Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Вот если бы этот мужчина заинтересовался Джоаной, совсем другое было бы дело, думала я. Джоана, может, и равнодушна к поэзии, но зато она твердо стоит на ногах.

– В этом году Джоана работает в «Кликсе» – сказала я. – Хочет набраться опыта. А в следующем поступит на курсы менеджмента. Будет менеджером.

Мистер Кутзее рассеянно покивал. Джоана промолчала.

– Сними плащ, дитя мое, – сказала я. – Выпей с нами чаю.

Обычно мы чай не пьем, мы пьем кофе. Однако днем раньше Джоана принесла домой чай для нашего гостя, «Эрл Грей» называется, очень английский, но не очень вкусный. И теперь я никак не могла сообразить, как мне поступить с его остатками.

– Мистер Кутзее работает в школе, – сказала я Джоане, как будто она сама этого не знала. – Он рассказал, что сам он не англичанин, но английский язык тем не менее преподает.

– Строго говоря, я не преподаватель английского, – сообщил, обращаясь к Джоане, мистер Кутзее. – Я, что называется, дополнительный преподаватель английского. Это значит, что школа наняла меня для помощи ученицам, которые испытывают затруднения с этим языком. Я стараюсь помочь им подготовиться к экзаменам. Так что я – нечто вроде экзаменационного репетитора. Это лучше описывает то, чем я занимаюсь, и дает обо мне представление более верное.

– Нам обязательно разговаривать только о школе? – спросила Мария Регина. – Скучно же.

Однако то, о чем мы разговаривали, вовсе не было скучным. Болезненным – это возможно (для мистера Кутзее), но не скучным.

– Продолжайте, – сказала я ему, не обратив на слова Марии Регины никакого внимания.

– Я не собираюсь оставаться репетитором до конца моих дней, – сказал он. – Это всего лишь то, чем я занимаюсь сейчас, поскольку у меня имеется необходимая подготовка, занимаюсь, чтобы заработать на жизнь. Однако для меня это не призвание. Не то, ради чего я послан на землю.

«Послан на землю». Чем дальше, тем чуднее.

– Если хотите, могу изложить вам мою философию учительства, – сказал мистер Кутзее. – Она довольно кратка. Кратка и проста.

– Продолжайте, – сказала я, – давайте послушаем вашу краткую философию.

– То, что я называю моей философией учительства, – это на самом деле философия ученичества. Она восходит к Платону, я лишь слегка изменил ее. Я считаю, что истинное обучение может происходить только при условии, что в душе ученицы присутствует некое стремление к истине, горит некий огонь. Настоящую ученицу сжигает жажда знания, в учителе же она видит или чувствует того, кто подошел к истине ближе, чем она. Жажда воплощенной в учителе истины настолько сильна в ней, что для обретения этой истины она готова сжечь свое прежнее «я». Учитель же, со своей стороны, распознает и поддерживает горящее в ученице пламя и отвечает на него, сгорая сам, создавая свет еще более яркий. Подобным образом оба они поднимаются в сферы более возвышенные. Так сказать.

И замолчал, улыбаясь. Высказавшись, он, похоже, почувствовал себя непринужденнее. «Какой странный, какой тщеславный человек! – подумала я. – Сжечь себя! Какую чушь он несет! Да к тому же еще и опасную! Восходит к Платону! Может, он просто смеется над нами?» Да, но Мария Регина, заметила я, просто-напросто тянется к нему всем телом, пожирает глазами его лицо. Мария Регина не думает, что он шутит. «Плохо дело!» – сказала я себе.

– Я бы не назвала это философией, мистер Кутзее, – сказал я. – Я назвала бы это совсем другим словом, но не назову, потому что вы наш гость. Мария, можно уже принести торт. Помоги ей, Джоана; и сними наконец плащ. Мои дочери испекли вчера торт в честь вашего визита.

Как только девочки вышли из комнаты, я сразу взяла быка за рога, но говорила при этом негромко, чтобы они не услышали.

