Не буди Лешего

Глава 22. Сестричка Лесовичка

Сколько можно с Гостятой сравнивать? Хоть бы уже забыть как нибудь.

Значит, мужа Рада любит, верная. Та, может, тоже — по мужу сохнет. Только вот слабее оказалась телом или воду так старательно выпрашивала. Быстро мысли повернулись не в ту сторону.

Говорила Гостята, что отдала мне сердце, и другого мужчины у неё не будет. Но не знала она, с кем речь ведёт. Нет на ней вины за обещание. Может жить, как хочет.

Рада рядом сидела тихо.

Даже легче стало, что не надо нам.

Я уже кое что другое выдумал.

— Что со мной сделать? — она своё платье поправила.

— В речке утопить. Лёд сошёл уже, но, поди, не выплывешь. Ты хоть богатырка, но пока для тебя вода холодная.

— Так тогда в лесу помру. Перерожусь нечистью, — вдруг она додумалась.

— И то правда, тогда ни в жизнь, ни в смерть от тебя не отделаюсь. Придётся бок о бок жить, — стало мне смешно. — Это ж надо такому случиться! Сколько себя помню, ни разу ещё никого не приходилось так долго уговаривать. Да ещё и неудачно.

— Не отказывают тебе девицы, Алёша? — спросила Рада. — Так девицам чего отказывать? А я то замужем!

— Замужние тем более не отказывают, — я на неё снова взглянул. — От них ещё и отбиваться приходится.

— Мужья наверное у них… нелюбимые…

— Это дело не моё. Силой тебя заставить, что ли… Уже и как-то отпускать обидно! — решил я шутку пошутить. Надо как то расшевелить себя.

— Ты, я уверена, так не делал никогда, чтобы силою, — осмелела Рада, какие ведет разговоры. Вот и про меня предположения делает.

— Не делал, так сделаю. Я же нечисть, кто мне запретит?

— Будешь со мной, а мыслями с Гостятой, знахаркой нашей?

Зря она так со мной.

— А вот и проверим, — я её сгреб к себе, она завизжала, забыла что дети спят. Хотел я её уже обвить кустарником и утащить лес показывать, как сверху на нас прыгнул волк.

— А ты как здесь?

Это Вук прыгнул. Я оттащил его за шкирку. Вук на меня зарычал. Я его за морду перехватил и тоже зарычал.

Баюн сверху запустил свою мурчалку так, что стены зашатались.

— Прекрати мурчать, Баюнка, усыпишь насовсем детей, — строго ему сказал. Баюн послушался. Вук тоже перестал рычать. Я его погладил по морде, потрепал за ушами.

— Что, Вук? Охраняешь девицу? Знаю, знаю, что не моя она. Ну так и у неё своя воля есть. Или бы ты загрызть меня рискнул? Вук за тебя вступился, — я повернулся к Раде. — И где прятался? Я и не видел его. Развёл в своей спальне шерстяной живности…

— Спасибо, друг волче, — она поклонилась волку. Ведь перепугалась на самом деле. Шутить надо заканчивать.

— Девица-красавица, я ведь не отступлюсь от тебя.

Посмотрел я на волка и решил, что поможет он мне. И Раде будет так спокойнее.

— Что тебе надобно, лесной братец? — спросила, а сама ещё дальше отползла.

— Так или иначе, а надо мне взять тебя себе.

— Это как же?

— Ждёт тебя за дверью, Рада, ждёт не дождётся другая нечисть. И они не такие как я, добрые, они спрашивать лишний раз не будут. Так что иди-ка сюда!

Надо объяснять ей, что не про своих я друзей? Хотя и им в этом вопросе веры нет.

Вук голову к лапам склонил, Раду подманивая. Она, хоть с опаской, а подползла назад. Я её схватил и посадил к себе. Так, чтобы она не на меня смотрела, а волка видела.

— Сейчас, может быть, страшно будет, Рада, но ты не бойся!

Я показал ей лес. Своими глазами, своими всеми чувствами. Как вижу, слышу, ощущаю всё вокруг. Всю живность, все малейшие движения.

