Колыбель

ПОПЫТКА СПАСЕНИЯ

Олисава писал, почти не черкая, писал легко, будто кто-то нашептывал ему ритм и лексику, мысли и чувства, этот странный сюжет.

«В штиль море выпуклое, так и кажется, что пойдешь по нему как по тонкому молодому льду. Сначала возле берега ступишь: вдруг как проломится хрупкая зеленоватая твердь? Боишься, а отказаться от чуда не можешь, ибо много невиданного открывается твоему взору в чистых бирюзовых глубинах, над которыми скользишь словно тень. Видишь под собою хороводы рыбьи и россыпи древних ракушек, на створках которых сверкают природным огнем знаки диковинные, и сдается тебе, что рыбы те знаки читают и в жизни своей тайнами, начертанными временем, пользуются. Видишь и отмели золотистые, где по теплу гуляет шустрая мелочь морская, словно живая серебряная россыпь. Заглядываешь и во мрак ямин подводных, где зимуют в лютые холода обитатели моря. Видишь, где упокоились навеки поспорившие с морем корабли и люди с них. Корабли и люди всех времен и народов, кои проходили водами Досхийского моря и прогневали его чем-то. Остовы кораблей, амфоры, полные хлебных зерен, злата и серебра, сосуды с вином, которое и поныне не утратило своей терпкости и сладкой горечи, ибо настояно было на солнце, которое бессмертно. Знало секрет такого вина давно забытое племя, именем которого и зовется это море. Многое из того знания утрачено навсегда, на веки вечные для живущих на земле. Но ты знаешь одно: это, как в летописи, начертано на хрупких скрижалях — створках ракушек.

Ходишь по морю, вглядываясь в его легкие глубины, и думаешь: человек тоже дитя моря...»

Олисава писал и понимал, как никогда, что писать он так и не научился, что статья у него, похоже, не получится... А то, что сейчас черными рядами значков выскакивает на белый лист из-под каретки пишущей машинки, — это всего лишь плод его возбужденного воображения, не более. Открылся запасной клапан души, о котором и не подозревал. Он писал, потому что не мог ничего не делать. Он писал, потому что надо было чем-то занять себя. Владимир приехал в Чернокаменку не с пустыми руками. Несколько лет кряду он, потрясенный замором, случившимся тут в первый раз, собирал вырезки, в которых так или иначе интерпретировалось то событие, и накопил массу разрозненных, противоречивых сведений о причинах гибели рыбы. Классифицируя эту информацию, Олисава в конце концов пришел к выводу: море погибнет, если сегодня не позаботиться о его судьбе.

Олисава писал, но это была не статья. Он писал всякий раз с новым, каким-то доселе неведомым ему азартом. Всплеск этой страсти возникал после очередной безрезультатной встречи то с ихтиологом, то с начальником строительства. Особенно его подстегивала игра в прятки с директором ДосхНИИРХа. Тот никак не хотел давать Олисаве последних сведений о положении моря. Он уверял, что сотрудники НИИ, который он возглавляет вот уже двадцать лет, самым тщательным образом изучают проблему. Есть уже целый ряд проектов, которые призваны обеспечить морю стабильный биологический режим, и что Олисаве не стоит так нервничать, тратить столько серого вещества, доискиваясь правды, которую он, директор, якобы с дьявольским умыслом от Олисавы скрывает.

— А вам снятся сны? — как-то спросил Олисава директора.

— Странно, — опешил от столь резкого перехода к новой теме директор.

— Ничего странного, — сказал Владимир, поправив очки, которые надевал лишь для солидности: ему говорили, что директор человек трудный в общении, на него следует произвести впечатление. Олисава понимал, что произвести оного ему не удалось, но всякий раз, входя в приемную директора, надевал очки: неудобно было Олисаве перед симпатичной секретаршей, которая, как ему казалось, все видит, все запоминает, которая, зайди он в очередной раз без очков, и не впустила бы его в кондиционированные апартаменты самого́. — Есть люди, которым ничего не снится никогда. Нисколько, ничего...

— Я знаю, что всем что-нибудь снится, — снисходительно обронил директор, с надеждой поглядывая на колонию телефонов, окружавших его руки — большие и белые.

Олисава понимал, что директору не терпится расстаться с гостем, который уже на второй встрече стал пренебрегать терпеливым гостеприимством хозяина.

Директор поднялся.

— Так снятся вам сны? — встал и Олисава.

— Естественно, — снисходительно улыбаясь, ответил директор. — А к чему этот вопрос?

— Да так... Мне часто снится море. А вы его, похоже, даже во сне не видите...

— Давайте договоримся, — мгновенно побледнев, сказал директор. — Я вам отказываю в информации потому, что вы дилетант. И оставьте меня в покое! Можете даже пожаловаться на меня.

— Но так ведь будет нечестно! — выдохнул Олива.

— Право слово, вы как маленький. — Директор поощрительно улыбнулся. — Неужели вы не понимаете, что будет после появления в прессе вашей дилетантской статьи?

— Не понимаю.

— После публикации статьи нам трудно будет делать даже то, что нам удается сегодня.

— Но что вы делаете сегодня? Мне это важно знать хотя бы для себя.

— Этот разговор не минут и даже не часов. Давайте встретимся, — директор задумался, — скажем, через недельку, а?

— Когда угодно, — ответил Олисава. — Я ведь от вас все равно не отстану.

Но и в следующую встречу разговора не получилось. Директор искусно ушел от него.

Владимир понимал, что директор боится не какой-то статьи. Он боится иного.

