Теряя наши улицы

4

Ленинград показался нам мрачным и неприветливым, хотя и очень красивым городом. Не очень весёлый вид и погода так себе. Правда, с архитектурной точки зрения, местами довольно элегантно. Историчка рассказывала нам, что строили его по заказу Петра I европейские архитекторы, в основном итальянские.

В метро Федян прицепился к какому-то панку с покрашенным хной «ирокезом», подвалил к нему и начал внимательно изучать его многочисленные значки, как если бы тот был экспонатом на витрине. Рыжий был, кажется, доволен подобным вниманием. «Это наш Гарик», с каким-то особым развязным и в то же время дружелюбным тоном объяснял он. На доброй половине его значков красовался какой-то тип с нарочито глупым выражением лица и нелепой причёской. Оказалось, что это Илюша Угорелый, фронтмен группы «Выпивон». Здесь это считалось за подлинный, крутой панк. Они и ещё какая-то банда, «Дрочилы» кажется. Когда мы объяснили Ржавому, (оказалось, его так и погоняли), что мы приехали из далёкой Алма-Аты чуть ли не специально чтобы послушать панк вживую, у него аж глаза на лоб полезли. Правда, пришлось ему нас разочаровать: «Не, ребят, с канциками щас глухо», загундосил он. «Мусора гайки закручивают, нигде организовать не удаётся. Мы тоже стараемся им глаза не мозолить. Раньше на „Сайгоне“ собирались, или на Казани там, а щас все на Автово, да на Лигово тусуются». Эх, блин, скучно как. А со впиской у вас как? «Ну как, можно вписать, на чердаке где-нибудь. Тока там осторожно надо. Где знак нарисован, типа „Стоянка запрещена“, лучше не ночевать… Сам я в коммуналке живу с родителями, но у нас чердак запаянный».

Потом мы шатались с ним и его дружками по Автову, пиная пустую консервную банку и распугивая этим прохожих. В какой-то рюмочной они уговорили девушку за барной стойкой поставить нам кассету с «Выпивоном», но нам он почему-то абсолютно не понравился. Кассетный «Романтик» сразу же начал извергать какие-то ужасные вопли и завывания, наложенные на какофонический шум, производимый целым оркестром духовых, клавишных и струнных инструментов. Словно студенты консерватории провалили сессию и взбесились. Это было вовсе не похоже на тот панк-рок, к которому мы привыкли — на звуки улиц чужих и далёких городов, чья жизнь видимо почти не отличалась от реальности наших собственных улиц. Из другой оперы вроде. Портвейн, их любимый, культовый напиток, который мы обильно потребляли весь вечер тоже вставлял не особо, в основном, потому что был чересчур сладким. Ещё у этих пацанов считалось круто залезть у всех на виду в одежде в фонтан. И этот прикол мы как-то не оценили, потому что не было у нас никакого желания коротать ночь вымокшим до нитки в этом промозглом городе с такой болезнетворной погодой. После одиннадцати все заторопились по домам. Ржавый сказал, что если он до полночи дома не появится, родители, блин, его «с говном схавают». «Ну ты, бля, совсем как Золушка», заметил Федян. «Точно, точно, Золушка. Давайте ему новую кликуху дадим. Гы-гы-гыг», загалдели дружки Ржавого. По чердакам нас водить никто не вызвался, да и у нас особой охоты не было. Мы отправились на вокзал.

В зале ожидания я от нечего делать начал листать самиздатовскую печать, которой в изобилии снабдили меня Ржавый и компания. В частности, это была 180-страничная газета «Сидорофф» в формате А-3, и толстый глянцевый журнал «Небыдло», весьма приличного качества. Большинство материалов было посвящено «Выпивону», состояло из рецензий на их бесчисленные магнито-альбомы, сборники стихов и эксперименты в живописи, отчётов об их концертах и гастролях по Ленинградской и Московским областям, биографиям их родных, близких и домашних животных. Стиль авторов этих причудливых статей был восторженным и довольно цветистым. Оценки творчества «Выпивона» звучали примерно так: «Сочетая в себе мудрость древнегреческих киников и эпатажность французского дадаизма, „Выпивон“ окончательно доказал всему миру, в первую очередь, Западу, что панк-рок — это отнюдь не трёхаккордные песни уличных маргиналов, духовных кузенов совкового гопничества, а, напротив, высокое искусство… Тем самым „Выпивон“ недвусмысленно разместил столицу Северной Пальмиры в самом центре европейской карты рок'н'ролла… „Выпивон“ звучит западнее самого Запада, и хотя на Западе о наших ребятах пока не знают, рано или поздно лавры авангарда панк-движения, пионеров и послов панк-рока в Стране Быдла не минуют их…». Где-то на этом месте я начал клевать носом, а ещё через 10–20 статей в том же духе я окончательно вырубился где-то на пару часов. Меня разбудил какой-то инстинкт самосохранения. В другом конце зала менты распихивали парнишку, чтобы увезти его в участок. Я растолкал Федяна, и мы технично вырулили оттуда к кассам, прикинувшись пассажирами. Изучая расписание, ко мне пришла новая идея. «Федян, а поехали дальше на Запад. Помнишь, Туча что-то про Прибалтику говорил. Сколько у нас ещё фишек осталось?» Денег хватало на билеты в Вильнюс в один конец.

