Васюган-река удачи

1

Если посмотреть на буровую со стороны, то увидишь небольшой пятачок земли среди голубовато-серой розливи, ряд приземистых балков с покатыми крышами. Поодаль от крашеных домиков — бочки с соляркой, бензином, машинным маслом. Ровным штабельком трубы, под брезентовым пологом мешки с цементом. Возле сосновых бревен вездеход. Слева вдоль него распластана по земле тяжелая гусеница. И над всем немудреным хозяйством гордой охранительницей возвышается буровая. Кажется, вышка своим недремлющим оком видит все на исхлестанной дождями земле и дальше за водью, где кромка неба беспрепятственно легла на обскую гладь, где от далекого пространства размываются очертания; туда всматриваешься, невольно прищурив глаза.

Зима была многоснежной, с резкими, упрямыми ветрами. Теперь, в разливную пору, растопленные снега и льды будто мстили людям за то, что их секли гусеницами тягачей, уминали скатами трубовозов, всаживали бульдозерные ножи.

Суточная прибыль была пока незначительной. Буровой мастер Пахомов знал: Обь сумеет еще отыграться за свое полугодовое пленение. Ее пока устраивало временное затишье. Река и так успела отвоевать себе великие пространства. Пахомову думалось: их буровая — единственная часть суши на всем белом свете. Куда бы ни смотрел человек, везде были взбугренные ветром водимы: серые неохватные дали с потопленными тальниками, кустами боярки, крушины, смородины, с залитым кочкарником, где любит вить гнезда всякая пернатая живность.

Буровики окрестили пятачок суши островом сокровищ. Люди не сомневались — они, эти сокровища, есть под землей. Земля на многие километры вокруг прострелена глубокими скважинами. Разведчики недр уже не раз испытывали упоение восторга от «меткого попадания» в нефте- и газоносные пласты.

Вахтовики не пропускали ни одного бревна, ни одной доски, проплывающих мимо острова. Добрый хозяин буровой Иван Герасимович Пахомов знал, что все может пригодиться, когда находишься в окружении такой вздыбленной многоводной реки. За бревнами охотился дизелист Складпев, рослый парняга родом из Томска. Он выезжал за ними на дюралевой лодке с подвесным мотором «Нептун». Двадцать три лошадиных силы мотора плюс недюжинная силенка Владлена позволили приплавить много сосновых, кедровых бревен, плах и горбылей.

Над островом сокровищ ползли низкие угрюмые тучи. Каждая спешила послать земле тугие струн. Им было тесно. Они толклись, наскакивали друг на друга. Налетающий часто порывистый ветер приглушал шум дизеля, позвякиванье поднимающейся трубы, зычные людские голоса. Уныло кругом, неуютно. Лишь высокая стальная вышка — островная затворница — имела вид бравый, неунывный. Ничто не могло смутить ее устойчивого спокойствия.

В балок зашел корреспондент Вдовенко. Потер руки, словно пришел с матерого мороза.

Позавтракали? — Мастер, не зная для чего, переложил вахтовый журнал с одного конца стола на другой.

— Да, подкрепился. Здорово ваши повара готовят.

— Здесь же не ресторан, — улыбнулся Пахомов. — Надо кормить буровиков вкусно и сытно, чтобы калории дух и тело крепили.

— Правда, такие кулинары для ресторанной кухни — большая роскошь. — Вдовенко присел на тонконогий стульчик. — Попал я прошлым летом в Нижневартовск. Зашел в ресторан пообедать. Читаю меню: фирменное блюдо — котлета по-самотлорски. Подали какую-то поджаренную подметку, обваленную сухарной крошкой. Хотя бы не позорили прославленное имя Самотлор… Иван Герасимович, будет сегодня вертолет?

— Едва ли. «Амфибия» должна прийти. Привезет бензопилу, топоры, скобы. Обь напирает. Придется лежневку поднимать, плоты делать. Сверху цемент брезентовые полотнища от мокроты охраняют. Сколотим плоты, перетаскаем на них мешки. На Севере килограмм груза золотой, беречь надо. Гравий в низовье из-под Томска везут. Толкачи в две тысячи силенок горбатятся на обских плесах. Цемент более долгий путь до нас совершает… Оставайтесь, о борьбе со стихией очерк напишите.

