Колыбель

И это помогало. Вася от такой своей ругани веселел, ибо чувствовал себя чище и достойнее тех, кто брал у него рыбу, которую он, не совладав с жадностью, добыл утром, которую не знал бы куда и девать, если бы не эти люди.

Купили у Васи камбалу какие-то чужаки, проезжавшие на «Жигулях» мимо Красных Круч. После чего заглянул в магазин, взял бутылку хереса, выпил от огорчения. К городку подошел, и так ему захотелось что-нибудь потихонечку затянуть. Спеть что-то такое, для души. После огорчения захотелось погреть душу песнею. Когда-то в детстве мать певала по вечерам. Ох и песня ж была! Ласковая, грустная. Про Васылька, что сено косит. Прямо за душу брала, аж до слез хватала. У матери всегда, помнится, глаза мокрые были, когда пела она. А у Васи и сейчас внутри песня эта звучит. Какие же слова в ней? Не вспоминаются, хоть умри. Простые-простые слова, а вот и забылись почему-то. Что же это такое? Звучит песня в душе, а спеть Вася не может, слова забылись.

В те поры, когда мать запевала эту песню, Вася все у нее допытывался: «А правда, мама, война кончилась?» — «Кончилась, Васылько, кончилась, хай же ей грэць!» — сквозь песню отвечала мать. Тогда она была совсем еще молодая. Вася не помнит, как она тогда выглядела. Вроде ничего была, а вот замуж никто ее не взял. Наверное, потому, что с дитем была. Кому нужна с дитем? Нетронутых девок было много. Полно было незамужних. Не брали даже девок, что из-за войны перестарками к тому времени оказались.

И горько Васе стало от этих неожиданно навалившихся воспоминаний. «Кончилась война или нет? Мама?» — «Кончилась, Васылько, кончилась уже». Вася хотел всегда спросить у матери еще об одном, во что не верил. Про батьку своего: вернется он или на самом деле пропал на войне? Было Васе семь — восьмой тогда. Совсем дитя, а вот докумекал, что нельзя у матери такое спрашивать. Почему-то казалось, что нельзя про такое спрашивать. Просто ждал. Не верил и ждал. Вдруг батько отыщется, вернется.

Возвращались другие. И в Красные Кручи. Дядька Захар Колосов, контуженый. А потом светился, как тарань или бакабаш вяленый. Он еще построил потом Фелюжий нос. Памятник не вернувшимся с войны. Просверлил на железе памятника и Васину фамилию. Даже после этого Вася все еще надеялся, что батька вернется. Ждал Вася. А мать пела по вечерам. И плакала.

Уже у самого дома почуял Вася беспокойство. Ускорил шаг. Толкнул дверь.

— Мам, что вы, а?

Матрена сидела у стола. Маленькая, серая, словно степная птичка.

— Дэ ты, сынок, ходышь?

— Что ты, заболела?

— Не. Здоровая. Ты дэ ходышь?

— Рыбу сжарила?

— Хай вона пощезнэ, рыба твоя, сынок!

— Что ты?

— Иди до лодки. Там тэбэ инспектор...

— Валька? Иванов?

— Та хто ж еще?

Вася выскочил из хаты. Перешагнул через повалившуюся загородку.

Точно! Рядом с его лодкой качается катер рыбинспектора.

— Явился? — раздалось сзади.

Вася резко обернулся, так его этот голос врасплох застал.

— А что? — негромко спросил.

— А ничего. Судить будут тебя, негодяя. Сейчас я заберу твою лодку. А потом, завтра... Завтра же поеду в прокуратуру. Хватит! Надо же с кого-то начинать, чтоб другим неповадно было.

— С меня, значит, начать хочешь, чтобы другим неповадно, так?

— Да ты к тому же и нетрезвый!

— Не твое дело. Ты мне не начальство. К тому же сегодня выходной.

— Я лодку забираю. — Валентин двинулся к воде, занес ногу, чтобы ступить на свой катер.

— Геть! — заорал Вася. — Тока тронь лодку!

Валентин обернулся резко:

— Ты мне еще угрожать? Ворюга! Вредитель!

Вася выставил руки вперед.

— Иди, иди ко мне. Поговорим.

Валентин подошел, и, не успел Вася схватить его, как получил сильный удар по рукам.

