Олимп, штат Техас

О ТОМ, КАК СОСТОЯЛСЯ БРАК ГЕПА И ВЕРЫ

…пламя сильней, коль факел колеблешь. Овидий

Геп впервые увидел будущую жену вечером в свой двадцать первый день рождения. Она работала в одном из баров рядом с кампусом Хьюстонского университета. Репутация ее ему была известна: Вера некоторое время встречалась с одним его приятелем с факультета искусств. На протяжении следующего года у нее были отношения еще с двумя его приятелями, записными красавчиками. Геп обычно встречался с женщинами внешне более привлекательными, чем он. Его отличали доброта и чуткость, резко контрастировавшие с внешним обликом. А лишний вес, особенно в юные годы, делал его на вид лишь сильнее, основательнее. Обувь у него была на особом каблуке — это скрывало, что одна нога немного короче другой. И все же он даже и не мечтал о том, чтобы позвать Веру на свидание. Девушки, которых притягивала его доброта, и сами были добрыми, Вера же доброй не была. А кроме того, он с чистой совестью мог назвать ее самой красивой из всех женщин, каких он когда-либо видел — в реальной жизни или на картинах, которые рассматривал, чтобы лучше писать собственные.

Почти все, что он знал про Веру, он извлек из разговоров со своими друзьями. Она подавала им пиво, они садились напротив нее на табуретки, пытались познакомиться поближе. Она болтала, чтобы заработать побольше чаевых, которыми не так-то просто разжиться, если в бар ходят одни студенты.

В результате Геп по многу раз выслушивал одни и те же истории, сидя рядом со множеством разных мужчин. Вера была родом из Лаббока, но после окончания школы переехала в Хьюстон. Преподаватель театрального искусства в старшей школе, который два года кряду пытался с ней переспать, сказал, что ей стоило бы податься в Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Но Вера была прагматиком. Знала, что шансы ее невелики. Актерского таланта ей не выпало. Моделью можно было работать в Нью-Йорке, но в Нью-Йорке холодно. Промозглые зимы в Панхандле она всегда терпеть не могла. Выросла в бедности, с матерью-одиночкой, знала, чего хочет, и всегда желала только досягаемого. Погоды потеплее, зеленой травы и деревьев, чтобы без снега и ледяных ветров. Предпочла бы Флориду, но и Хьюстон ничего. А сильнее всего она желала удачно выйти замуж, поселиться в хорошем доме, растить детей. Семья из двух человек — ее и матери — всегда казалась ей некомплектной командой.

Время от времени, отвечая на привычный вопрос, она подпускала выдумку: сообщала, что родилась и выросла в Ки-Уэст, или вернулась с Аляски, где у нее был неудачный брак, или что у нее уже есть ребенок. Произнося все это, она в упор смотрела на Гепа и улыбалась. Собственно, только тогда она на него и смотрела, плюс еще когда он делал заказ и расплачивался. Улыбка сообщала Гепу, что у его соседа нет никаких шансов.

В один из таких вечеров Геп узнал, что она родилась в ноябре. В том семестре у него был курс ювелирного дела, и он сделал ей брошку — большое оранжевое топазовое солнце растапливает зимний снег. В серебряную оправу он вплавил крошечные осколки зеркала, под ними проглядывала переливчатая зеленая эмаль. В день ее рождения он пришел один, первым посетителем в ее смену.

— С днем рождения! — Он поставил на стойку медную коробочку, тоже собственной работы.

Вера скептически взглянула на подарок, потом на него.

— Для меня ты некрасивый, — сказала она. Так долго она никогда еще не смотрела ему в глаза.

— Я уже догадался.

— Мне плевать, сколько ты заплатил за то, что там лежит. Я все равно не буду с тобой встречаться.

— Я и не прошу. И материалы стоили меньше пятидесяти долларов.

На это она улыбнулась.

— Даже если бы хотела, а я совсем не хочу, у меня уже два месяца роман с одним юристом.

— Знаю. Видел, как он тебя забирает после смены.

— То есть ты мне это даришь чисто по доброте душевной?

— Я эту штуку придумал, глядя на тебя. Больше ее никто не оценит. — Он покрутил коробочку на стойке.

Вера целых полминуты молча стояла по другую сторону стойки. Геп молчал, приклеив к лицу невнятно-выжидающую улыбку. Наконец Вера сломалась — любопытство взяло верх. Сняла металлическую крышку, развернула папиросную бумагу, вытащила подарок.

— Была у нас одна брошка — мама унаследовала ее от бабушки. Правда, никогда не носила, — сказала Вера. — Брошка была слишком старомодной. Как все брошки.

Тем не менее из коробочки она ее достала аккуратно, и Геп увидел, что, вопреки сказанному, ей не хочется выпускать подаренное из рук. Она держала брошку бережно, защищая от липкой поверхности стойки.

— Оранжевый топаз — мой камень по месяцу рождения, — сказала она.

— Знаю. А еще камень дружбы.

Вера наконец подняла глаза.

— А еще камень штата Юта, если мы решили перечислить все не относящиеся к делу факты.

— Я что, не могу хотеть стать твоим другом?

Вера прищурилась, будто ей было его не разглядеть.

— А ты уверен, что тебе этого хочется? — Она убрала коробочку под стойку, ушла в дальний ее конец, принялась нарезать лайм.

