Колыбель

ЖИВАЯ ТРАВА

Старой дорогой, о существовании которой в Мужичьей Горе знали, может быть, лишь Комитас, Демидушка да еще недавно бессонно глядевший в потолок своей палаты-одиночки Вовка Олисава, ежевечерне с первым теплом лета уходил Кузьма к озеру. Удалялся в сторону Актуза, воровато оглядываясь. Боялся Высмерток, что увидят его, семенящего к озеру, поселковые ребятишки, — увяжутся следом, а при них разве в голос попросишь у озера сокровенного. Боялся Высмерток, что увидит Комитас, который категорически запрещал Кузьме бегать на озеро, потому что слабое у Высмертка сердце, не выдержит когда-нибудь оно горечи актузской рапы.

— Вываляюсь в грязюшке озерной, в морской воде отмоюсь, измажусь а потом очищусь, согрешил, теперь каюсь... — беспрерывно бормочет Высмерток, суетливо ступая по старой, почти незаметной, ушедшей в почву да траву дороге. Вдруг остановится, замрет на несколько мгновений, уставит в небо потерявшие свой родимый цвет глаза, воскликнет надтреснутым, негромким голосом: «Невжель не отпустишь, невжель не простишь, а?»

Бежит Высмерток по старой дороге мимо полуобвалившихся каменоломен с заросшими терном и можжевельником провалами и не знает, что грех его, Высмертка, — дитя другого греха. Греха, который сотворен был здесь, в этой степи, в этих каменоломнях шестьдесят три года назад.

Мышка и Бельмастого — отца и сына Перевертней — до города из Красных Круч тогда, в конце апреля восемнадцатого года, оказывается, не довезли. В волости — Мужичьей Горе, — где мужики остановились покормить лошадей, — к бричке подошел Евграф Руснак — высокий, черноусый, плечистый.

— Шо за команда?! — уставился он на прохаживающегося около брички со связанными Перевертнями Ульку Поцелуйникова.

Тот было раскрыл рот, чтобы ответить, но Гнаша Отцов, надевший на лошадей торбы с овсом, неторопливо подошел чуть ли не вплотную к Евграфу — тоже мощняга, только ростом на голову ниже Руснака.

— А вы кто сами-то будете? — внимательно и без робости, уставившись, в свою очередь, на спрашивающего, поинтересовался Гнаша.

Вернулся и Ваня Холодков, отлучавшийся за угол.

Руснак отнял руку от кобуры низко висящего маузера. Вторую оставил на другом, болтавшемся с другого бока. Утренняя депеша из города предупреждала, что в степи могут появиться, ввиду приближающихся кайзеровцев, переодетые деникинцы и прочие враги Советов. Руснак упер большую ладонь в плечо Гнаши, но тот даже не покачнулся.

— Ладно, пхаться не будем! — усмехнулся в длинные усы Евграф. — Документы имеете?

— Новых документов не имеем, — пробасил Ваня Холодков, — а старые что? Какой с тех-то пачпортов спрос!

— Если документов нету, — вздохнул Руснак, — придется вас задержать, пока сам товарищ Жванок не разберется.

— Жванок! — вразнобой воскликнули мужики, а Перевертни поежились.

— Знакомая вам личность? — оживился Евграф.

— А как же! — Ваня Холодков чувствительно толкнул Евграфа.

Тот отступил на шаг, одернул кожаный пиджак с накладными карманами, отряхнул офицерские бриджи, хозяйственно оглядел хромовые, слегка припорошенные белесой пылью сапоги, положил черные в раннем загаре руки на тяжко висящие маузеры и небрежно проронил:

— А раскормлены вы, братцы, ну и ну! — И зашагал прочь.

Мужики толком и обдумать эту фразу не успели, как быстро прошагавший через майдан Евграф уже вел из беленой хаты Власа Жванка. Тот был, как всегда, в ватнике нараспашку, при шапке и нагане.

— Мои земляки, мои! — издали слышался его с простудной хрипотцой голос. Подошел к бричке, бросил точный взгляд на Перевертней и распорядился: «Этих запереть!»