– Мария еще ребенок, мистер Кутзее. Я плачу деньги за то, чтобы ее обучили английскому, чтобы она получила хороший аттестат. А вовсе не за то, чтобы вы играли ее чувствами. Вы понимаете?

Вернулись, неся торт, девочки.

– Вы понимаете? – повторила я.

– Мы можем научиться только тому, чему очень хотим научиться, – ответил он. – Мария хочет учиться – правда же, Мария?

Мария покраснела и опустилась на прежнее место.

– Мария хочет учиться, – повторил он, – и делает большие успехи. Она чувствует язык. Возможно, когда-нибудь она станет писательницей. Какой великолепный торт!

– Хорошо, когда девушка умеет готовить, – сказала я, – но еще лучше, когда она умеет хорошо говорить по-английски и получает хорошие оценки на английском экзамене.

– Умение хорошо говорить – хорошие оценки, – сказал он. – Я более чем понимаю ваши желания.

Когда он ушел, а девочки легли спать, я села и написала ему на моем плохом английском письмо: другого выхода я не нашла, письмо было не из тех, какие я могла показывать моей знакомой из студии.

Уважаемый мистер Кутзее, – написала я, – повторяю то, что сказала вам во время вашего визита. Вас наняли учить мою дочь английскому языку, а не играть ее чувствами. Она ребенок, вы взрослый мужчина. Если вам необходимо выставлять ваши чувства напоказ, выставляйте их за пределами класса. С совершенным почтением, АТН.

Вот так я ему и написала. Может быть, по-английски так не говорят, зато говорят по-португальски – ваша переводчица наверняка все поняла. «Выставляйте ваши чувства напоказ за пределами класса» – это не было приглашением добиваться меня, это было предупреждением: не добивайся моей дочери.

Я вложила письмо в конверт, написала на нем «Мистеру Кутзее – Школа Святого Бонавентуры» и в понедельник утром сунула его в сумку Марии Регины.

– Отдай это мистеру Кутзее, – сказала я, – прямо в руки отдай.

– А что там? – спросила Мария Регина.

– Записка от матери учителю ее дочери, она не для твоих глаз. Ну иди, а то на автобус опоздаешь.

Конечно, я сделала ошибку, не стоило мне говорить «она не для твоих глаз». Мария Регина была уже не в том возрасте, когда ребенок, получая от матери приказ, просто выполняет его. Она из такого возраста вышла, а этого не заметила. Все еще жила в прошлом.

– Ты отдала записку мистеру Кутзее? – спросила я, когда Мария Регина вернулась домой.

– Да, – ответила она и ничего больше не сказала.

Спросить: «А ты не вскрыла конверт в каком-нибудь укромном местечке, не прочитала записку, прежде чем отдать ее?» – я не додумалась.

На следующий день, к моему удивлению, Мария Регина принесла из школы записку от этого учителя – не ответ на мое письмо, а приглашение: не желаем ли мы поехать с ним и его отцом на пикник? «Подумай, – сказала я Марии Регине, – тебе действительно хочется, чтобы твои школьные подруг думали, будто ты – любимица этого учителя? Действительно хочется, чтобы они сплетничали за твоей спиной?» Но ее это не испугало, она хотела быть его любимицей. Она просила меня принять приглашение, просила, и Джоана ее поддержала, и в конце концов я сдалась.

Дома, разумеется, поднялась суета, мы много чего напекли, да еще Джоана кое-что прикупила в своем магазине, так что, когда в воскресенье утром мистер Кутзее заехал за нами, у нас была целая корзина плюшек, печенья, сладостей – хватило бы целую армию накормить.

Он заехал за нами не в легковой машине, легковой у него не было, а на грузовичке с открытым кузовом, в Бразилии мы называем такие caminhonete[140]. Так что девочкам, нарядившимся в их лучшие платья, пришлось ехать в кузове, вместе с дровами, а я уселась впереди, с ним и его отцом.