— Так ты еще бьесся? Ну что же, первым начал... — Вася пригнулся, норовя ответить на удар. Но рыбинспектор увернулся. Вася потерял равновесие. Упал. Оцарапал лицо о ракушки.

— Завтра не ты, а я на тебя в суд подам. Сниму побои и подам, — сопя и чертыхаясь, поднимался Вася.

— Ты не только ворюга, но и трус к тому же, — спокойно сказал Валентин.

— Я трус! Я труссс! — зашипел Вася. — Сейчас поглядим. Сейчас, — широко разведя руки и отступая, бормотал он. Чувствуя, что поваленный плетенек близко, рукой подать, рванулся к нему, стал выдергивать полусгнивший колышек. — Сейчас я тебя пришибу вот этим дрючком. Счассс!

Валентин отвернулся от него. Шагнул в свой катер и стал запускать мотор.

Видя, что его угрозы не приняты всерьез, Вася бросил колышек и кинулся к воде.

— Стой! Куда тикаешь?

Валентин не ответил.

— Сам трус! — крикнул Вася. — И свидетелей у тебя нет!

Валентин оставил в покое движок катера.

— Есть, есть люди, которые видели...

— А-а! Это ты бригадирского подпаска имеешь в ввиду! Этого мозгляка! Этого никудышного, чокнутого. Так ему никто не поверит!

— Я имею в виду тех, кому ты сбывал рыбу. Много денег сгреб, ворюга?

— Все мои, все! — снова, теряя контроль над собой, закричал Конешно.

Взревел мотор катерка. Голос Васи потонул в шуме.

Катерок тронулся и поволок за собой лодку.

— Не трогай! Не твое! — орал Вася и метался по берегу. — Ну ладно! — бормотал Конешно, слушая удаляющийся рокоток инспекторского катера. — Я ему покажу! Я до него доберусь! Он у меня на коленки станет... — Василь бросился в дом. И под испуганные вопли матери, все видевшей и слыхавшей, пытавшейся помешать сыну, сорвал со стены ружье. Заметался по хате, находя патронташ. — Я ему покажу, как на своих руку поднимать. Нашел крайнего. Другим, значит, можно. Эге! Других он боится. А на мне решил отыграться, власть показать решил... — Выскочил во двор. Шарахнул в небо из двух стволов и заорал: — Убью-ю!

Вся деревня слыхала его сумасшедшее «убью-у-у!».

Вроде и ненадолго забылся Никита, вдруг услыхал сквозь сон: вроде шумнуло что-то на бруствере котлована в противоположном углу. У экскаватора другого. Подумал: ветер, что ли, разбирается? Отряхнулся Никита от полудремы. Тихо. Показалось? И снова думы навалились тревожные. О Марине, о матери.

Холодные ночи начинаются. Сверчков почти не слыхать. Какой-никакой когда-никогда скрипнет — и молчок. Никита поежился и вздрогнул от довольно явственного звука. Ударило железо. Звук донесся со стороны соседнего экскаватора. Курочит кто, что ли? Сразу же вспомнилось: то один, то другой экскаваторы простаивают. Вроде как нарочно кто-то их ломает. Пойти поглядеть? Неужели кто-то вредит вот так ночами, когда в котловане никого? Никита осторожно спустился наземь. Заходя с теневой стороны, стал приближаться к экскаватору. Звук повторился: осторожный, тихий. Хоронясь, бегом приблизился к самой машине. И понял: кто-то орудует, ключами работает.

— Что надо? — выскочив из-за ковша, гаркнул Никита.

Маленькая фигура замерла. Грюкнул выпавший из рук ключ. Человек бросился бежать. Никита без труда настиг его и подставил ногу. Беглец со всхлипом растянулся, и видно было, что ушибся при падении. Никита неторопливо подошел, наклонился. И тут же повалился навзничь. Человек, резко поднявшись, коротко ударил Никиту в переносицу чем-то твердым. Никита не потерял памяти. Подумал: не кулаком ударил, не кулаком. Быстро подхватился, погнался за карабкающимся на бруствер человеком. Успел схватить за ногу. Сильно рванул на себя. Глаза запорошило пылью.

— Убью-у! — закричал беглец. Но Никита уже завернул ему руку с небольшим гаечным ключом и ударил по шее.