Пришлось перекинуться в тело Лешего, а потом и вовсе привязать Раду к себе. Она этого не вспомнит, конечно, не поймет сразу, а тело её связало ветвями, крепко вокруг неё обвились кустарник и деревца, иголки хвойные просыпались на кожу, припорошила нас сверху листва.

Надо нам было в лес перебраться, оставаясь на месте, и нас повёл волк.

— Волк — проводник между мирами, Рада, знаешь про это? — подсказал я Раде. — Следи за Вуком внимательно!

Мы оказались в чаще лесной. Густой, чёрной. Не с того начали, да по другому не выберешься, как из одной норы в другую нырнули. Заметил я птиц в небе и к ним мы перекинулись. Снизу расстелилось зелёное полотно леса. От края до края, сколько хватит глаз, колыхалась оно, манящее. Мне долго нельзя здесь, даже мысленно.

Камнем мы рухнули вниз обратно в самую чащу.

Царапали ветки тело, весна будила природу, вся живность наружу вылезла. На земле тепло, трава пробилась свежая. А чуть повыше птицы песни поют.

Солнце пригревает ласковое.

Хочется стать зелёным листом, чтоб его тепло почувствовать. И мы теперь листва.

Лист сорвался с ветки, упал в воду. А мы не лист, мы тяжелее, ушли на дно. Рыбой я не обращаюсь — но можно в выдру. А рыбы вокруг прыгают, сверху утки купаются, гуси дикие — много птицы здесь.

Ну пора и на воздух, вынырнуть и согреться, и вот мы землеройка, а вокруг копошатся змеи, кроты в земле.

Пора всё разом увидеть ей. Весь лес одним целым почувствовать.

Дышать моими легкими, видеть моими глазами и сердцем слиться с сердцем леса. Кровоток станет реками, руки и ноги — деревьями и кустами, волосы — гибкой травой, тело — живой землей. А душа уйдет в небо — на всю эту красоту посмотреть — а потом упадёт обратно — и окажется в тёплой норе — в одной сначала, спит там волк, потом в другой — там бурый медведь. А дальше закружило нас, не хотел я это показывать. Но от себя не спрячешься. Останется быстрее отсюда уйти.

А куда не свернёшь, отовсюду звонкий девичий смех. Гостята это смеётся, но не даётся в руки. Вроде рядом, а схватить нельзя.

И снова она нечёсаная, с распущенными космами. Как в последнее утро, в рубахе моей, которая с неё сваливается. С чего улыбаться мне знахарке? Уводи нас, Вук.

Мелькнул волчий хвост.

Дальше пошли кусты тёмные и нежить наша обычная. Морды оскаленные, клыки, раззявленные пасти! И Лешаки здесь пришлые. И упыри завсегдатаи. Как раз те, кого я порубил. Почуял, что Рада боится их. Уйти хочет, но это тоже лес. Надо и их увидеть ей.

— Сейчас нельзя, потерпи, — я ей сказал. — Не по нраву тебе, так пропусти сквозь себя, не принимай к сердцу близко.

Много пронеслось этой нежити и много дрались они между собою, на части рвали друг друга. Такое случается изо дня в день. То нечисть гуляет, беснуется, то упыри встают, то бегут Лешаки. Так уж заведено у нас.

Пробежались оленем, чтоб выбраться. Из чащи густой да к живой воде. Посмотрели на своё отражение. Оно рябью пошло и вытолкнуло нас. Из мира этого в мир где дом мой стоит. И далек и тот мир от человеческого.

Пока возвращались, тянулось всё. Шелестела листва, пели птички, насекомые стрекотали, всё одним гулом единым собралось. Выдержит Рада или нет? Лес спросил у меня.

— Хозяин, кто с тобой?

И я ответил ему.

— Новая Лесовичка. Примешь на службу?

Ответом лес крепче обвил её тело. Ветви сомкнулись, облепила кора.

— Приму, — был ответ. Раду придушило, но ветви ослабли, она смогла вдохнуть. А потом выбросило нас обратно в комнату. Туда, где и были, на шкуру на пол. Заодно и земли и трухи насыпало. Рада, сидя у меня в руках, открыла глаза. Видела, как прутья разомкнулись, как отпустили её ветви, облетела кора.