Время до поезда убивали, болтаясь по городу. Кому-то может показаться смешно, но, благодаря Достоевскому, у меня в третьей четверти были круглые пятёрки по литературе. Все ровные пацаны знали, что на лит-ре я могу занять время, подняв руку и зарядив на полчаса телегу за этого писателя, его мысли, его персонажей. Поэтому все эти дворы-колодцы, проспекты — Майорова, Римского-Корсакова, Невский, канал Грибоедова, Пять углов, улицы Герцена, Дзержинского, Маяковского, Гражданская, Казначейская, Пржевальского, Кокушкин мост, Сенная площадь, Васильевский остров, Крестовский, Тучков мост, Петроградка, бесконечность Большого проспекта — всё это мне о чём-то да говорило. Бередящие душу письма Макара Девушкина, бредовые сны Раскольникова, в ужасе отшатывающаяся от топора полоумная Лизавета, сестрица старухи-процентщицы, ангельская доброта Сони Мармеладовой и отвратительное самоуничижение её папаши, святая простота князя Мышкина, фатальная страстность Настасьи Филипповны, угрюмое мужество Рогожина… Все эти причудливые персонажи, удивительные, подчас фантасмагорические перипетии сюжетов… Я расчувствовался, конечно, и начал грузить Федяна на эту тему, но он слушал с отсутствующим видом. Такой непробиваемый тип, честно говоря, когда ему надо, уходит в себя полностью. «Стало быть и тогда Солнце здесь так светило!», внушал я ему свои мысли словами Раскольникова, на что он безаппеляционно заявил, что его абсолютно не интересует и никогда не интересовало, что там творилось в воспалённом воображении эпилептика, который катал в покер и строчил книжки, чтобы поднять бабло. И опять замолчал…

От жратвы мы разумно воздерживались. Тот короткий промежуток времени, на который мы отрубились на вокзале, всё-таки в какой-то мере помог нам восстановить свои силы. Их хватило, наверное, ровно до поезда, потому что в свой вагон мы залазили уже никакие. С непередаваемым чувством облегчения я бросил свои кости на верхней полке. Федян остался снизу, а потом вообще потихоньку свалил в другой конец вагона, чтобы заобщаться с проводницей, маленькой, крепко сбитой блондинкой, где-то лишь на пару лет старше нас. Ему никак не давало покоя то, что у меня в Москве вышло с Настей, что я его так бессовестно опередил.

Несмотря на усталость, сон почему-то никак не хотел приходить, и я разговорился с соседом, высоким, черноволосым парнем, Коляном. Он оказался местным вильнюсским. Недавно отслужил где-то в Средней Азии, в наших краях. У него остались очень хорошие впечатления от местных людей, может быть даже слегка преувеличенные. А может это из-за контраста со своими земляками. «Лабусов», как он их называл, он терпеть не мог, просто на дух не переваривал, даже не знаю почему.

То, зачем мы едем в Вильнюс, он не совсем чётко понял. В его глазах мы были бродягами, а это слово он произносил с уважением. Сказал, что с радостью покажет нам город и что у него нам запросто можно будет перекантоваться. Так, пока Федян крутил свои беспонтовые шашни, я нашёл нам вписку. В конце концов, под ставший уже родным стук колёс я провалился в тяжёлый, глубокий сон.

Расталкивал меня Колян. «Вставай, братуха, приехали. Твой кент уже на улице». Федян с нашими сумками действительно уже стоял на перроне в предутренних прибалтийских сумерках. Судя по его роже ушедшего в себя мыслителя, можно было подумать, что ничего у него с этой проводницей не срослось. Но, на самом деле, вполне может быть, что что-то и получилось, по нему всегда трудно сказать. Мы закурили и потопали по направлению к выходу в город.

У Коляна дома интересно оказалось — чисто, аккуратно, всё по полочкам. Больше всего меня прикололи окна, я нигде таких не видел — их можно было открывать просто, как наши, или, повернув ручку, так, что сама рама, приоткрываясь сверху, повисала вниз. Хитрая канитель. Колян сказал, что, говорят, за границей в большинстве домов окна такие. «А ты сам был за границей, Колян?», пошутили мы. За границей нам с Федяном побывать, конечно, не придётся, думали мы. Это только если в Москву куда-нибудь поступить, а для этого, по крайней мере, учиться нормально надо было.

