Искра и Тьма

14. Лес пеньков

Искра ускакала далеко от отряда, тяжко тащившегося по дороге, изрезавшей холмистую равнину, покрытую вереском. Вереск рос повсюду — бескрайний махровый ковер цветов.

Она остановилась на вершине холма. Поглядела вокруг — возделанные поля, и в них, как в пуховой перине, утопают маленькие аккуратные домики. Оглянулась: начищенные до зеркального блеска шишаки воиградских воинов сверкали на солнце; пыль, волочившуюся за колонной, ветер сносил в поле.

«Как они могут дышать ею?» — вскользь подумала она.

Так Искра и ехала, то и дело останавливаясь, всматриваясь вдаль, вслушиваясь в тишину, царившую вокруг, и сердце сжималось от тоски. Чем ближе к Воиграду, тем сильнее девушка чувствовала разлуку с домом. Печаль усиливало и понимание того, что она, скорей всего, больше никогда не вернется: Шагра не пропустит, а если и пропустит, то она не сможет снова войти туда. Не сможет… Другой путь, через Дубич, Вередор и владения дженчей-скотоводов не менее опасен и к тому же очень долог.

Наполненные светом звезд ночи, со стрекотом сверчков и пением жаворонков на рассвете, приносили облегчение. В эти часы она гуляла по лагерю, слушала разговоры, вдыхала полной грудью запахи равнин Залесья. А затем, усыпленная безмятежностью этих мест, ложилась спать, как всегда, обняв верную Буяну и зарывшись лицом в ее волосы.

Но в последние дни и этого удовольствия она лишилась — служанка все больше времени проводила с Черным Зубом. Гуннаром.

Искра заметила, что удалилась порядочно. Горыня будет ворчать, да и Михалко не стоит расстраивать.

Она спешилась, взяла лошадь под уздцы и, поджидая своих, принялась задумчиво срывать придорожные цветы. Ей сказали, что Девятко погиб. Пропал, и никто не помнил, когда и как это произошло.

Известие о том, что ее любимца, возможно, больше нет в живых, повергло Искру в шок. Она вспоминала, как кричала, отталкивала успокаивающих ее людей, бежала сквозь чащу, ломая ветки, спотыкаясь о корни и горько плача. Потом она выбилась из сил и упала без чувств. Горыня на руках отнес сестру в повозку и поручил Буяне позаботиться о ней.

Когда княжна очнулась, был день. Первое, что увидела, — это склонившееся над ней озабоченное лицо служанки. Заметив, что хозяйка проснулась, Буяна вздохнула с облегчением. Оказалось, Искра пролежала в повозке больше суток. У нее поднялся жар, она бредила и металась во сне.

— Только не ругай Горыню, пожалуйста, — сказала Буяна. — Он переживал за тебя. Он искал Девятко. Даже сегодня утром уговорил Михалку помочь ему с поисками.

— Михалку?

— Это воевода из Воиграда. Он с дружиной встретил нас на выходе из Шагры вчера вечером. Сказал, что был послан царем навстречу. Горыня очень боялся, что ты… — тут Буяна запнулась.

— Ну же, говори!

— Что ты обвинишь его в убийстве Девятко. Очень переживал. Но он не виноват. Ребята долго искали его и нашли лишь… череп Угрюма.

Угрюма распознали по характерному признаку — многие помнили его переломанные передние зубы.

Горыня назначил Леща новым десятником.

Искра вышла из повозки и сразу же попала в медвежьи объятья Михалки — большого мужчины, внешне мрачного, но на самом деле добряка и балагура. Он торжественно пообещал доставить ее в царский дворец в целости и сохранности. Искра была еще слаба и поэтому предпочла отправиться в дальнейший путь в повозке. Пока они ехали, Горыня скакал рядом, нерешительно поглядывая на сестру.

— Давай забудем, — сказала она тихо.

— Давай, — ответил Горыня и улыбнулся. Искра устало улыбнулась в ответ.

— Я поеду вперед, а то…

— Конечно же, брат.

Горыня покраснел и радостно пришпорил коня.

Когда Доброгост рассказал воиградцам об их злоключениях, воевода Михалко был поражен и обескуражен.