Я смахнул с волос девицы землю с листвой. Спросил:

— Как тебе путешествие?

— Это ведь ты был? Ты и наш лес? — говорила она еле как. Видимо, ещё не пришла в себя.

— Так Леший лес свой чувствует. Как часть себя. Как своё тело. Не постоянно, конечно, но можно и так, — я посмотрел вокруг. — Теперь прибраться здесь надо. Всю шкуру засыпали.

— Я уберусь завтра, братец Леший.

— Уберись, сестричка Лесовичка.

— Как ты меня назвал, братец?

— Лесовичкой, Рада. Ты теперь она и есть. Только с Лешачихой не путай. Эти бабы неразумные могут сами из земли и листвы появиться, словно в них кто-то волю и подобие жизни вдунул. Призрак какой воспоминания отдал или колдун пошалил.

— Так что же это значит, братец?

— Ты у меня в услужении. Принадлежишь тоже этому лесу. Но, в отличие от меня, уходить и возвращаться сможешь. Лес тебя будет принимать как родную, звери не тронут, нечисть будет стороной обходить. Отметины на своем теле видишь?

— Где, братец?

— Платье сними, там они. Помочь?

— Обойдусь, братец, потом посмотрю.

— Мужу как-нибудь объяснишь, придумаешь что-нибудь.

Ветви ей синяки оставили, не сойдут с неё эти отметины.

— И зачем тебе это? — спросила меня.

— Сказал ведь уже — мелкая нечисть к тебе теперь не подступится. Друзья мои тоже тебя не тронут, ты мною, как моя, помеченная. И другие побоятся подходить, если меня слабее. Муж твой всё равно не поймёт, синяки да синяки, ну не сходят и не сходят.

— И всё — ничего больше? Кроме отметин на теле?

— Говорю же, в услужении. Только появись в лесу — в один момент могу службу стребовать.

Что-то она не обрадовалась.

— Ну всё, пошли спать, Рада, — я с пола поднялся. Рада тоже встала и чуть не свалилась обратно вниз. Я её поднял и донёс до её места с другой стороны постели.

— А могли бы сейчас миловаться с тобой, — напомнил ей.

— Не нужна тебе девица, в другого влюблённая, какой молодец будет этому рад? — ответила. — И мне мужчина не нужен, у которого другая на сердце.

Спустил её на кровать. Хотел уйти уже, а она внезапно задержала меня, схватив за руки. Сказала, заглядывая в глаза.

— Гостята очень хорошая девушка. Не знаю я, что между вами случилось, но она бы просто так не ушла!

— Передала она, что я ищу тебя?

— Нет, — Рада потупилась, будто пристыженная. — От птиц я услышала. Гостята не сказала.

Не смогла подружку выгородить.

— Ладно, спи, — я уже почти отпустил, а потом обнял Раду и поцеловал. Просто так, без всякого умысла.

— Что это ты, Алешенька, делаешь? — она спросила сразу же, как я отпустил.

— А так просто, захотелось, — не смог не улыбнуться, такая она была сердитая. — К чему грустить, скоро рубиться с другой нечистью. Как знать, вдруг завтра все умрём, а ты нормально нецелованная.

И не узнает девица, как приятно поцеловаться с Лешенькой. Несправедливо это, и ни одна девушка несправедливости такой точно не заслуживает.

— Я вообще-то…

— Замужняя. Но уж наверное я лучше твоего селянина. Будешь с ним целоваться, как вернётся, вспомнишь ещё Алёшу.

— Даже ни разу не подумаю!

— Ты ещё скажи, что не понравилось.

— Я тебе тогда отвечу, когда спасёте от беды наши селения!

Ну кто бы сомневался. Опять пошёл торг.

Я обошёл кровать и лёг с другой стороны. Сон не шёл. Может, и хорошо, что здесь сейчас Рада.

Василиса бы и мгновения не думала и началась бы снова моя жизнь беспутная.

Хотя той жизни, может быть, остался день.