Колыбель

ПЕРВЫЙ КУБ

Андрюха проснулся. Будильник еще не подобрался к назначенному часу. Он зазвенит, когда Андрей Колосов, наскоро перехватив кружку молока с хлебом, поцеловав мать, уже побежит по сонной августовской улице, где в жухлой траве обочины зоркие домашние птицы вовсю подбирают рассыпанные ночными рейсами последние зерна нового хлеба.

Валентина Колосова — массивная, медленная — посмотрит сыну вослед и почему-то — бывает такое у женского пола, да еще в таком солидном возрасте — всплакнет. И заболит у нее сердце. И не отпустит до самого начала праздника. А когда круговерть небывалого гулянья, какое здешним местам и не снилось, уже начнет потихонечку, словно добрый штормяга, закипать музыкой и голосами, гудом грузовиков, везущих высокопробный бетон к котловану, Валентина забудет всякую всячину жизни своей неудавшейся. Накинет на могучие плечи тонкую пуховую шаль белую и пойдет с людьми в степь и узнает, что этот праздник — праздникам праздник. И снова заплачет. Что делать? Малые дети — малые радости. Большие дети — большие заботы!

На пути к сопке Андрюха Колосов остановился, чтобы посмотреть на вулкан. Тот стоял вдали, в дымке степной, формой и высотой напоминая скифский курган, в котором захоронены по крайней мере и сам бог войны кочевников, и все его войско. Что надо вулкан... Бегал Андрюха в детстве к вулкану, чтобы посмотреть, не собирается ли тот дым пустить. Потому что, говорила бабка, когда еще в хорошей памяти была, если над вулканом дым — беда придет. А если дым густой и его много, война может начаться. Ведь курился он всю войну, не переставая. В деревне всякий, выйдя во двор спозаранку, первым делом на вулкан глядит. Вот он, рядышком, рукой подать. Вершина у него словно бульдозером срезанная. Это потому, что кратер. Он своим дымом верхушку холма сжег. Бегал-бегал Андрюха, пока не успокоился. Видать, не будет войны, коль вулкан не дымится. Да и кратер землей зарос. Вроде и не было на вершине никакой дыры. Успокоился Андрюха. Другую заботу вместо беготни на вулкан нашел. Радостную. Станет на склоне его. Солнце едва от моря оторвалось. На него, пунцовое, глядеть не больно, приятно. Ждет Андрюха, пока в его сияние жаворонок попадет, словно в тонкой розовой сетке запутается. Сетка тонкая и слабая — птичка трепещет в нем недолго. Красиво так. Крылья растворились в движении. Копошится жаворонок, кувыркается в розовом плену, пока не освободится. Поглядишь на это, и уже не хочется ловить птаху. И так всю ее увидел, словно в руках подержал. А в детстве нет сильнее желания, чем желание подержать птицу в руках.

Всегда в праздник вспоминается такое. Надо же, бабка на память пришла. Дядьки снились, дед... Может, и надо так, должно так быть, чтобы и в самой великой радости люди не забывали тех, кому обязаны всем? Закон природы, наверное! Хороший закон.

Андрюха двинулся к плосковерхой сопочке, удобно возвышающейся над степью, — с нее видно далеко вокруг: и город, и море, и деревня над рыжими кручами, и вся стройплощадка как на ладони. На сопочке все в полном порядке. Деревянный настил под рояль. Подведены к розеткам электрокабели прямо от ЛЭП. Специально две деревянные мачты поставили. Зенкин приезжал, крутил маленькой лысой головой:

— Все это затраты... И какие. И ради чего? Ради сомнительного эффекта. На один день.

Были на нем вельветовые штаны-дудочки, серый какой-то батник с мятыми рукавами. Зенкин боялся обгореть на солнце, постоянно то откатывал, то закатывал рукава.

— Почему на один день? Теперь все праздники так будем праздновать. Чтобы на всю степь музыка, — возразил кто-то из ребят.

Зенкину не понравился тон возражения. Уж больно безбоязненный был тон. Но Зенкин знал, как осадить неуважительность к себе.