— Ууууу! — завыл человек. И Никита узнал его.

— Вася?! Это ты, Вася?

— Бррригадиррр! Отпусти, прошу! — Вася пытался вырваться еще раз. Рванулся, но боль в суставах завернутой за спину руки дала себя знать, и он снова взвыл, выругался.

— Ты зачем ударил меня, Вася?

— Отпусти руку. Больно!

— Посмотри, зараза, что ты сделал мне! — закричал Никита, не отпуская руки.

— Не могу посмотреть, больно повернуться и темно...

Никита отпустил Васю. Тот сел наземь и еще раз выругался, потирая руку.

— Вывихнул ты мне ее, бригадир. Как теперь работать?

— Успокойся! Работать в бригаде ты больше не будешь!

— Это почему же?

— Вредитель ты!

— Я? Вредитель! Это надо еще доказать! Может, я пришел подремонтировать машину.

— Ночью? Видать, в темноте перепутал — в чужой экскаватор залез?

— Может, и так...

— Ясно!

— Что тебе ясно?

— То, что ты тип. Браконьер и вредитель. Судить будем тебя.

— Кто судить? Ты? Тоже мне судья нашелся!

— Ладно, — успокаиваясь, проговорил Никита. — Скажи, зачем ты копался там? — Подождал ответа. Его не было. — Выходит, что все поломки на твоей совести. Кран ты тоже?

— Кран! — закричал Вася. — И кран. И все поломки. И все другие неурядицы. Все я! Я! Я! Я! — орал Вася. — И то, что котлован стали копать на полгода позже, все я. И отсылал технику строить санаторий. Я подсунул в котлован мины и снаряды. Я мамонта закопал, чтобы остановить работы... Я!

Никита опешил.

— Ты сумасшедший?

— Да! Да! Чокнутый! Я — чокнутый, — закружился Вася, приплясывая.

— Вот то-то же и есть! Вот именно! Темнота беспросветная. И вредитель! Иди домой, завтра иначе будем разговаривать.

— Ничего завтра не будет! — ответил на это Вася.

— Еще как будет!

— Ты спробуй докажи. Тебе же никто не поверит!

Выпалил и пошел прочь. Никита шагнул было следом. Но тут же остановился. Вполголоса выругался. И ему показалось, что вся эта нелепица ему пригрезилась.

Чтобы Вася... Чтобы он... Чушь какая-то. Бред. Да что ему тут понадобилось? Насос, что ли, в огород хотел поставить? Никита долго еще стоял потерянно. Чувствовал, как саднит переносица. Потом двинулся следом за ушедшим Васей.

Перед тем как пойти в общежитие, Никита заглянул в медпункт. Дежурная фельдшерица заклеила ссадину пластырем. Молча. Не впервой у нее такая работа по ночам.

Никита пошел к морю. Из головы никак не шли бредовые выкрики Васи. У Фелюжьего носа опустился на корточки, долго глядел на именослов, высверленный в железе. Потом перевел взгляд на море. Оно было тихим. И вот в самой глубине этой огромной тишины загорелся костер. Так ало и дружно горит только сметанная скирда новой соломы. И горело в море так же недолго. Неужели сейнер? Но тут же Никита понял, что Это ночной мираж. Но мираж, снова затревожило душу, из ничего не бывает... Значит, где-то сгорело... Вороной вспомнил, что на той стороне залива — автострада. Возможно, автомобиль, авария... Нет, отмахнулся Никита от мрачных картин воображения. За автострадой поля. Видно, сгорела скирда... Где-то за горизонтом в небо воткнулся луч мощного прожектора. Казалось, что свет бьет из самой пучины. Вроде из-под воды. Даже немного жутковато стало от этого зрелища. Луч погас. Никита поднялся и пошел восвояси. Завтра предстоял нелегкий день.

Долго стучался в общежитие. Дежурная, узнав Никиту, ворчать не перестала. Поглядывала на его лицо со значением. Наконец не выдержала. В спину уходящему по лестнице на свой этаж бросила:

— Жинка приехала из командировки, ждет с вечера, а его носит где-то...

Дверь, едва Никита звякнул ключами, отворилась.

— Что с тобой, Китушка? — Марина испуганно прикоснулась к наклейке на лице мужа.

— В темноте ударился, наткнулся на сук.