Именно в тот момент, когда Вера поставила ему диагноз, Геп осознал, что влюблен. Осознал без всякой радости, а еще подивился собственной способности к самообману. Раньше не ведал, а теперь почувствовал.

Весь остаток вечера он просидел за дальним столиком у сломанного игрового автомата, вставал, только чтобы сходить за выпивкой, когда другой бармен был свободен. Видел, как в конце смены Вера собралась уходить. Обратил внимание, что она достала из-под стойки коробочку и еще раз осмотрела брошку, прежде чем положить в сумку. Подняла глаза на Гепа — точно знала, где он сидит, — он поймал ее взгляд. Вера покачала головой, но Гепа порадовало, что в этом было больше смятения, чем отказа.

Через полгода, когда она наконец согласилась пойти с ним на свидание, он увидел коробочку снова. Она стояла на книжной полке у нее в квартире, будто настоящее произведение искусства. Но когда Вера вышла из комнаты и он открыл коробочку, оказалось — она пуста. Только через несколько недель, когда ему удалось попасть в спальню Веры, он увидел брошку на туалетном столике. В ту ночь, в постели, она сказала ему:

— Когда я смотрю на эту брошку, знаю, что ты меня видишь. Не внешнюю. Настоящую.

Он тогда полюбил ее еще сильнее — за грусть, прозвучавшую в этих словах. Ведь какое огромное значение имело то, что он смог выудить у нее эту маленькую подробность, заполучить в очищенном виде. А ведь узнать это мог бы любой, если бы постарался.

Внешность Гепа Веру не смущала, хотя до того она встречалась только с красивыми. При этом знала лучше других, как мало связи между внешностью человека и его подлинной сутью. Она видела, что мужчины влюбляются в нее, ничего при этом о ней не зная. То, что Геп был ей небезразличен при полном отсутствии в нем красоты, заставляло ее придавать особый смысл этим отношениям. Чувствовать себя человеком не просто красивым, а более того. Однако, поскольку Вера еще никогда не любила — не любила по-настоящему, — она совершенно не опасалась полюбить Гепа.

Однажды, через два месяца после начала их отношений, она закрывала бар, снимала кассу — двери уже были закрыты. Геп пришел на полчаса раньше, чтобы побыть с ней, а потом отвезти домой. Он пил корневое пиво — из алюминиевой банки торчала соломинка, Вера же жаловалась на посетителя, который пытался ее лапать, пока она готовила дайкири. Посетитель этот, едва ли не завсегдатай, и раньше норовил дотронуться до ее руки и задержать подольше, когда она передавала ему стакан или деньги. А сегодня, когда она отвернулась, залез за стойку, положил руки на бедра и засунул их ей в карманы. Она так перепугалась, что уронила шейкер. Лед рассыпался, сироп и ром разлились по стойке метра на три, забрызгали человек десять посетителей. Она и оглянуться не успела, а дежурный вышибала — метр девяносто роста, сто пятьдесят килограммов веса — подхватил этого типа и уложил на стойку, прямо в рассыпанный лед и замороженную клубнику: использовал его вместо тряпки. Потом спихнул на другую сторону. Приятно, хотя Вера-то понимала, что это не ради нее. Вышибала расстроился, потому что ему потом все это вытирать-убирать, Вера еще должна сказать спасибо, что гнев его излился на этого придурка, а не на ту, что уронила шейкер. От посетителей она тоже сочувствия не дождалась: кто-то хихикал над случившимся, кто-то пытался оттереть липкие брызги.

После этого она с нетерпением ждала Гепа. Он все поймет, пожалеет Веру за то, что мир пытается без спросу, без предупреждения оторвать кусок ее души. Геп бы никогда так не поступил ни с одной женщиной. Он оказался на высоте — внимательно выслушал, а потом произнес:

— Нелегко таким красивым женщинам жить на свете.

Всю жизнь люди воспринимали ее красоту как бесценный дар, предмет зависти или ревности, в зависимости от их собственных желаний. Она слышала, как женщины у стойки жалуются другим женщинам, какой ужас быть старой, непривлекательной, слишком толстой, слишком худой. Неужели им непонятно, какое это счастье, когда тебя не замечают, когда тебе ничего не стоит спрятаться от мира? Этим женщинам не приходилось иметь дела с целой когортой мужчин, которые считают, что могут ее заполучить только потому, что им этого хочется, как будто красота самим своим существованием взламывает запоры — и любой, кто заинтересовался, вправе забрать себе ее обладательницу.

Этого никто никогда не мог понять. Даже ее мать — невзрачная и ставшая еще невзрачнее от тяжелой жизни — лишь радовалась за дочь, твердо веря, что у Веры жизнь окажется легче и лучше, чем у нее самой. И вот появился этот мужчина, угрюмый и малопривлекательный, который ее понимал. Понимал, хотя его реплика к мужчинам не относилась. Мужчинам, ладным собой, более привлекательным, чем Геп, действительно проще жить в этом мире.

Он произнес эти слова, точно речь шла о неоспоримом факте, а потом лицо его осветилось улыбкой — он будто бы понял, что что-то в ней переменилось. Она осознала, что влюблена в него, причем сильно. Он улыбнулся, как будто явственно прочитал в ее глазах эту любовь, а потом перегнулся через стойку и поцеловал будущую жену.