— Рад бы. Ведь для районного газетчика три дня командировки — целая вечность. Строчки гнать надо. Не знаю пока ни одного существа прожорливее газеты. Иван Герасимович, вот ваша бригада славится скоростной проходкой скважин. Дежурный вопрос: за счет чего?

— Земля мягкая: грубы, как гвозди в деготь, сами лезут.

— Кроме шуток.

— В Приобье много буровиков-скоростников. Есть у кого поучиться, уму-разуму набраться. И в моей бригаде бывают пробуксовки. Буровая ведь — слово женского рода… капризное племя…

— Сколько знаю Пахомова, все он ответы на шуточки переводит.

— Чего не пошутить, да еще в такую прекрасную погодушку. Шутка — отдушина добрая. Вся скорбь земная через нее улетучится… Что сказать о своих париях? Для их общей характеристики можно применить такой термин: высокая душеотдача. Оно действительно так. Ведь сколько души вложишь в дело, такой и результат будет. Я мастер не по секретам — по бурению. Рад бы о секретах труда рассказать, да их нет. Вот смекалки у парней хватает, знаний не занимать. Про нас говорят — счет на минуты ведут. И это верно. Иная минута дороже дня.

Пахомов посмотрел в мутное окошко. Из него были видны плескучие волны.

— Чем хороша вода — дороги не ухабистые. «Амфибия» должна из-под черты горизонта показаться. Не погода — истязание души… Вы бы, товарищ корреспондент, о поварихах наших написали. Та, что с веснушками, Нина, зелень выращивает для стола: лучок, укропчик. Приедете в июне — редиской свежей угостит.

Заинтересованный сообщением, Вдовенко вскоре ушел.

— Пусть напишет, — словно убеждая кого-то, проговорил мастер. — Каждое теплое слово, сказанное о человеке, на пользу коллектива робит, на нашу буровую мельницу воду живительную льет.

Перед обедом вдали, на широкой глади Оби, показалась темная точка. Дождя не было. Сероватая пелена не могла скрыть приближающуюся «амфибию».

— Ползет путешественница! — обрадовался Пахомов и засобирался на улицу.

Ничто так не ценил буровой мастер, как четко выполненную просьбу, высказанную по рации или в личной беседе с руководством. Пообещали недавно «амфибию» — и вот она, все отчетливее прорисовывается на фоне начинающего светлеть неба.

Мастера рассердило то, что вместо бензопилы привезли двуручные пилы, какими он не раз пилил дрова на делянках в детстве. Принимая от водителя «амфибии» зубастую сталь, Иван Герасимович проворчал:

— Ничего, кое-кому напомню на партсобрании о пилах. Везде борются за сокращение ручного труда, а тут…

— «Дружбы» новые есть, да цепей нет, — смущенно пояснил водитель.

— Тебя не виню, ты не снабженец. Топоры привез?

— Сейчас достану.

Парень расстегнул «молнию» меховой куртки. Он явно робел перед известным буровым мастером, хотел казаться бравым, непринужденным. Но от Пахомова не ускользнул его вороватый взгляд. Мастер шагнул вперед и, не глядя на оттопыренный карман водителя, вроде бы нечаянно обухом топора с силой задел по спрятанной бутылке. Раздался глухой звяк. Синяя штанина сразу взмокла.

— Ну зачем так-то?! — обиженно и в то же время конфузливо произнес смуглолицый, осторожно выбирая из кармана осколки.

— Кому привозил? — сердито спросил мастер.

— Да это моя… кровная… на случай простуды, — сбивчиво лепетал водитель в рыжеватые усы.

— Не родился пока такой гаврик, который Пахомова об… ведет. Не вози сюда эту градусную дребедень. Иди в столовую, пообедай. Не обессудь, что без чарки трапеза пройдет.