— Как фамилия? — деловито спросил он у возразившего.

Тот смутился. Зенкин повторил вопрос.

— Зачем вам фамилия? — заметно заробел парень.

— Отвечай, когда спрашивают! — резко наступал Зенкин. И этим самым допустил промах. А промашка вышла потому, что парень как-то уж очень заметно заробел. Заробел, но, услышав в тоне председателя постройкома нотки вздорности, быстро пришел в себя.

— Будем знакомы! — сказал парень и с улыбкой протянул руку Зенкину.

— С кондачка такие вопросы не решаются, — невольно пожал руку парню, записал фамилию в крошечную серенькую книжицу.

— Почему с кондачка? — подал голос Андрюха. — Вороной знает. Мы на комитете обсуждали сценарий. Абуладзе в курсе. Дал «добро». Товарищ Руснак не против... Жаль, вас не было на месте.

— Да, я был в командировке. Без моего согласия решили. Но имейте в виду, все вышеперечисленные товарищи не отвечают за материальные ценности. Им что? Они пожалуйста, всегда согласны. А я отвечаю за каждый инструмент. Рояль, знаете, сколько стоит?

Андрюха вспомнил этот разговор и усмехнулся. Зенкин не вредный, он просто суетится. Прежде чем сделать дело, примеривается — так вот, по-своему. Надо было и его на свадьбу пригласить, эх, запамятовал. Получится нехорошо. Все придут — и парторг, и начальник стройки, а председатель постройкома — нет. Подумает еще чего! А ведь он один из первых поддержал на парткоме кандидатуру Колосова в комсорги вместо Никиты. Даже запоминающиеся слова сказал. Мол, парень любит людей и так далее...

Андрюха стоял на сопке, пристально глядя на стройплощадку, вбирал в себя дух родной земли, словно бы напоследок, словно бы перед разлукой. Он это чувствовал и не понимал, откуда это чувство в нем. Ему было одновременно и грустно и легко. На сердце легко, а душа сжимается. «Может, потому, что женюсь, — пронеслось вдруг в сознании. — Может, не надо бы, может, рановато?»

Степь дышала, вздымаясь холмами, трепеща на ветерке выгоревшими на солнце травами. Однообразно, но нетомительно звал кого-то жаворонок. Дальний курган с деревцем на гребне напоминал домик с дымком над трубой.

Тишина вдруг повисла над морем, озером, степью, вулканом. Стройка остановилась, потому что достигла одного из важных моментов своего бытия.

Над котлованом импровизированная трибуна — два тяжелых грузовика съехались, состыковались торцами кузовов. На кузова, образовавшие довольно вместительную площадку, взошли гости праздника, избранники строительного коллектива, руководство. Скоро они скажут каждый свое слово. Правда, сказать его надо так, чтобы оно проникло в души других. Не каждый может так. Но вот Руснак дает слово Богдану Жванку.

— Есть люди, которые склонны из недостойной человека жалости к себе восклицать в трудные моменты: что я видел? А ничего я в жизни этой не видал!.. («Дал, дал, дал!» — понеслось над озером, дамбой к вулкану, а оттуда в кроны древовеков, не сдавшихся подземной горькой воде, спугнуло чаек с камней трех скалистых выступов.) Многие, особенно молодые, люди стремятся уехать куда-нибудь, поездить по земле. И большинство из таких людей так и не находят пристанища, пока не вернутся домой! («Мой, мой, мой!» — отозвалось откуда-то со стороны деревни Святыни.) Я глубоко убежден, что человек должен прожить свой век там, где родился. Только такой человек может быть по-настоящему счастлив.

Колчедан наклонился к плечу Арины и прошептал: «В этом что-то есть. Горцы, сидящие на одном месте, живут по сто пятьдесят лет!»

