Колыбель

СПАС-РЫБА

...Маруся седая, словно чаечка, сидела на камне, неловко свесив тонкие ноги. У камня с солнечной стороны ютился на корточках невзрачный мальчик, похожий на маленького старичка.

Руснак подошел к ним. Маруся, дернувшись раз-другой, будто ей не хватало сил подняться одним движением, слезла с камня.

— Граня, — прошептала она, — у меня больше нет никого, кроме тебя... Я скоро помру... Пусть мой мальчик останется у тебя... А?

Стояла Маруся перед Руснаком с опаской, будто боялась, как бы чего не случилось неожиданного, непоправимого: не упало небо, не разверзлась земля.

Руснак все увидел и все понял. Он обнял Марусю. Прижал ее к жесткому своему боку. И сразу же почувствовал, как давно и безнадежно она голодна. Наверное, Марусе и перепадала пища, но и то лишь после того, как наедался мальчишка, похожий на старичка, — ее маленькая пугающая тень.

«Как-то его зовут?» — подумал Руснак. Уже ведя Марусю в хату, он спросил у пепельноголового с серыми, словно камень-дикарь глазами, заморыша:

— Как твое имя?

— Павлуша.

Снова эти двое заговорили, когда Руснак посадил их к тарелкам вчерашней ухи, которую наскоро подогрел на примусе.

— Как же вы добрались? Голодали, бедные...

— Мамочка побиралась... — ответил Павлуша и, торопясь, захлебываясь, стал есть, а в конце вылизал миску.

Маруся взялась за ложку лишь после того, как увидела, что по лицу ребенка покатился пот усталости и насыщения.

— Ешь, Маруся...

— Мне трудно есть, да и бесполезно...

— Почему?

— Не принимает организм. У меня в желудке рана...

— Врачи сказали? — насупился Руснак.

— После блокады я лежала в Свердловске в госпитале. Думали, просто истощение, а оказалось, когда кровь пошла, что язва.

— А ребенок? — спросил Руснак.

Маруся поглядела на уснувшего Павлушу:

— Я его подобрала там же, в Питере, когда меня эвакуировали. Вернее, он оказался в моих носилках. Не отдавай никому, пусть у тебя живет.

— Вы у меня теперь оба жить станете, — супясь в пол, говорил Руснак.

— Я недолго, — согласилась Маруся.

— Ладно, ладно. — Руснак погладил Марусю по голове.

Маруся дрожащей ложкой зачерпнула уху и поднесла к губам.

— Пахнет как!

— Ешь, ешь, Маруся!

Маруся проглотила всего две ложки, больше не смогла. Тонкая, словно стебель, шея ее напряглась, песчаные глаза округлились. Она уронила голову.

Отдышавшуюся Марусю Руснак уложил на топчан. Павлуша проснулся и, скуля по-собачьи, крутился около.

— Все, все! Сейчас мы пойдем с тобою за лекарством, Паша! — заявил ребенку Руснак.

Мальчик доверчиво поднял на Руснака глаза и шагнул к порогу. Евграф достал из скринки моток суровой нитки, на конце которой были морскими узелками привязаны гайка и чуть повыше ее — крючок.

— Пойдем, Паша!

— Куда, в аптеку?

— У нас тут своя аптека.

— Ты не разозлишься, если я скажу тебе что-то? — робко спросил Павлуша.

— Я не люблю злиться, — ответил Руснак.

— Даже если поперек тебе говорят?

— Даже если и поперек.

— Ну тогда слушай. — Павлуша еще раз внимательно вгляделся в Руснака. — Во-первых, не называй меня Пашей. Я же ведь не баба тебе, мужик!

— Сколько же тебе стукнуло годов? — поинтересовался Руснак. Они уже вышли из хаты и не спеша топали к воде, там, где бухта и черные камни.

— Сколь ни есть, все мои, — отрезал Павлуша. — Но тебе скажу, нам ведь с тобою теперь, как ни ряди, а жить. Семь скоро будет.

Для семи лет он был очень мал. И Евграф вздохнул от этой мысли.

— Ты не вздыхай. Я тут у тебя быстро на ухе отъемся.

— Это так, — сказал Евграф, — отъешься, как пить дать.

— Так вот, называй меня Павлуша. И второе...

