Волки не дремлют

VII

Самолет заходил на посадку. Вот его шасси мягко коснулось грунта, и он плавно покатился по летному полю. Вскоре винты закрутились вхолостую, а еще через минуту замерли. Открылась дверь, и пассажиры, разбирая свои вещи, стали спускаться по трапу.

Орешкин напряженно всматривался в прилетевших. Вот показался тот, ради которого он приехал. Он узнал его сразу. Это был гвардии старшина. Одет в поношенное, но хорошо отутюженное обмундирование. Из-под отворотов шинели ярко сверкали ордена и медали. Старшина легко сбежал вниз и сразу очутился в объятиях Ивана Александровича.

— Павел?!

— Дядя?! Вот здорово! — обнимая Орешкина, воскликнул Павел. — А я, — смеясь, продолжал он, — вас почему-то именно таким и представлял, только без бороды.

— Ну, покажись, каков ты есть, — близоруко щурясь, Орешкин отступил на шаг. Перед ним стоял рослый, стройный, подтянутый солдат. В хорошо подогнанной форме, с открытым русским лицом, на котором из-под широких, сросшихся над переносицей бровей светились голубые глаза. Орешкин сразу определил в солдате хорошего спортсмена. Он тут же вспомнил о письмах брата Ильи: их сын Павел очень похож на мать. А так как он хорошо помнил жену брата, сразу обнаружил это сходство.

— А тетя где? — спросил Павел.

— Приболела малость. Что же мы тут стоим? Идем!

— Ого-го, погодка-то у вас благодать! — озираясь, восторгался Павел. — Светло, тихо, а меня в поезде стращали, что у вас лютые пурги. Оказывается, не так страшен черт, как его малюют.

— Улеглось. А то было дело.

Иван Александрович поднял чемодан, взял Павла под руку, и они направились к машине.

Вскоре они уже входили в квартиру Орешкина.

— Матушка! — с порога подал голос Иван Александрович. — Принимай гостя!

— Ой, Паша!.. Милый! — всплеснула руками Орешкина. — Наконец-то... вот радость-то!..

— Здравствуйте, Вера Васильевна! Здравствуйте, дорогая тетенька! — обнимал ее Павел. — А вот вас я, признаться, представлял совсем другой. Вы почему-то мне казались такой же маленькой, как моя покойная мама.

— Проходи, милый, проходи... — засуетилась Вера Васильевна. — К столу пожалте, а то в дороге, поди, проголодался.

— Признаться, да.

Иван Александрович наполнил рюмки вином и провозгласил тост за племянника. Завязалась оживленная беседа.

— Ты что же это за последнее время так редко писал? — укоризненно спросил Иван Александрович. — Насколько помнится, последнее письмо мы получили в начале марта.

— В котором я писал, что скоро демобилизуюсь?

— Ну да.

— Правильно. А больше я и не писал. Все ждал, думал, вот-вот будут увольнять, а с демобилизацией, черт побери, почему-то задержались.

— Ну, если так. А то я уже было подумал, что ты зазнался...

— Что вы, дядя?! Как вы могли? Ведь, кроме вас, у меня никого и не осталось. И с чего мне, собственно, зазнаваться?

— Ну как же, вон герой какой! Кавалер трех орденов, четырех медалей. Где уже дяде до тебя: он даже как бомбы-то рвутся, не видел. Просидел всю войну под бронью. Испугался...

— Дядя! Неужели вы в самом деле подумали, что я о вас подобного мнения? Зря ведь никого не бронировали. Вероятно, так надо было...

— Ладно, ладно, — примирительно заговорил Иван Александрович и положил руку на плечо племянника. — Я ведь пошутил, конечно. Помню, во все инстанции обращался, вплоть до ЦК, просился на фронт, но каждый раз отказ: вы здесь нужнее. Хоть я и не был там, — он показал рукой на запад, — не пережил того, что пережил ты, но знаю, что изготовленные нашим заводом штучки здорово беспокоили фашистов.

Паша сказал, что он все это хорошо понимает.

— А как твое здоровье? — неожиданно поинтересовался Иван Александрович. — Ты же был серьезно ранен? Не беспокоит?

— Ерунда. Зацепило немного, но, как видите, все в порядке.

— А это, над бровью, тоже память войны?

— Это у меня с детства. Папа рассказывал: когда я только-только начинал ходить, упал на совок для песка.

