Олимп, штат Техас

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Арло лежит на кровати в хьюстонском мотеле и уныло таращится в потолок. Кондиционер включен на максимум, костюм Арло так и не снял. После разговора с Лаврой он забрал от Марча свою машину, с самим Марчем даже не переговорив, и поехал на восток. После слов шерифа, что обвинение предъявлено не будет, он наконец-то волен вырваться из Олимпа — хотя бы одна ночь свободы. Вот только, лежа на застланной постели — туфли сброшены, ступни гудят, — он никакой свободы не ощущает.

Арло всегда считал, что трезво смотрит на жизнь: способен осмыслять и собственные побуждения, и то, как поступки его отражаются на других. Он ошибался. Что бы ни говорила Лавиния, он знает, что не похож на Питера, но быть другим не значит быть лучше. Он уверен, что Лавра бы с этим согласилась. А теперь согласилась бы и Арти. И он не может поставить ей это в вину.

Из уныния его вырывает звонок Марча. Все происходит стремительно, времени задавать вопросы нет, главное — Арти хочет с ним поговорить. А уж с ее-то помощью Арло обязательно разберется со всеми своими недостатками и внутренними проблемами. Что Арти скажет, то он и сделает, и не отступится, пока их отношения не придут в норму.

Он едет назад в Олимп, к дому Марча, к Марчу и Арти, которые сидят на качелях на веранде. Подходит к ступеням — Арти уже поднялась и стоит, но, увидев, как она расставила ноги и скрестила руки на груди, он не решается к ней присоединиться. Марч тоже встает и, проскользнув у Арти за спиной и даже не поздоровавшись, уходит в дом.

— После похорон я говорил с шерифом, — начинает Арло. — Она сказала, что обвинения, скорее всего, не будет, а еще она надеется, что своей выходкой на похоронах Лавиния как бы с нами сквиталась.

— Выходкой, — нетерпеливо бросает Арти. — Муньос так это и назвала?

— Своей… речью. Я неправильно назвал это выходкой. — Он думал, что, начав с хороших новостей, облегчит себе задачу, и с ходу все испортил. — Арти, прости меня. Я представления не имею, как теперь перед тобой извиняться. Просто этого не вынести, мозг отказывается волочить такой груз.

— Этого не вынести? — Арти произносит слова ровно и бесстрастно, а лучше бы кричала и ругалась. — Чего такого ты лишился, в сравнении с матерью Райана? Что тебе приходится выносить в сравнении со мной? Я убила любимого человека. Да, это так. Потом помогла организовать его похороны, купила ему костюм, попыталась утешить семью, у которой его отобрала, и все это время скрывала свой поступок. Лгала людям, которые имеют полное право знать правду о том, как погиб их сын. — Арти спускается со ступеней, наставляет на брата палец. — А что выпало на твою долю? Ты хотя бы посидел с Райаном в морге? Или глянул на тело по-быстрому и сбежал?

С какой легкостью она угадывает его проступки.

— Я не выдержал, и, помимо прочего, на меня давило то, что ты на меня злишься.

— А, и тут я виновата? Арло, ты хоть за что-то готов отвечать? Даже твое предложение взять вину на себя диктовалось лишь одним: нежеланием говорить мне правду. Признавать, что я сдуру выстрелила, не подумав, но ты-то прекрасно знал, в кого я целюсь.

— Только не считай, что это было преднамеренно, — упорствует Арло, и голос его срывается от страха. — Я ничего не планировал. Не думал, что ты выстрелишь.

Вот только разве ему тогда не показалось, что это сама судьба? Арти так стремительно прицелилась и выстрелила. Если б она помедлила, начала ставить условия, Арло бы во всем признался, сказал бы, что пятнышко на воде — это Райан. Если бы она хоть что-то ответила, хоть одним словом выразила свое согласие, Арло поднял бы руку и помешал бы ей вскинуть ружье. Сто разных обстоятельств сошлись в одной точке и превратили Арти в невольную убийцу. Так что виновата тут далеко не одна лишь бездумно сказанная фраза. С другой стороны, почему ему сейчас кажется, что он стоит перед сестрою и лжет? Какой-то чуть слышный голосок, погребенный на самом дне его души, нашептывает ему ответ, которого он слышать не хочет. Арло не думал, что Арти это сделает, но это не значит, что у него, пусть на долю секунды, не возникла мысль: хорошо бы она выстрелила.

И с этим не поспоришь.

— Я знаю, что это я во всем виноват, — говорит он. — Я готов открыть тебе все свои дурные поступки, все тайные побуждения. А ты мне поможешь в них разобраться.

— Ну, разберешься, и чем это мне поможет? Даже если я, допустим, смогу тебя простить, что мне с этого прощения? Ты сейчас скажешь, что мне станет легче на душе — может, даже скажешь искренне, — но истинная твоя цель в том, чтобы легче на душе стало тебе. Я не хочу прощать тебя за то, что по твоей вине погиб Райан. Не хочу прощать за то, что ты затащил меня в паутину лжи.

— Но мы дали друг другу обещание, — напоминает Арло.

— Мы тогда были детьми.

— Неважно. Ты дала обещание. Мне.

Арти вскидывает руки, защищаясь, как будто он пытался ее схватить.