Евграф его перебил:

— А мне не нравится «Павлуша». Ты же сам говоришь — мужик. Я тебя буду звать Павел. Пойдет?

— Согласен, — ответил Павлуша.

— Ну, что у тебя там второе?

— Ты мужик еще нестарый, верно? — глядел сбоку и снизу вверх Павлуша.

— Да. Еще поживу.

— Женись-ка ты на Марусе, а?

— Давай договоримся, Павел. Сначала мы Марусю вылечим, а потом подумаем, как быть.

— А то я не понимаю, что надо прежде вылечить, а потом уже думать о детях. Она разве же может в таком здоровье дитенка выродить...

— Так ты и про это понимаешь? — теперь остановился Евграф.

— А чего тут секретного!

Они уже подошли к воде. Евграф стал что-то высматривать за камнем — широким и плоским, на котором в углублениях коровьими глазами стояла ночная вода.

— Я полежу, что-то после твоей ухи в сон валит, — проговорил мальчишка.

— Погоди. Поймай мне осу, — попросил Евграф.

— Боюсь, — медленно отступая от повернувшегося к нему Руснака, ответил Павлуша.

— Я тебе скажу как.

— Они жалятся.

— Набери в рот воды и брызни на осу. Или, если норку найдешь — гнездо ихнее, залей его водою...

Павлуша набрал в рот воды и тут же выплюнул:

— Тьфу, горька!

— Да, на Балтике вода слаще, — согласно кивая, сказал Руснак, — но и тут хороша. Привыкнешь.

Вскоре были осы. Евграф насадил на крючок сразу три штуки и спустил с камня снасть.

— А где поплавок? — Павлуша дернул за рукав старой перелатаной свитки Евграфа.

— Для этой рыбки не нужен поплавок. Я пальцем уловлю ее движение. Вода прозрачная, и так будет видно, если подойдет. Она не подойдет, если увидит нас. Так что ты присядь здесь и не высовывайся.

— Выходит, что этой рыбой ты хочешь мамочку вылечить.

— Именно так. Через неделю Маруся песни будет петь.

— Вот бы хорошо... — мечтательно протянул Павлуша.

Рыба долго не бралась. Видимо, разговор ее пугал. Но вот мальчишка уснул, разморенный теплом и убаюканный дыханием моря. Первую рыбку Евграф достал не скоро. Едва не прозевал момента, потому что задумался. Мысль тонкой ниточкой петляла, обрывалась, но Евграф ее, не торопясь, ловко связывал и продолжал прясть, и уходила она далеко, в те самые времена, когда не было в его жизни счастья...

Эта рыбка Спас была велика — в ладонь Евграфа. Как правило, они чуть крупнее барабули. Несведущему человеку ее от барабули не отличить. Такие же пятнышки малиновые на боках. Такой же крутой лобик. Отличает Спаса от султанки верхний плавничок, напоминающий и по цвету и по форме маленькую золотую корону. Если кто знает, видел дракончика, сразу же представит себе и Спаса.

— Павел, что же ты спишь-то? Глянь, есть добыча!

Павлушка вскинулся, ахнул:

— Золотая рыбка!

— И так ее у нас называют, — согласился Руснак и впервые за этот день улыбнулся длинным нескладным под серыми усами ртом. Сначала только ртом, а потом, когда увидел, как ожили глаза мальчишки, улыбнулся и карими своими глазами, и морщинами на щеках и у глаз.

— Теперь я верю окончательно, — воскликнул Павлуша, но тут же осекся, вспомнив, что кричать не надо, но вышептал до конца, что хотел выкликнуть, — чтобы золотая рыбка да не помогла!

Руснак выхватил из воды еще одну, затем еще. После чего сказал:

— Ну вот, на сегодня достаточно. Больше не требуется. Уже сегодня Маруся поест, и ей сразу же станет легче.

— Скорее пошли, скорее! — Павлуша тащил Руснака за широкую парусиновую штанину. И тот убыстрял свой и без того резвый шаг.

— Что, выходит, только на осу и клюет? — попутно спрашивал Павлуша.

— Только на нее, — подтверждал Евграф.

— А как же зимою?

— До зимы управимся. До зимы у нас Маруся здоровой будет, — успокаивал Руснак. — Рыбка Спас живородящая. И родит она ранней весной. Зимою ловить ее нельзя. Только летом. Все продумано...