Ссутулясь, «контрабандист» направился не в столовую — к буровой.

— Пошел моим хлопцам в жилетку плакаться. Ты хоть на плаху гостя веди — не скажет, кому вез. Кержацкий характер, крепколобый… Мне правятся такие.

На какой бы точке окруженного водой острова ты ни находился, черная вышка магнитом притягивала взгляд. Мы неотрывно смотрели на стальную великаншу. Внутри ее кипела работа. Прытко бегали вверх-вниз упругие тросы, взмывали и опускались трубы. Представлялось, что никогда не иссякнет энергия, заключенная в могучее мускулистое тело многометровой громадины. В ее стальном подреберье бились сердца электромоторов, питающих многочисленные механизмы. Над всем, что было скрыто под землей и что высилось над глинистым плато, властвовал человек в меховой тужурке, в черной кроличьей шапке с опущенным козырьком. У него было много подручных, умеющих потрошить глубокие пласты. Помощники давно научились упрямо преодолевать трудные вертикальные версты. Двое из бригады ушли, не выдержав строгой фронтовой дисциплины и жесткого ритма. Лопнула оболочка ложной романтики.

Буровая не терпела нытиков и лодырей. За свою сравнительно недолгую жизнь она насмотрелась всяких. Заглушала непрерывным шумом брюзжание хлюпиков, зло размазывающих по лицу брызги цементной жижи, разглагольствующих о женщинах и длинных рублях. Все понимала, но не все принимала хотя и металлическая, но чуткая душа буровой.

Пахомов с прищуром смотрел на эту мощь и сталь. Глядел с неотрывной надеждой, что на сей раз он откроет свое Эльдорадо. Каких бы душевных и телесных мук ни стоило ему самовольное заточение на острове, какие бы новые заботы ни принесла большая вода, он купит победу не ценой отчаянья и случайности — ценой повседневной упрямой борьбы за трудные метры проходки скважины.

Бур удаляется вглубь и вглубь, туда, где еще хранится вековое тепло, согревает подземное царство и его драгоценные черные масла.

Приснился однажды мастеру сон: не серое обское водополье окружает его буровое хозяйство — нефтяной океан, недвижимый, отливающий ярким глянцем. И на этом черном фоне, как на аспидной доске, начертано ослепительными буквами его имя. Вместо восклицательного знака стояла вверх ногами буровая вышка. Будь такой сон, как говорится, в руку — прогремел бы Пахомов на весь мир, а уж на всю страну — само собой… Звание… Премии… Почести… Он думал и не думал о них. Деньги его не испортили. Если придет слава, тоже не поддастся. Да будет ли она?! Сколько простых, работающих на нефть и газ людей на Севере! И гремит о них — первопроходцах земных глубин — коллективная, самая почетная, слава. Не всем ведь носить на груди звезды Героя в звездный для Родины век. Пахомов— бурильщик высокого класса, и кто сейчас скажет, как обернется судьба в будущем, чем отблагодарит людей мерзлотная сибирская земля за их нерасторжимую связь с ней.

До вечера мы вкапывали вдоль лежневки сосновые стояки, всаживали аршинные гвозди, скобы. Когда гвоздь входил в древесную плоть по широкую шляпку, из-под топора летели брызги и крошево коры. Мастер орудовал, как заправский плотник, подрядившийся на случай паводка возвести над лежневкой второй этаж.

— Герасимович, чего убиваешься? — подошедший дизелист Складнев скрестил на груди крепкие руки. — Вода больше не поднимется. Примету знаю. Пойдем в балок, в шахматы не с кем сыграть.

Старшой ничего не ответил, яро всаживая топор в боковину толстой плахи.

Работал он озорно, красиво, с чуть слышным характерным кряком, приоткрыв рот. Ослепительно белели плотно сидящие зубы. Завороженный дизелист загляделся на мастера, любуясь его ловкими сильными движениями. Взяв ломик, прижал плаху к настилу. Она перестала дребезжать, не мешала стесыванию щепы.