Изменник

7

Андрей снимает трубку.

— Это Бродская, — говорит голос на том конце. — Я получила результаты биопсии Волкова.

Он молчит, ждет.

— Вы сможете подойти?

— Конечно.

Как гальванизированный труп, рывком, он поднимается, выходит из кабинета, шагает по коридору, размахивая в такт руками, всем своим видом показывая, что торопится на встречу. Бродская у себя за столом. Перед ней раскрытая папка с результатами патологического исследования. Как только за ним закрывается дверь, она тихо говорит: «Все как мы и думали. Проксимально расположенное остеогенное новообразование большеберцовой кости, и поражение уже распространилось на прилежащие мягкие ткани. Ампутация конечности выше колена — единственный выход. Рентген показал, что на данном этапе метастазов в легких нет».

— Ясно.

Она подталкивает к нему папку. Он быстро просматривает заключение, зная, что ему эти подробности не скажут столько, сколько ей.

— Нет ни малейшего шанса спасти конечность?

Она отрицательно качает головой.

— Я понял.

«Значит, когда начнутся подготовительные тренировки к новому сезону, нога уже не будет болеть?» — «Я на это надеюсь. Нам всем бы этого хотелось»…

— Спасибо, Рива Григорьевна. Если вы не возражаете, я бы пока забрал результаты биопсии, чтобы иметь их при себе, когда буду говорить с родителями ребенка.

— Задача не из легких, — говорит Бродская.

— Это всегда нелегко.

«Лучше придерживаться фантазии, что этот ребенок ничем не отличается от других и его случай — простая история о страдании, скорби и возможном выздоровлении».

— Чем скорее сделаем операцию, — говорит Бродская, — тем лучше для него. Как вам известно, это агрессивная опухоль. Я предпочла бы подготовить мальчика и прооперировать завтра.

— Да, я понимаю. Я позвоню вам, как только поговорю с родителями.

— Но это же неправильно! — внезапно восклицает Бродская. — Эту информацию должна сообщить им я, напрямую — как хирург, который проводил биопсию…

Он смотрит на нее и гадает, неужели она действительно раздосадована. Она не производит впечатления человека, часто демонстрирующего профессиональное самолюбие. Да и кто станет настаивать на соблюдении протокола в подобной ситуации, где призом является сообщить человеку вроде Волкова, что его сыну нужно ампутировать ногу?

— Я вас понимаю, — говорит Андрей.

— Лично вас я ни в чем не виню, пожалуйста, только не подумайте. Я знаю, что ответственность лежит не на вас. Но меня это беспокоит. Мы разрабатываем наши процедуры не случайно. Они призваны защищать нас, так же как и пациента.

«В этом случае ничто не сможет нас защитить», — думает Андрей. С некоторыми из коллег он даже рискнул бы произнести это вслух, но Бродскую он не настолько хорошо знает.

— Вы обсуждали это с администрацией?

— Конечно. Но как только я затронула этот вопрос, мне сразу ясно дали понять, что Волков с ними уже поговорил. Нам следует идти на любые уступки. Как вам известно, они согласились с вашим участием в деле, хотя это противоречит всем правилам.

— Ясно.

— Андрей Михайлович, послушайте моего совета: постарайтесь минимизировать свое участие. Случай сложный. Послеоперационный уход и реабилитация занимают много времени и не всегда удовлетворительны. Очень высок риск осложнений, не говоря уже о риске метастазов. Возможно, процесс микрометастазирования уже начался. Сейчас мы ничего не можем сказать. Исход лечения может быть далек от положительного.

— Возможно, у меня нет этого выбора.

— Возможно. Но пациенту потребуется высококвалифицированный уход, физиотерапия, протезирование. Очень важно, чтобы все, кто непосредственно занят его лечением, могли напрямую общаться с семьей. — Она ненадолго умолкает. — Вы не должны отвечать за все в одиночку. Пожалуйста, сообщите родителям, что, если они захотят обсудить результаты биопсии со мной, я буду рада это сделать.

Он смотрит на нее и кивает, надеясь, что она поймет, как глубоко он ее уважает. Ею движет не одно лишь профессиональное самолюбие — тут надо иметь смелость.

Лицо Бродской чуть заметно смягчается.

Ребенок спит. Сиделка рядом с его кроватью взглядывает на Андрея, когда он приоткрывает дверь, и прикладывает палец к губам. Андрей кивает.

— Его мать сейчас в больнице?

— Могу я спросить, кто вы такой? — интересуется сиделка резким тоном, который поразительно слышать от больничного персонала. Андрей ее не узнает.

— Доктор Алексеев. Я в определенном смысле несу ответственность за Юру.

— Ах, да. Товарищ Волков звонил в администрацию и сказал, что подойдет лично.

Сегодня они озаботились тем, чтобы найти мальчику в качестве сиделки какую-то партийную тетку. Возможно, она частная медсестра. Все это выходит за пределы его понимания. Он еще раз кивает ей, давая понять, что принял все к сведению, и собирается закрыть дверь.

— Нет! — поспешно шепчет она. — Вы должны ждать здесь. Товарищ Волков придет прямо сюда.

Она права. Через пару минут неловкое молчание между ней и Андреем нарушает звук приближающихся шагов. Андрей быстро идет к двери и закрывает ее за собой прежде, чем они разбудят ребенка. Волков одет в форменный китель, как будто он только что с совещания. Жена в бледно-голубом льняном костюме цокает каблуками сбоку от него. Желтоватое, скуластое лицо Волкова не выражает никаких эмоций. Полина Васильевна смотрит на Андрея с жалобной мольбой.

— Так что, какие новости? — спрашивает Волков.