— Кем продумано? — заинтересовался Павлуша.

— Природой, брат! А то кем же?

— Природой? Разве она умеет думать?

— А как же?.. Если бы не умела, и нас бы с тобою не было бы... Мы народились не случайно. Природа нас народила, чтобы ей было не так одиноко...

— Самых первых людей, значит, не баба народила, а она? — протянул Павлуша.

— Понимаешь, Павел, молодца!

— Чудно все это, что я сегодня узнал от тебя. Врачи не берутся Марусю спасти, а ты взялся. Лекарства не в аптеке, а в море... И осы... Надо же, только на них и клюет рыба Спас...

— Погоди, Павел, мы с тобою как подружимся, так ты еще и не то узнаешь.

— А что, мы еще не подружились? — огорченным просил Павлуша.

— А ты считаешь, что уже? — в свою очередь, спросил Евграф.

— Я думал... Вот женишься на Марусе и станешь мне батей...

Руснак остановился, были они уже у самого двора. Подхватил Павлушу на руки. Поднес его, невесомого, к лицу своему и уставился в маленькую физиономию почему-то испугавшегося, замордованного войною дитя человеческого... Евграф снова увидел ту самую ниточку, что вела в несчастную изначальную часть его жизни... Нельзя! Он опустил мальчонку наземь. Нельзя. Ибо никому не приносил Руснак счастья из тех, кого хотел полюбить.

Маруся спала, когда они, вымыв казанок, опустили туда и залили родниковой водою рыбу. Она была неживою. Спас-рыбка гибнет в первые же секунды пребывания на воздухе.

— Гляди, Павел, в следующий раз попробуешь сам варить, — окликнул вновь задремавшего мальчика Евграф.

Павлуша сел на табурет и уставился на казанок: вода начинала закипать.

— Гляди в оба. Я выключу примус, как только рыбки начнут, словно живые, двигаться в кипятке, — предупредил Руснак.

Тут как раз на этих словах вода забулькала.

— Гляди-ка, глянь ты! — зазвенел голоском Павлуша. — Они совсем как живые!

Этот крик и разбудил Марусю. Она приходила в себя, словно после обморока.

— Мамочка, мамочка! Сейчас он тебя лечить станет.

Руснак сквозь марлю выцедил навар в литровую кружку и поставил ее, ароматно дымящуюся, на стол.

— Сейчас остынет, будешь пить, Маруся.

— Не выйдет, наверное, Граня!

— Выйдет, мамочка, выйдет, — уверял ее Павлуша, опустившись у ее тонких ног, обнимая Марусю за слабые колени.

— Павел, а ты давай рыбку ешь, — пригласил Евграф. — Только осторожно, костей там полно.

Павлуша набросился на угощение. Ел, облизывая пальцы, урча, словно котенок.

Маруся нерешительно протянула руку. Коснулась эмалированной кружки. Горячая. Надо подождать. Руснак принес глечик и перелил отвар в него. Маруся поднесла глечик к лицу и чуть не уронила: Руснак успел подстраховать. Потом она, не поднимая глаз, припала к глиняному краю кувшина и стала пить, пугаясь своей отваги.

Через неделю Маруся уже сидела на том самом камне, куда слетела из прошлой жизни Руснака. Она неотрывно глядела в ту сторону, куда уходил Евграф на работу. Он охранял море от воровства. Глушили рыбу, тоннами она гибла — мелкоту воры не брали. А взрывать было чем. По балкам да каменоломням пооставалось много такого, что могло взрываться, да еще как...

А Спас-рыбку для Маруси ловил и готовил все чаще Павлуша. И никогда он не вытаскивал из моря больше положенных трех золотых рыбок. Маруся и сама уже могла себе приготовить отвар, но Павлуша ей этого не позволял делать. Сам управлялся. Не сводил с Маруси глаз, пока та пила зелье, лишь после принимался есть вываренных в родниковой воде рыбок.

Евграф возвращался с ночи. От недавнего напряжения болела голова. Прибоем шумело в ушах. Ночью схватили троих. Глушили рыбу. В самом населенном месте. Как раз над ямами, где рыба зимует, мимо которых идет на нерест и возвращается с него. Сколько молоди загублено! Беда...