— Ты, Ваня, забыл, — вмешалась Вера Васильевна, — а я помню, Ильюша нам писал об этом. Ну, а теперь ты, Паша, куда? В Ленинград, наверное, снова подашься? Доучиваться?

— У меня другие планы, тетя. Что мне теперь делать в Ленинграде? Зачем, к кому мне туда ехать?

— Правильно, — подхватил Иван Александрович, — оставайся у нас. Пойдешь ко мне. Поработаешь, осмотришься, а там, гляди, женишься, получишь квартиру и живи себе на здоровье.

— Спасибо, дядя. Но я думаю учиться. Я хочу добить техникум. Не бросать же на полдороге.

— Похвально, похвально. Только где ты думаешь учиться? В нашем городе такого техникума нет.

— Да я, — Павел щелкнул пальцами, — это дело давно обмозговал. Махну в Северогорск.

— В Северогорск? — переспросил Иван Александрович.

— А что? Во-первых, это не так уж далеко от вас, а, во-вторых, — Павел расплылся в улыбке, — я сейчас вам расскажу, потом покажу. И надеюсь, вы со мной согласитесь. Дело в том, что в Северогорске у меня есть девушка. На ней я и намерен жениться. А в городе — техникум, именно такой, какой мне надо. Как видите, все удобства...

— Вот как! Ну-у и хитрец! Сидит битых три часа и не поделится своими секретами! А как же это ты познакомился со своим сокровищем? — удивился Иван Александрович.

— Знакомы мы давно. По Ленинграду. Я учился в техникуме, а она — в музыкальной школе. Намеревалась поступить в консерваторию. Но началась война, и ее планы не сбылись так же, как и мои. Познакомился я с ней перед самым уходом в армию. И видел-то ее всего четыре раза.

— Четыре раза — и думает жениться?! Нет, ты только послушай, Вера!

— У каждого времени свои песни. А ты, — она покосилась на мужа, — сколько вечеров ухаживал за мной? По-моему, и того меньше, и ничего, живем.

Иван Александрович посмотрел на жену, засмеялся и попробовал оправдаться:

— Но я же тебя хоть немного знал до этого.

— Ничего, — вставил Павел, — у нас знакомство короткое, зато крепкое. Испытано годами войны. А лучше я вам сейчас ее покажу, и вы определите, ошибся ли я в выборе. — Он встал и, порывшись в чемодане, поставил на стол портрет девушки в красивой рамке. — Прошу, знакомьтесь: Яна Слепцова.

С портрета с веселой улыбкой смотрела миловидная девушка. Над широко открытыми глазами выгибались, словно нарисованные, тонкие брови. На высокой груди покоились две тяжелые косы. Посмотрев на фото, Иван Александрович ахнул:

— И в самом деле прелестна! Киноактриса. За такой не только в Северогорск, но и на Луну подашься. Ничего не скажешь, хороша дивчина, правда, Вера?

Тетка пожурила Павла, что он не писал им о ней и что они не знали, не ведали, что под боком у них есть почти родственники.

— А и правда! Как это я не сообразил? Но ничего, скоро я это дело исправлю.

— Что ж, смотри сам. Тебе жить. А если что, приезжай, всегда устрою.

— Спасибо, дядя. Вот если не повезет с техникумом, — кладя портрет в чемодан, говорил Павел, — тогда, может быть, придется и вернуться...

Затем разговор зашел о Ленинграде, о родителях Павла. Рассказывая о Ленинграде, Павел снова раскрыл чемодан, достал из него альбом и стал показывать довоенные снимки города. Здесь же, в альбоме, были фотокарточки родителей Павла, несколько снимков солдат и его самого.

Просидев за столом далеко за полночь и о многом переговорив, стали укладываться спать. Прежде чем оставить хозяев, Павел извлек из чемодана подарки. Для дяди — позолоченный портсигар с вмонтированной в него зажигалкой, для тети — шерстяную шаль.

...Через несколько дней Павел стал на воинский учет, получил паспорт и прописался в квартире Орешкиных. Днем он редко показывался на улице: засиживался за книгами, готовился в техникум.

Человек общительный, Павел в Адычане быстро обзавелся знакомыми и приятелями. Вечерами часто посещал клуб геологов, где к нему очень хорошо относились, причем не только как к племяннику всеми уважаемого Орешкина.