щеголяли больше в кольчугах либо в благородных треарийских латах, как правило, украшенных всяческими разноцветными побрякушками, выглядевшими зачастую нелепо. Их оруженосцы — отроки — благодаря хозяевам мало чем от них отличались, разве что возрастом. Остальные — хольды, простые бойцы — вообще не поддавались описанию. Единственное, что можно было отметить в их наружности — это какую-то лихость и бесшабашность. Грязные, веселые, увешанные оружием с ног до головы — и нужным, и ненужным — хольды с трудом признавали командиров.

Кстати, о командирах, в число которых входил Семен Безбородый. Каждый вожак (батька, кун[24] или, реже, тадхунд[25] — кому как нравилось) имел под собой от пятисот до полутора тысяч человек — гридей, хольдов, вольных людей и треллей — рабов.

Здесь, в Сосне, в часе езды от Паучьего Камня (усадьбы местного боярина по прозвищу Щека) собралось пять кунов. Второй день они пировали, ожидая приезда дубичского князя Военега, для которого припасли боярские хоромы. А Щека уже благополучно болтался на виселице.

Лоб находился на поляне, за хутором, рядом с березовой рощицей. Найти сюда дорогу смог бы и слепец — гвалт стоял такой, что Семену сразу же захотелось заткнуть уши, чтобы не мучить и без того болевшую голову. Ветер разносил дым от десятков костров далеко вокруг. На вертелах жарились кабаны, птицы, зайцы и даже крысы. Бочки с соленьями, брагой и пивом стояли открытые, любой желающий мог просто взять и зачерпнуть себе чарку-другую. Народ, несмотря на полдень, уже изрядно захмелел. Некоторые, особо воинственные и неугомонные, горячо обсуждали между собой последние подвиги. К согласию такие приходили редко — стычки были обычным и повседневным явлением. Кое-кто тискал мясистых, розовощеких хохочущих девиц, собранных ребятками со всех окрестных деревень. Еще один тип бандитов — пьяницы — ясное дело, пил, блевал и гадил, целомудренная до вчерашнего дня роща в этом смысле уже безвозвратно потеряла свою благоухающую девственную чистоту. Многие лежали на траве, дремали, разморенные зноем и горячительными напитками.

Длинный и нескладный пиршественный стол окружила толпа. Семен с Туром протиснулись сквозь строй разгоряченных тел; выкинули из-за стола двух, как выразился Тур, холуев и уселись, поздоровавшись со всеми: кунами, гридями, а также гостями — купцами, ворами, местными старостами.

— Ну-ка, Леваш! — заорал Тур, сняв шлем и бросив его на стол, прямо в миску с квашеной капустой. — Плесни батьку́ нашему винца и мне тоже не забудь.

— Не пойдет, — кисло глянув на деревянную кружку с молодым, отдающим рвотой вином, сказал Семен. — Не-е, не пойдет.

— Пойдет! — заверил его Тур. — Не первая, так вторая! Давай вместе!

Семен, сморщившись, выпил, покраснел, потом побледнел.

— Плохо? — спросил Тур. — Ну-ка, следующую, быстро, быстро!

Семен выпил еще, охнул, встряхнул головой, закусил соленым огурцом.

— Ну, пошла? Вижу, пошла! И третью!

— И третью! — Чокнулись, после чего Семен наконец-то обратил внимание на происходящее вокруг.

Краснолицый толстый кун по имени Нежата, с чубом, достающим до кончика носа, одетый в красный кафтан с распахнутым воротником, обнажавшим волосатую грудь, неистовствовал. На коленях перед ним стоял испуганный парнишка: лицо багровое, голый торс, загорелые руки и синяк под глазом.

— Что будем делать с ним, хлопцы? — спрашивал кун, свирепо косясь на парня.

— А что он? — поинтересовался Редедя, еще один предводитель багуньего войска — крепкий мужик с пышными, закрученными кверху усами и в сдвинутой набекрень овчиной папахе.

— Вор это, шиша! — ответил ему Нежата. — Я уже устал вам, дурни, повторять! Залез, вашу мать, в телегу с салом, трелля моего избил, гад!

— На шибень его!

— Выпустить ему кишки!

— Накормите его салом, чтоб он им подавился!

— Отдайте его рагуйловским собакам, пущай его загрызут!

— Дождемся князя, уж Асмунд с ним позабавится вволю!

— Ну, это жестоко…

— Да что там! Поделом!

— Нет, нет! — запротестовал Лют Кровопийца — старый, обожаемый всеми вожак. Во рту его было только два зуба, торчавших, как клыки, откуда и пошло прозвище. — Мы, свободные люди, сами разберемся. Неча кормить военеговских псов, пущай сами себе ищуть добычу. По обычаю дубичей, воев и прочих вольных людей, попросту помордуем его. Хлопцы молодые у нас, горячие… Так ли, Рагуйло? Как оно у ольмарей-то? Что скажешь? А можа, отдадим его своре крысу-то? — обратился Лют ко всем. — А, други? Его гончие, поди, уже все подохли, небось?