— Я тогда не понимала, что, собственно, тебе обещаю, — говорит она. — И не моя вина, что ты, в силу душевной незрелости, не в состоянии понять это даже сейчас. — Арти отступает в сторону на несколько шагов. — Я не хочу видеть тебя в своем доме. И в своей жизни.

После этого она проходит мимо брата к своему джипу, как будто ничего не случилось, как будто завершился самый обычный разговор. Арло же опускается на ступени, смотрит, как сестра выезжает на дорогу; он старается как можно дольше не выпускать джип из виду.

Сетчатая дверь у него за спиной отворяется, захлопывается. Марч садится ступенькой выше, вручает ему банку с пивом.

— Я знаю, что многовато пью, но не тот сегодня вечер, чтобы бросать. Кто знает, сколько мне еще позволят прожить в этом доме? И в этом городе. Давай выпьем, пока можно.

— Мне надо побыть одному, — говорит Арло тем натянутым голосом, который в обычном случае заставил бы Марча уйти без единого слова. Но Марч не уходит.

— Может, она еще передумает, — говорит он, но в голосе его так мало уверенности, что Арло даже не дает себе труда возразить. И хотя он должен бы быть Марчу признателен за поддержку, она выглядит очень убого в сравнении с тем, что он привык получать от Арти. — Может, ей просто нужно от всех отдохнуть, — добавляет Марч. — И чтобы Тея не висела у нее на ушах.

— А тебе как, удалось отдохнуть? Судя по всему, даже двух лет не хватило: и недели не прошло, а ты снова оприходовал невестку. Если человеку необходимо отдохнуть, значит, дела у него совсем плохи.

Арло ставит неоткрытую банку на ступеньку. Нужно бы уйти в дом, запереться в гостевой комнате. Или поехать покататься. Вернуться в мотель. Что угодно, кроме продолжения этого разговора. Вот только он успел убедить себя в том, что «отдохнуть» — это не выход, и не даст Марчу возможности это опровергнуть.

— Ей нужно, чтобы вся ваша семейка больше не висела у нее на ушах. Если бы не вы, я бы сейчас был с ней.

— В смысле, если бы ей не к кому больше было пойти.

Арло видит: Марч не успел это произнести, а уже пожалел, он избегает встречаться с Арло глазами, но Арло не нужны его извинения.

— Как будто мы сами выбрали вас, ходячий набор смертных грехов: Питер — прелюбодеяние, Юна — гнев, Тея — гордыня, Геп — зависть.

— А я? — спрашивает Марч. Вид у него больше не виноватый.

— А ты хуже всех: в тебе все грехи объединились. Твой отец не спал с женой брата, твоя мать никогда не слетала с катушек от гнева, Геп завидует лишь тому, что Вера ненадолго выбрала тебя, а не всему остальному, что в тебе есть.

Лицо Марча делается свирепым, и повисший между ними гнев оборачивается облегчением, передышкой от того, что Арло чувствовал несколько секунд назад.

— Стой, я не прав. По крайней мере, в тебе нет гордыни. Гордыня бы не позволила тебе вернуться, не позволила бы добиваться любви женщины, которая никогда тебя не полюбит.

— С Верой у меня все.

— Я не про Веру, идиот безмозглый.

Хотя он сам к этому вел — к тому, чтобы Марча обуял слепой гнев, после чего он, Арло, мог бы дать ему сдачи без всякого чувства вины, из надежного укрытия самозащиты, — тот миг, когда лицо Марча превращается в актерскую маску, одно чувство, никакого осознания, все равно застает его врасплох. Потом — стремительное движение, Марч локтем прижимает шею Арло к перилам лестницы. Кадык хрустит, и это так больно, что Арло почти не сознает другого: ему не вдохнуть.

Он пытается вырваться, ухватить Марча за руку, выскользнуть из-под нее, но на шум потасовки из дома выскакивают собаки. И теперь, помимо перекошенного лица Марча, перед Арло две рычащие морды, причем звук такой, будто внутри у них скрежещут крошащиеся шестеренки. Одна из собак лает так оглушительно, что Арло начинает чувствовать барабанные перепонки, на щеку ему капает теплая слюна. Он закрывает глаза и ждет нападения.

Но вместо этого раздается голос Марча, неожиданно спокойный:

— Тихо, тихо, все хорошо. — Марч убирает руку с горла Арло.

Арло думает, что брат говорит с ним, но, открыв глаза, обнаруживает, что Марч протянул руки к собакам и пытается их успокоить. Опускает руки им на головы, почесывает между ушами.

— Свезло тебе, сукин сын, — говорит Марч. — Я еще никогда так быстро не очухивался.

— Растешь над собой, — произносит Арло, и хотя он верит в собственные слова, они все равно окутаны сарказмом. Пытается сглотнуть, но вместо этого закашливается.

— Нет. Я совсем не изменился, несмотря на все старания. — Марч сдвигается, садится на газон рядом с собаками, спиной к Арло. — Мне кажется, тебе стоит какое-то время пожить в другом месте.

Они смотрят, как мимо дома проезжает чья-то машина, включаются фары, прорезая спускающиеся сумерки. Марч подтягивает к себе ту собаку, что поближе, зарывается лицом ей в загривок. Арло слышит, как Марч втягивает в себя собачий запах, задерживает дыхание. Арло остается одно: пойти в дом и собрать вещи, оставив Марча наедине с единственным оставшимся ему утешением.