— Вот вы меня сейчас слушаете и, возможно, думаете: видать, Жванок перепутал тексты своих речей. Прихватил не ту, что написал к случаю закладки первого куба. Действительно, я не собирался выступать с такими словами, которые сейчас говорю. Я написал заранее совсем другое. Но мне кажется, что мне пришли сейчас самые подходящие к случаю слова. Вот мы и дожили...

Никита глядит на Марину. Не узнает жены. Она изменилась. Дело даже не в том, что от былой фигуры мало чего осталось. У этой женщины теперь другое лицо. Изменился цвет глаз. Глядит она на ковыль, глаза пепельные. Глядит на небо — голубые. И нет в них для Никиты того света, который звал его, притягивал. Не нужен я теперь! У нее другая забота, думает Никита, забота о будущем сыне...

— ...Дожили до этого необыкновенного часа. Мы видим момент пересотворения. Качественный скачок. Тот самый, по диалектике. Время накопило количественный потенциал. Долго копило. Стоило это нам и крови, и жизней...

«Стоило!» — вдруг резко и неожиданно прокричала пестрая птица сорокопут. И этот ее крик перекрыл на миг голос человека. Никто ничего не понял. Выступающий лишь на мгновение прервался. Птица сидела у самого микрофона на крышке рояля. Того самого рояля, который не хотел ставить на близлежащей сопке Зенкин. И теперь только он понял, что это. Он потихоньку сошел с трибуны, отыскал в толпе Андрюху Колосова, что-то внушительно ему сказал. После чего Андрюха бросился на сопку, а Зенкин вернулся на трибуну.

— И вот эта стройка. Ее ведет человек. Но стройка эта и явление природы. Природа продиктовала нам необходимость этой стройки. Она же и не позволит нам делать это дело плохо. Она — самый первый и самый строгий судья.

Марина вздрогнула. Прижалась к Никите. «Так долго говорит, — прошептала она. — Дольше, чем все!»

— Запомните этот час! Внуки ваших внуков непременно спросят: неужели когда-то все было не так, все было другим, все было иначе...

Загудели бетоновозы. Все красного цвета, с вертящимися емкостями, где высокопробный бетон смешивался, смешивался, смешивался, пока его не стали выгружать. И вот уже кран несет этот бетон по воздуху и выливает на арматуру.

И пошли непрерывным потоком КамАЗы. Около десяти суток беспрерывно будут возить они бетон, пока не зальют положенные тысячи тонн в основание реакторного отделения.

Рояль на сопке зазвучал мощными аккордами. Запел на всю округу. Началось гулянье.

Море и степь, озеро и недалеко стоящий лес как бы подхватили это счастливое состояние, охватившее людей. Они дохнули на сопки предвечерней прохладой. Зной рассеялся. На улицах городка, на песке у воды задымились мангалы, и душистое мясо, нанизанное на шампуры, наполнило воздух сокрушительным духом насыщения. Хлопали пробки, фонтанировали зеленые бутылки. Их содержимое наполнило мир запахом винограда. Облачко этого духа долетело до августовской плантации будущего винограда, и несколько гроздей сразу созрели.

Это их отыщет, пользуясь тем, что сторож отлучился поглазеть на закладку основания реакторного цеха, Лида и принесет на сопку к роялю. Там и начнется пир. Слегка захмелевший от молодых ягод руководитель ансамбля объявит в микрофон на все четыре стороны:

— Сегодня у нас всех, друзья, двойной праздник: закладка первого куба и День строителя. У Андрея Колосова и Лидии Пшеничной — тройной. У них сегодня свадьба!

Валентина Колосова как раз поднесла к губам бокал с шампанским.

— Я... Што я чую?

— Выходит, тетка Валентина, побрались они, — ответил Вася Конешно и выпил свое вино. Взял шашлык и вцепился в него крепкими молодыми зубами.

— Как же... это? — Валентина Колосова сорвалась с места, уронила невесомую белую шаль за спину.

— Неправильно поступил Андрюха, — осуждающе проговорила Матрена, все еще держащая в смуглой руке свой стакан с пузырящимся напитком.

— Я так, мать, не сделаю. Мы с тобою гулянку у нас во дворе соорудим.