В холодильнике у Коляна всё тоже было в порядке. Накормил он нас вообще душевно: яичница с ветчиной, хлеб с маслом, сыр, колбаса, кофе. Сигареты он тоже курил вкусные — «Яву». Мы то в тот момент уже перешли со «Стрелки» на «Друга» и «Беломор». Общаться с Коляном было интересно. Он любил одну бабу, Наташку, но видел её нечасто. Всё вздыхал, пока рассказывал о ней. В основном, она приезжала к нему по пьяни, рассказывала какой он классный, плакалась ему в жилетку на свои проблемы, в том числе и с другими парнями. Колян, казалось, обладал феноменальным терпением и бесконечной добротой. Ну, по крайней мере, пока речь не заходила о его любимых земляках. «Пацаны, сёдня попозжа пойдём в какую-нибудь кафешку, посидим, тока давай договоримся — ты же Алик говорил, шаришь по-английски? — так вот, как только кто-нибудь из баб, там или парней, лабусов, начнёт на своём говорить, ты короче сразу нам начинай чё-нибудь на английском задвигать с умным видом, лады?». «Договорились», — отвечаю я с понимающей, широкой ухмылкой. Становится интересно.

Выдвигаемся. Город удивительно чистый, даже прилизанный. Не знаю, я бы на месте Коляна, наверно, любил бы этих лабусов, хотя я с ними, конечно, не жил столько, сколько он. Пасторальный мостик, по которому мы переходим, сочные, ярко-зелёные газоны вокруг белых девятиэтажек, целые, нетронутые перочинными ножиками скамейки на остановках, девственно чистые телефонные будки с работающими телефонами, выглаженная, аккуратная одежда прохожих, умытое небо над видневшимися поодаль треугольными и конусовидными крышами центра города — всё радовало глаз своей необычной опрятностью. Что-то было в этом, какой-то другой дух, смысл, уклад. В автобусе тоже всё чинно так… Ну, может кроме Коляна. Он громко комментировал поведение окружающих, матерился. Видать, раздражение на собственную среду обитания у него засело в печёнке серьёзно. Разные достопримечательности, Кафедральную площадь, красивый старинный замок, готические церкви, он нам показывал как-то без энтузиазма или патриотизма, громко отпуская каждый раз саркастичные комментарии, порой довольно забавные. Мне понравились узкие улочки, по которым мы успели попетлять, бродя по старому, историческому центру. Досконально осмотрев город, мы все двинули к его другу, Витьку. Кстати, литовец, настоящее имя Витас. Для него Колян, кажется, делал исключение «Свой чувак», и объяснял, что тот типа сам весь этот литовский национализм и спесь не переваривает. Хотя он и предупреждал, что «попьём чисто пива», но под «Жигулёвское» почти сразу откуда ни возьмись появилась водяра. Употребление спиртных напитков у кого-нибудь на дому, либо в общественных местах всё-таки оставалось в то время универсальным способом времяпровождения для молодёжи в любой республике нашей бескрайней страны. Кенты у него классные попались, компанейские. После восьмого пузыря мы уже заплетающимися языками благодарили друг друга: «Пацаны, спасибо, что вы есть!», «Вот вы чёткие пацанчики в натуре! Побольше бы здесь таких было!», «Без базару, братва, Алма-Ата город ровный!» и несли прочую неагрессивную ахинею в том же духе. На самом деле вполне вероятно, что много общего было между нами, просто, к сожалению, возможности всё это отыскать и поделиться, кажется, не предоставилось. Добив водку с пивом и сервелат с консервами, мы отправились шататься без дела по вечернему району. Надо сказать, что шатания без дела по вечернему району в компании подвыпивших друзей также не сильно отличаются от города к городу. Девушки Коляна с компанией надинамили. Когда мы шумной ватагой зарулили в какой-то пивнарь, на английском я что-то зажёвывать начал уже местным барменам и официантам. С матами в основном. Те, поначалу, старались вежливо игнорировать. Строгие, вытянутые лица других посетителей, нет-нет укоризненно оборачивавшихся к нам, почему-то только смешили. Потом под общий стук кружек мы зарядили с Федяном «Fuck this and fuck that, fuck it all and fuck the fucking brat!». Поскольку мы вели себя всей толпой, как минимум, недружелюбно, нас сначала попросили удалиться, а потом вызвали милицию. Мы поспешили скрыться с места происшествия. Дальше помню смутно. От Коляна с компанией мы каким-то образом отстали. Заблудились. Помню, как блевали на аккуратные вильнюсские газоны, а потом валялись на них же. Там нас с Федяном и подобрал наряд вильнюсской милиции.

II глава Славные времена уличных банд