Колыбель

Почти одновременно с ним у входа в греческие каменоломни, неведомыми путями проблуждав в лабиринтах катакомб, появились наконец Гнаша Отцов, Улька Поцелуйников, Ваня Холодков.

— Ух, как на свет народились, — бубнил Ваня Холодков.

— Это же надо!!! — восклицал Гнаша Отцов, рассказывая о предательстве Ануфрия Шагова и прерываясь только для того, чтобы так вот воскликнуть или вставить в рассказ какую-нибудь деталь их почти суточного блуждания под землею.

Убив Комитаса, Шагов как бы обезумел. «Коль так — по греху и житие!» — крикнул Ануфрий в лица Варавки и Перевертней и ушел из банды. Видели его под вечер в Святынях. Заглянул к своей постылой бабе, на Кузьму годовалого поглядел, а потом двинул в Красные Кручи. Решил Платошку Колосова искать, чтобы и с ним, как с Комитасом, рассчитаться. «Теперь мне, — сказал жинке напоследок, — одна дорога — в ад. Сам уйду, а землю от врагов моих очищу».

В Красных Кручах к Валентине Колосовой под хату пришел. Стоит под окном и на свой манер сипато этак воет: «Валька, иии-ихь, Валька!» Та услыхала знакомое нытье. Из-за нытья и невзлюбила она Шагова... Что молодой девке от ухажера надо? А этот ходил следом и ныл. Скулил, а притронуться к ней боялся, видать, сознавал свое ничтожество. Сознавал, а таскался за девкой по ее следам.

Вот и тогда стал под окном и подвывает. Валентина вышла в белой рубахе до пят. Тяжелая спросонок, горячая. «Пошел вон, пес бандитский! — тихо сказала ему. — Твое счастье, что Платона сейчас нет, а то бы он с тобой за лекаря посчитался...» — «Иии-ихь! Откуда про лекаря знаешь?» — «Варавка тут был недавно, нахваливал тебя, гада...» — «Варавка?!»

И побежал Ануфрий прочь. Побежал с думкой мстить Варавке. «Ишь каков! Решил продать меня населению, чтобы я испугался и в банду вернулся. Ну я и вернусь, чтобы тебя кокнуть. Мне теперь все одно нет жизни на земле... Вот я тебя с собою в адик и прихвачу, любезный. Что мне Платон? Теперь мне Платон ненужен, даже опасен. Вдруг — он меня, а не я его, а Варавка останется в живых... Не-ет! Не допущу такого. Пусть Платон остается. С Валькой! Валька, видно, для Платона и создана...»

Всю ночь метался Ануфрий по степи. Банда словно сквозь землю провалилась. Может, подались на ту сторону? Шагов бросился к морю. Решил взять баркас и идти через море тоже. Надыбал баркасец, а там мальчонка спит, сторожит, значит, плавсредство. Выкинул мальчонку. Тот с перепугу — в крик. Хотел утихомирить. Но жители проснулись, не успел. День пролежал в пещере под Мужичьей Горой, не жравши, а едва стемнело — кинулся искать Варавку... Он — Варавку, а Платон Колосов — его. И настигли каждый ловец своего зверя одновременно. Варавка грузился на фелюгу — и правда, на ту сторону надумал уходить. Вот-вот шашка рубанет концы, навсегда отрубит бандюгу от земли родимой. Вот-вот... И появился Шагов. Бежит, тяжело гремя прибрежным песком-ракушкой, размахивая обрезом. Варавка вроде бы и почувствовал что-то. Но почему-то, вопреки себе медлил: припадет к пулемету, отвалится от него, припадет, откинется. Ануфрий ему рукой машет, мол, подожди — дело есть. Тот поверил. И все-таки Шагов промахнулся. Стрелять не умел. Ничего он в своей жизни не умел делать толком. Варавка срезал его очередью. Да не успел концы фелюги рубануть. Платон с партизанами прискакал.