Уже вечером подробно рассказали мужики о случившемся в Красных Кручах. Влас их слушал, покашливая. И это покашливание заробевшим почему-то его землякам казалось знаком нетерпения предревкома. Они быстро засобирались на ночлег. Влас не стал их удерживать. Он тоже хотел спать. Он знал, что уснуть надолго в эту ночь едва ли придется. Руснак хотел подежурить у телеграфного аппарата, около так и норовящего смыться телеграфиста. Влас не согласился. Отослал Евграфа словами:

— И тебе завтра командовать, отдыхай! — И добавил: — Земляков моих запиши в отряд.

Оба — и Влас Жванок, и Евграф Руснак — знали, что завтра будет уже совсем не таким, каким был ушедший день. Завтра комиссар и командир — Жванок и Руснак — поведут свой отряд в каменоломни. Завтра кончится относительно светлая жизнь, а начнется...

— Вываляюсь в грязюшке, водицей отмоюсь, измажусь — очищусь, согрешил — теперь каюсь... — бесчетно раз повторяет Высмерток.

Топает Кузьма по старой дороге, не подозревая о том, что шестьдесят три года назад бежал этим же путем в такое же предвечернее время Ануфрий Шагов. Спешил, загоняя свое уж не очень и молодое сердце, спешил к озеру Актуз, где его ждали переодетые в солеваров Антипка Панкеев, Варавка и Грива...

Поспать Евграфу Руснаку и его квартирантам в ту ночь так и не удалось. Только сапоги снял Евграф, как появился фельдшер Армен Комитас. Маленький, седенький, никогда не расстающийся с пузатым саквояжем, где умещалось все его медицинское имущество, он на сей раз был без саквояжа. Руснак это оценил как тревожный знак. И в самом деле, Армен сообщал о том, что исчез санитар Ануфрий Шагов. Евграф, чертыхнувшись, пошел проверить посты. Вышли за ним и кручанские мужики. Надоумил Гнаша Отцов:

— Как бы Бельмастый со своим Мышком не утекли...

Перевертней держали в сарае — рядом с хатой фельдшера. Во дворе стояла какая-то животина. И мужики заспорили: ишак это или все-таки лошадь.

— Для лошади, — доказывал Улька, — все-таки маловата скотина.

— А для ишака большая! — не соглашался Ваня Холодков.

— Не видал и я таких ишаков, — сказал Гнаша.

Препирались, препирались, да и задремали, присев у завалинки. Разбудили их один за другим громыхнувшие взрывы. Мужики бросились к беленой хате ревкома в надежде получить оружие в связи с начавшимися военными действиями.

А когда вернулись к сараю, где сидели Перевертни, увидели: он пуст. Куда и как смогли исчезнуть в суматохе арестованные, так никто толком и не понял. Знал только Ануфрий, которого схватила разведка, когда он возвращался от озера. Он-то знал, но ничего не сказал, потому что не успели его об этом расспросить как следует...

Возвращавшийся с обхода постов Евграф вдруг увидел на майдане двух, сразу же показавшихся ему подозрительными. Окликнул их. Те кинулись, пригнувшись, к коновязи и метнули навстречу Руснаку по гранате. Побитый осколками, Евграф сгоряча продолжал бежать, стреляя из обоих стволов. Однако бандиты ускакали на партизанских конях.

До утра Армен Комитас ремонтировал организм Руснака. До утра рыскали по степи партизанские конники, но беглецов, дерзко проникших в Мужичью Гору, так и не нашли, хотя знали, что они где-то рядом: уведенные ими кони вернулись через час-полтора...

Антипка Панкеев увел Перевертней тайным подземным лазом через Мужичью Гору к озеру. Увел низким, пролегшим под старой дорогой ходом, когда-то прорытым для давно позабытой надобности. Сделать это Панкееву приказал Варавка — верный дружок Мышка Перевертня. С Питера связаны. С тех пор, когда с такими, как сами, анархистами пытались по-своему дело повернуть. К тому же благодаря Перевертням выжили недобитки, переодетые в солеваров, отсидевшиеся на одном из островов озера. Мышко подкармливал Варавку и Гриву, объединивших в одну банду жалкие остатки своих анархистских отрядов. Сидели на острове тихо — ждали часа. И вот, кажется, дождались. Кайзеровцы приближаются.