— Не подохли, — спокойно ответил Рагуйло. Чубатый и усатый, в высокой каракулевой папахе, сидевшей на нем ровно, будто корона. Одет он был в богатую свитку, на шее — золотая цепь, и сам держался подчеркнуто строго, словно царь. — Собачки сыты и вообще устали. Так что можете «помордовать» его. — Рагуйло культурно оторвал у гуся ножку. — То, что вы, дубняки, дикари — так это ж всем известно.

— Ох ты, нуте-ка! — скривился Лют. — Ну и хрен с тобой, боярин какой! «Дубняки дикари»! Да мы, дубичи, в сто раз умней вас, убогие! У вас и государьства-то нету! Так, одни шалашики!

Рагуйло одарил старика снисходительной улыбкой, посчитав ниже своего достоинства спорить с ним.

— Так, значится, будем бить… — нахмурившись, сказал Нежата. — Эй, Коснята! Хватайте этого цыпленка за цыцки и… вдарьте ему как следует! Коснята, мать твою! Я с кем сейчас разговариваю?

— Я слышал, батька! — Парень лет семнадцати подскочил к приговоренному, схватил его за волосы, пригнул и ударил коленом по лицу. Вор взвыл, схватился за рот и упал. К Косняте присоединилось еще четыре человека — такие же юные, подтянутые, с озорным блеском в глазах. Толпа расступилась, освободив место. Ребята принялись рьяно избивать жертву, целясь больше в голову, которая очень скоро превратилась в кровавое месиво.

— Оттащите поганца подальше! — ворчал Нежата, отряхиваясь. — Забрызгали кровякой все вокруг!

— Эй, а он еще жив? — облизывая пальцы, спросил Торчин, Редедин богатырь.

Юноши, раскрасневшиеся, вспотевшие, остановились. Вокруг клубилась пыль. Вор еще дышал.

— Сверните ему шею! — предложил Тур.

— Не-е, это вряд ли, — озадаченно проговорил Коснята. — Я… наверное, не смогу. Не умею.

— А что тут уметь? — захохотал Тур, вставая с места. — Учитесь, придурки!

Жуя на ходу, гридь подошел к жертве. Повертев плечами для разминки, он нагнулся, схватил вора одной рукой за шею, другую положил ему на затылок; притянул к животу, сосредоточенно закатил глаза и резко дернул. Послышался хруст, и вор, показав всем остекленевшие очи, рухнул на землю, словно мешок с брюквой.

— Вот как надо! — стряхивая пыль и кровь, сказал довольный собой Тур. — А вы что тут устроили? Так только бабы дерутся! Эх, молодежь…

— Да, — упершись локтем в стол, сказал Лют. — Точно, бить надо умеючи, хлопцы!

Семен уже засыпал. Его толкали, Тур вместе с Левашом что-то ему говорили, перед ним все расплывалось…

— Военег едет! — послышался чей-то пронзительный голос. — Военег, со свитой! Прямо сюда, в Сосну!

Глядя на Военега, трудно было поверить в то, что он — один из самых жестоких и кровожадных людей во всей долине Трех Рек. Князь скорее походил на воплощение девичьих грез — белое, как молочный кипень, лицо, прямой нос, чувственные алые губы, зеленые глаза, смотрящие пронзительно и страстно, кудрявые темно-русые волосы, спускающиеся до плеч. Белоснежная рубаха широко расстегнута, обнажая мускулистую грудь; в руках плетка, на поясе меч в отделанных драгоценностями ножнах; великолепный вороной жеребец под стать хозяину — горяч и могуч.

Военег налетел как вихрь с дружиной — отборными воинами. Вмиг лоб опустел, остались только куны и гриди, ошеломленные столь неожиданным приездом. Князь не стал задерживаться. Узнав, что его ждут в Паучьем Камне, сразу же поскакал туда, приказав отправляться с собой Семену и Рагуйле-собачнику. Нежата, Лют Кровожадный и Редедя, у которого имелось, скажем так, тайное прозвище Мизиня, остались в Сосне с повелением сидеть и ждать.

По пути Военег ненадолго задержался в деревушке под названием Подкаменная, где заприметил весьма и весьма привлекательную хуторянку по имени Нега, которую незамедлительно взял с собой, не забыв — вот плут! — на коленях испросить на то разрешения у насмерть перепуганных родителей.

Древнее имение бояр Ратмировичей было построено еще во времена Всеслава Великого. Оно стояло прямо на воде (скорее всего, на маленьком острове). Высокие зубчатые стены, башни с забавными крышами-колпаками — все это делало Паучий Камень неприступной крепостью. Последний из рода Ратмировичей, Вышеслав, умер, не оставив наследника, два года назад, и замок попал в руки предприимчивого купца, известного как Щека Бражник. Прохиндей превратил твердыню в склад для запрещенных товаров, гнал там бражку, торговал скотом, содержал бордель.