— Я слышал, что в Шаграве происходит что-то неладное, — говорил он, сокрушенно качая головой. — Но это нечто! Воистину, боги разгневались на нас! — на этих словах он осекся, но тут же с улыбкой добавил: — Боги разгневались на нас. Так ведь, мужички?

Его дружинники с готовностью закивали.

Горыня признался, что силы его людей на исходе, и попросил остановиться на привал. Отъехав подальше от проклятого леса, остановились у иссенского шляха.

Вечер прошел тихо. Венеги оплакивали погибших, особенно Девятко — не услышать больше его мудрого слова, — и Вьюнка — не прозвучит более звонкий голос парня, так радовавший их. Горыня созвал людей, пал пред ними на колени и сказал:

— Простите меня, братцы! Простите за все. Если бы вы знали, как корю я себя за свое бездушие, и жестокость, и глупость! Был бы я благоразумен, может, и… а! Что там! Мы не забудем павших! Не забудем…

Ночью, за костром, Михалко, положив руку на плечо княжичу, сказал:

— Смелые слова! Не каждый вождь осмелится на такой поступок. Я чую в тебе силу и поэтому думаю, что люди твои пойдут за тобой. — Помолчав, воевода добавил: — Но это не просто. Быть вождем не просто, парень, запомни.

Вчера вечером они прибыли в Смокву — большую деревню (здесь их называли весями), где хозяйничал Бор Свенельдович — местный мелкий боярин, пожилой суетливый человечек, любитель выпить и поговорить. Он оказал радушный прием, тут же закатив пирушку.

На широком дворе, окруженном приземистыми избами с соломенными крышами и ухоженными палисадниками, поставили в ряд три длинных стола. Закуска — в основном овощи и фрукты, молоко, свинина и самогон, крепкий до слез. Уставшие с дороги путники рады были отдохнуть и немедленно принялись за еду. Бор Свенельдович и Михалко по очереди пространно и витиевато высказались за дружбу и братский союз всех вересских народов. Горыня, коего вынудили сделать то же самое, говорил неохотно, нескладно и мало, зато искренне. Затем начались застольные беседы. Местные интересовались жизнью степных дубичей (оказывается, так их звали в Залесье), их извечной борьбой со степняками. Венежане подмечали особенности местного быта. Самое удивительное, по их мнению, заключалось в том, что слобода была открыта — ни частоколов, ни земляных насыпей, ни рвов. Только поля — пшеничные, ржаные, кукурузные, ячменные — и пастбища, где паслись коровы и лошади.

— О чем вы спрашиваете? — Бор был глуховат. — Слобода? А что это? Крепость? Нет, крепости на севере и западе, там, где шайки окаянного Военега никому житья не дают. А здесь, в Иссенах, тишь и благодать. Кого нам бояться? Разве что волков, да и те в последний год притихли. Теперь понятно почему! Горе нам, если то, что вы рассказываете, правда!

Спустя три-четыре часа, ближе к полуночи, селяне подняли гостей и повели их в поле. Там стояло смешное нескладное чучело человека высотой в две сажени.

— Что это? — поинтересовалась Искра.

— Это Чух, — ответил ей Бор. — Злой дух полей. По нашим поверьям, перед сбором урожая надобно изгнать его, духа, значит, для чего будем жечь его чучело, иначе пшеница, овес, да и все остальное не сохранится, погибнет, сгниет в гумне. Но, девочка, запомни! Наши праздники церковники не приветствуют. Так что помалкивай там!

— Не совсем поняла, о чем вы.

— Михалко как-нибудь тебе объяснит. Ты лучше смотри. У вас в степи есть что-либо подобное?

— Нет. Не знаю… круговорот Прона, праздник Высеня…

Но Бор уже не слушал ее, увлеченно повествуя о своем.

— Мы здесь сохраняем обычаи предков. Вересы никогда не верили в чужих богов. Я говорю о настоящих вересах, то есть о нас. Именно мы потомки вересов, а через них — иссенов, от коих и пошли все — вересы, дубичи, вустичи. Иссены жили здесь в древности, возделывали эту землю, берегли этот край. А Блажен, он ведь наполовину марниец, не верес, кровь у него порченая, вот он и навязал нам эту гадость…

Селяне, взявшись за руки, кружили вокруг чучела, громко распевая песни. Затем парни, взяв заранее приготовленные факелы, подожгли его, выкрикивая фразы-обереги.