Почти не прячась, двинул в один из вечеров Варавка в Красные Кручи. Сунулся ко двору Перевертней — пусто. Узнал: арестованы. Пошел Варавка следом, словно чуял непростывший след. И если бы настиг в степи телегу с арестантами да их безоружных конвойных, не раздумывая, распорядился на свой лад судьбами и тех и других...

В Мужичьей у Варавки тоже был свой человек — Ануфрий Шагов. Мужик даже для Варавки неожиданный. Варавка боялся неопределенности в людях, потому и был всегда наготове. Реагировал на всякие случайности быстро, решительно. К Ануфрию Варавка являлся в крайнем случае. И вот он, такой случай. Не подвел нюх Варавку, вывел на след Перевертней. Ануфрий сообщил, что Перевертни сидят в сарае у Комитаса. Однако показать ход под горой Ануфрий твердо не обещал. Варавка остался на горе. Залез на один из яворов-древовеков. Он ждал, пока Ануфрий смотается домой оглядеться. Ануфрий вернулся не с пустыми руками. Притащил фонарь «летучая мышь»...

Варавка до последнего колебался — брать ему на дело или не брать Гриву, уже неделю маявшегося обострившимся ревматизмом. И надо же было ему как раз сейчас лечиться грязью. Прослышал, что Комитас так своих лечит. Варавка предупреждал, что верить армянам, как цыганам — дело погибельное. Так было всегда, внушал он корешу своему. Верить же армянину да еще красному — дело вдвойне, даже втройне опасное. Но Грива упрямый. Грамотей-недоучка. Вот и мучается теперь. Куда ему, развалине, в операции участвовать!

— Ну, мы рушим! — поднялся Варавка, маленький, кривоногий, лицом смазливый.

— Может, рогатеньких подождем? — в последний раз пытался остановить события Грива, поглаживая по кудрявой голове, словно мальца какого, Прохошку Панкеева. Тот спал у его ног, причмокивая толстыми губами.

— Не-еа! Кайзеровцы мне так же ненавистны, как ревкомовцы... — отрезал Варавка. — Кайзеровцы, как ни крути, захватчики. Я против них воевал в четырнадцатом, надеюсь, и в восемнадцатом повоюю...

Грива поморщился. Ему не хотелось больше ничего: ни власти, ни почестей, ни поклонения. Он мечтал о постели с белыми простынями...

— Бог в помощь, — махнул Грива рукой.

— Разбуди Прохошку, — вдруг нервно распорядился Варавка.

— Это зачем же нам пацана-то? — выступил Панкеев Антип.

— Ничего себе пацан! — ругнулся Варавка.

— И не подумаю! — отвернулся Грива. — Прохошка — мой ординарец. Я им и распоряжусь, когда надо будет...

— Малец он еще, — кашлянул Антип.

— Черт с вами! — снова ругнулся Варавка и посмотрел на неподвижно торчащего Ануфрия.

— Он мне тут нужен, — Грива снова поморщился, — для охраны. Вы все уходите. А если вас накроют с концами, кто мне жратвы принесет?

— Ишь, как ты за шкуру свою переживаешь! — задохнулся Варавка.

— Не психуй, а то руки дрожать будут, — посоветовал Грива. — А я бы все-таки рогатеньких подождал. Чую, скоро они нагрянут.

— Пока будем сидеть та ждать... — пробубнил Ануфрий и не договорил.

Варавка дернул его за рукав:

— Вот именно! Они их завтра же к стенке.

— И то верно. Время-то военное, — согласился Грива. А возможно, так сказал, чтобы скорее отвязаться от прилипчивого Варавки.

Ануфрий Шагов провел их к самому майдану. Фыркали у коновязи лошади. У ревкома торчал часовой. Единственный, как подумал Варавка радостно. Но тут увидел высокого человека, идущего мимо сарая.

— Кто? — одними губами спросил.

— Руснак самоличной персоной, — шепнул Ануфрий.

— Кокнуть бы, — выдохнул Антип.

Варавка, не глядя, пихнул Панкеева локтем. Тот обиженно засопел.