Это была моя единственная встреча с его отцом. Отец был уже довольно старый: слабый, с дрожащими руками. Я подумала: может, они дрожат оттого, что рядом с ним сидит незнакомая женщина? – но потом увидела, что дрожат они все время. Когда сын знакомил его с нами, старик сказал: «Здравствуйте, как поживаете?» – очень вежливо, очень мило, – но потом только молчал. За всю дорогу ни слова не сказал ни мне, ни сыну. Очень был тихий мужчина, очень застенчивый, а может, он просто боялся всего на свете.

Ехали мы в горы – пришлось сделать остановку, чтобы девочки надели плащи, им стало холодно, – в какой-то парк, теперь уж не помню, как он назывался, там росли сосны, а среди них люди могли устраивать пикники – белые люди, разумеется, – хороший был парк, почти пустой, потому что стояла зима. Мы выбрали место, мистер Кутзее начал разгружаться, потом разводить костер. Я ожидала, что Мария Регина поможет ему, однако она сказала, что хочет побродить по окрестностям, осмотреться. Это был дурной знак. Потому что, если бы отношения между ними были comme il faut[141], просто отношения учителя и ученицы, она бы не постеснялась ему помочь. А так помогать пришлось Джоане, у нее это очень хорошо получалось, она была девочкой практичной и расторопной.

А я осталась не у дел, в обществе его отца, как будто мы были стариками, дедушкой с бабушкой! Разговаривать мне с ним, как я уже сказала, было трудно, английского моего он не понимал, да еще и робел – женщина же; а может, он и вовсе не знал, кто я такая.

И вот костер еще и разгореться как следует не успел, как наползли тучи, потемнело, пошел дождь. «Это всего лишь дождик, скоро пройдет, – сказал мистер Кутзее. – Вы посидите пока все трое в кабине». Ну, мы с девочками залезли в кабину, а он и его отец укрылись под деревом – сидим ждем, когда пройдет дождь. А он, конечно, не проходит, льет себе и льет, и постепенно настроение у девочек начало портиться. «Ну почему дождь должен идти именно сегодня?» – заныла, совсем как ребенок, Мария Регина. «Потому что зима, – ответила я, – потому что зима, а люди умные, люди, которые крепко стоят на ногах, пикников посреди зимы не устраивают».

Костер, который развели мистер Кутзее и Джоана, погас. Дрова отсырели, еду не приготовишь. «Может, предложишь им печенье, которое ты испекла?» – сказала я Марии Регине. Потому что более жалкого зрелища, чем эти голландцы, отец и сын, сидевшие бок о бок под деревом и притворявшиеся, будто им и не холодно, и не сыро, я в жизни не видела. Жалкого, но и смешного. «Предложи им печенье и спроси, что мы будем делать дальше. Спроси, не хотят ли они отвезти нас на пляж, поплавать».

Я сказала так, чтобы рассмешить Марию Регину, но она только рассердилась еще сильнее, и в итоге пришлось Джоане вылезти под дождь, поговорить с ними и вернуться с известием, что, как только дождь перестанет, мы поедем назад, в их дом, и они напоят нас чаем. «Нет, – сказала я Джоане. – Иди к мистеру Кутзее и скажи, что чай пить мы не будем, пусть отвезет нас в нашу квартиру; завтра понедельник, Марии Регине нужно подготовить домашнее задание, а она к нему еще и не притрагивалась».

Конечно, для мистера Кутзее этот день сложился неудачно. Он рассчитывал произвести на меня хорошее впечатление; может быть, хотел также показать отцу трех красивых бразильских женщин, с которыми он дружен; а вместо всего этого получил полный грузовик едущих под дождем мокрых людей. Но я была рада, что Мария Регина увидела, каков ее герой в настоящей жизни – поэт, который даже костер развести не умеет.

Вот такова, стало быть, история нашей поездки в горы с мистером Кутзее. Когда мы наконец вернулись в Уинберг, я сказала ему – при его отце, при девочках – то, что мне хотелось сказать весь тот день.