Чух ярко горел, и Искра засмотрелась на него, чувствуя необычайную легкость в душе. Старик все болтал без умолку о вересах и их богах, о чудном крае, где он жил, о дивном городе Иссенград, и Искра думала, какой же он, однако, зануда…

Искра собрала букет, но он ей не понравился, и она выбросила его.

— Зря, — прозвучал голос. Искра вздрогнула и, развернувшись, машинально выхватила меч. Перед ней стоял маленький человечек, одетый в выцветшую, поношенную хламиду, волочившуюся по земле; на голове нечто помятое и пыльное, отдаленно напоминающее колпак; узловатые пальцы сжимают посох. Лицо напоминало густо заросшее кучерявой седой бородой сморщенное яблоко, а глаза — глаза попросту отсутствовали, на их месте — сгусток одеревеневших морщин.

— Кто ты? — настороженно спросила Искра. — Откуда ты взялся?

Человечек пожевал пустым ртом и сказал:

— Зря ты выбросила букет. Такой красивый.

Искра посмотрела на букет и чуть не охнула от изумления. На дороге валялся роскошнейший букет из ярких, пышных цветов. Однако Искра не поддалась наваждению.

— Хочешь околдовать меня, демон?! Уйди или снесу тебе голову!

Карлик отшатнулся, словно угроза подействовала на него, и слепо поводил лицом в разные стороны.

— Ты даже не спросишь, кто я?

— Мне плевать! Убирайся!

— Зря. Я вестник, дочь моя.

— Дочь моя?! — Искра окончательно вышла из себя и замахнулась мечом.

— Не надо! — взвизгнул вестник. — Я ухожу!

— Считаю до трех!!! — Искру аж затрясло от злобы.

— Позволь сказать только одно!

— Не позволю!

Карлик не стал испытывать судьбу, шмыгнул в придорожные заросли и скрылся. В этот момент подъехали Горыня, Злоба, Михалко и его помощник по имени Стемир — серьезный молодой человек.

— Что за крики, сестра? — спросил Горыня.

Когда она рассказала о том, кого встретила, Михалко со Стемиром нахмурились.

— Встретить вестника — плохая примета, — проговорил Михалко. — Быть беде.

— А что он вам сказал? — спросил Стемир.

— Ничего. Он не успел, я его прогнала.

— Но что-то все-таки он хотел вам сообщить?

— Только одно. Он сказал — позволь сказать только одно. Но это ведь какой-то бродяга.

— Не скажи. — Стемир важно погладил жидкую бороденку, что со стороны выглядело забавно. — Никто не знает, кто они такие. Вестники несут вести, что само собой разумеется, только всегда плохие. Быть беде.

Сны — путаные, но устрашающе реальные.

Она задыхается. Руки тянутся вверх, но вязнут в холодной комковатой массе. Земля, понимает она. Руки зарываются во влажный чернозем, а он осыпается все сильней, и она чувствует во рту его кисловатый привкус.

Искра приходит в себя. Паника захлестывает ее. Она начинает истерично рыть землю, все сильней задыхаясь. Тяжесть породы сдавливает грудь, корни растений щекочут лицо, что-то ползет по ногам. И когда смерть уже касается ее, Искра проснулась.

Сквозь полог повозки пробивался свет костра, раздавались тихие голоса воинов, и это успокоило княжну. Она полежала несколько минут, прислушиваясь к беседе, и незаметно заснула.

— А ведь я хотел тебе сказать нечто хорошее, — вновь слышит она знакомый голос. Только сейчас Искра никого не видит, тьма окружает ее. Холодно.

Неожиданно она понимает, что стоит в этом незнакомом месте обнаженная. Девушке хочется убежать, скрыться, но из-за непроглядной тьмы она боится пошевелиться. Ей кажется, стоит сделать шаг — и она провалится в бездну. Во тьму. В Нечто, родившееся в недрах Шагры.