Он уже довольно стар, ждет выхода на пенсию. Ждет наград за труды и открытия, почестей, которых так хочется на склоне жизни... Ждет, понимая, что ничего за эти годы с морем не случится. Ведь НИИ что-то предпринимает. Например, не без его участия год от года увеличивается выращивание осетрового молодняка. НИИ проектирует новые искусственные нерестилища, плотину через пролив, соединяющий Досхий с океаном.

«Досхий — единственное в своем роде море. Рыба живет в нем такая, какой нигде больше нет. Хоть названия у нее вроде распространенные, и в том море, и в другом встретишь, скажем, рыбца или белорыбицу, ан все-таки не такая в иных морях рыба. Досхийская и по вкусу особая, и в размерах превосходит...»

Пишет Олисава, зная, что не добиться ему от директора необходимых данных. Неделю пишет, другую... остановиться не в силах. Забрало человека с потрохами. Ему бы, как это делают все, кому посчастливилось очутиться на берегах Досхия, на златом песочке лежать, в лазурных водах нежиться, а он словно тень ходит у Черных Камней. Глядит на свет воды. Дышит ее свежестью и горьковатой солью и думает.

Олисава всматривается в темень легкой воды, и видятся ему тысячи аханов, повисших в пространствах Досхия. Они коварны, потому что невидимы. Сети эти просты. Словно гардины свисают они на поплавках. Тысячи, сотни тысяч рыб: белуга, осетр, севрюга и лещ, даже разумные дельфины — вдруг натыкаются на эти тенета, цепляются при неосторожном движении за крупные ячеи плавниками и жабрами и запутываются в ставных неводах окончательно... Живыми гирляндами висят аханы между поверхностью и дном. Не ко всем поспеют каины. Не вся рыба достанется жадному человеку, наставившему сетей в Досхии видимо-невидимо.

По весне, когда высокие весенние ветра ломают лед и бело-серые крыги носятся по воле волн, всплывают меж ними сорванные с якорей аханы с мертвой рыбой...

Он вдруг понял. К директору надо идти со своим, пусть неточным материалом. Информации накопилось много. Надо ее хоть как-то систематизировать и идти в НИИ. Олисава вдруг почувствовал: директор не устоит. Едва возьмется за Олисавины наброски — не устоит! Ведь о его профессорском кровном деле пишет Олисава. А если к тому же еще и неточно пишет...

Директор принял его на сей раз со снисходительным превосходством специалиста, твердо убежденного в том, что посетитель, как досадное недоразумение, рано или поздно устанет и исчезнет.

— Итак? — с веселым напряжением, опершись на подлокотник, спросил директор.

— Совсем недавно вычитал, — начал Олисава, — ихтиологи надеются превратить Досхий в осетровое море.

— Да, это один из предлагаемых нами путей к стабилизации возникшего в этом водоеме положения.

— Заявление, на мой взгляд, в настоящий момент не только беспочвенное, но вредное. Оно вселяет в людей успокоенность... Коль так говорят ученые, значит, ничего страшного с морем не происходит. Паникеры-журналисты строчат свои статейки в погоне за дешевой сенсацией... — Олисава перевел дух, достал из кармашка очки. Стал их протирать. Директор молчал. И по тому, как дребезжала в пустом стакане чайная ложка, Олисава понял, что собеседник трясет под столом ногой. — Многие сегодня, к сожалению, с недоумением реагируют на проблемы глобального характера. Подумаешь, рассуждают, опасность для жизни на планете! Земля велика. Что с нею может статься? Подумаешь, природа! От того, что истреблена морская корова или бизон, человечество ничего не потеряло. Что может статься с Досхием? Море, оно было веки вечные, оно и останется.

— Тезис превращения Досхийского моря в осетровый водоем, который вы называете вредным, понимается вами, простите меня, наивно! Наша цель не успокоить общественное мнение, а показать, что в складывающихся условиях в Досхийском море из исконно ценных его рыб, а не океанских мигрантов, прошу заметить, могут остаться одни осетровые. Причем кормовая база моря позволяет многократно увеличить продукцию осетровых рыб при условии достаточного пополнения водоема молодью. Для этого нужно в несколько раз увеличить мощности рыбоводных осетровых заводов.

— К осетровым заводам, если позволите, я вернусь позже. — Олисава ликовал. С первого же захода ему удалось завести профессора. — Меня заинтересовало это ваше «в складывающихся условиях». Море ведь ни при чем! Эти условия предопределил человек еще тридцать лет назад, когда была построена плотина на Северной реке. Начался забор воды в Северо-Восточный судоходный канал и Восточный оросительный. Плотина гидроузла преградила путь к исконным местам нереста для осетровых, сельди, рыбца...

— О, вы неплохо осведомлены! — вырвалось все еще снисходительно у директора.

— Для белуги, — продолжал, все больше воодушевляясь, Олисава, — оказались отрезанными сто, для осетра — девяносто, для севрюги — пятьдесят процентов нерестилищ. В то же время резко сократились площади и сроки затопления весенними паводками североравнинных и других займищ — основных мест размножения судака, леща, сазана, сома... Я правильно говорю?

— Верно, — вздохнул директор. — До пятьдесят второго года с весенним паводком в Досхий вносилось восемьдесят-восемьдесят процентов годового биогенного стока. Вследствие уменьшения весеннего паводка и содержания в нем питательных солей, а также сокращения в море биогенных соединений снизилась биомасса фитопланктона и как следствие уменьшилась химическая кормкость Досхийского моря.

— Как следствие? Извините! Я бы сказал не так! Беда Досхия в том, что, воплощая свои проекты, человек часто думал о сиюминутном. Думал о ближайшей выгоде и почти не думал о будущем, о грядущей судьбе моря. После появления плотины на реке Северная хорошо залитыми займища оказались лишь через десять лет. До появления плотины река Северная давала до восьмидесяти процентов весенней воды Досхию... Так?