— Мы только что получили результаты биопсии. Пожалуйста, пройдемте со мной.

— Но мы ведь должны сообщить и Юре тоже, — встревает в разговор мать. — Вы не представляете, как он переживает! Его футбол так много для него значит, а скоро начнутся тренировки…

— Юра сейчас спит, — говорит Андрей.

— Да, но он ведь проснется, и тогда… — Она понимает, что надвигается что-то ужасное. Именно поэтому и продолжает говорить, лишь бы оттянуть этот момент.

— Прекрати, — тихо говорит Волков и берет ее за руку повыше локтя, как будто ведет заключенного.

Они идут за Андреем по коридору. Он уже предупредил администрацию, что понадобится помещение, где никто их не потревожит, и им освободили один из кабинетов. В нем пахнет полиролем для мебели, на стол кто-то водрузил вазу со свежесрезанными тюльпанами. Просто из ряда вон! Посередине сдвинуты несколько стульев.

— Садитесь, пожалуйста. Моя коллега Рива Григорьевна Бродская, как вы знаете, провела биопсию. Она предложила прийти и обсудить результаты, если у вас возникнут какие-то вопросы, но я решил, что сначала поговорю с вами сам, как мы и договаривались.

Волков делает жест, будто от чего-то отмахивается.

— Биопсия подтвердила наличие опухоли, как мы и ожидали. Результаты патологического анализа показали, что это остеосаркома. Позвольте мне объяснить вам, что это значит.

Родители сидят, будто примерзли к стульям. У Волкова остановившийся взгляд. Андрей внезапно понимает, что Волков знает, что означает это слово, а вот его жена — нет.

— Мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что это одна из форм рака, — говорит он.

Мать дергается на стуле. Рот у нее открывается, на скулах проступают красные пятна.

— Нет, неправда, это невозможно, вы нам лжете, — заводит она на одной высокой ноте. — У Юрика нет никакого рака, это невозможно! Скажи ему, Сережа, скажи, что он ошибается! Они перепутали результаты анализов. Это вредительство, вот что это такое…

— Замолчи, — говорит Волков.

— Мне очень жаль, Полина Васильевна, что я должен был вас огорчить, — произносит Андрей.

— Да что я, я не о себе думаю, а о Юре. Как он сможет поправиться, если вы даже толком не можете выяснить, чем он болен? В моей семье ни у кого нет рака, и никогда не было. Говорю вам, это ошибка…

— Если ты не можешь сидеть молча, тебе придется выйти, — бросает ей муж все тем же бесцветным голосом. Он поворачивается, берет ее за левую руку, обхватывает ладонями и кладет к себе на колени. — Ничего не говори. Слушай. — И, обращаясь к Андрею: — Что вы собираетесь предпринять?

Андрей ничего не говорит, смотрит на мать, переводит взгляд обратно на Волкова. Между ними возникает молчаливое взаимопонимание, и Волков говорит:

— Поля, я хочу, чтобы ты пошла к нашему сыну. Он проснется и будет о тебе спрашивать.

Она встает. Остатки краски сбежали с ее лица, глаза пусты от потрясения.

— Прими валерьянки с водой. Не нужно расстраивать ребенка.

Она кивает, роясь у себя в сумочке.

— Я вызову для нее медсестру, — говорит Андрей и тянется к телефону.

Когда они остаются одни, Волков закуривает папиросу. Руки у него не дрожат.

— Я не слишком много знаю о раке, — произносит он. — Так что вы намерены предпринять?

— Боюсь, существует лишь единственный способ…

— Ампутация, — быстро говорит Волков, как будто ему невыносимо услышать это слово от кого-то другого.

— Это единственный способ остановить распространение опухоли. Остеосаркома — очень агрессивный вид рака.

— Агрессивный? — Это слово подбрасывает Волкова на ноги. Он нависает над Андреем с черным от гнева лицом. — Вы говорите, что собираетесь отрезать моему сыну ногу, — это не агрессивно?

Андрей выдерживает его взгляд.

— Да, все очень плохо, — говорит он. — Я это знаю.

— Вы не знаете. Не можете знать. У вас нет сына.

«Он хочет убедить меня, что в курсе, кем мне приходится Коля. Пусть это звучит как угроза, но это просто неприкрытое горе отца».

— В этом сезоне у него был хороший шанс пройти в команду первой лиги.

— Он мне говорил.

— Он не сможет играть ни за какую команду, прыгая на одной ноге. Он превратится в калеку!

— Он снова научится ходить.

— Ходить? Что, на костылях? На деревянной ноге?

— После операции Юре потребуется вся мыслимая помощь. От всего персонала здесь, но в первую очередь — от вас и вашей жены. Если вы будете считать его калекой, он станет калекой.

Лицо Волкова искажается. Он сжимает левую руку в кулак и изо всей силы бьет ею по правой ладони. Затем еще, и еще раз. Он потеет. Звериный запах его пота заполняет всю комнату.

— Тогда скажи, ты сделаешь это? Будешь тем, кто отпилит ногу моему сыну? — цедит Волков сквозь зубы.

— Я не хирург-ортопед. Как я уже говорил раньше, операцию проведет доктор Бродская.

— Расскажи мне. Что они делают с ногой, когда отрежут? Просто выбрасывают?

Андрей понимает, о чем он. О, эта драгоценная нога! Крохотные ступни и пальчики, с которыми ты играешь, когда мальчик совсем еще малыш. Потом он учится ходить, учится бегать. Учится бить по мячу. «Нет, не так! Так только девчонки пинают. Смотри, как надо!» Учится вести мяч, делать передачу. Младенец, лежащий на одеяльце, дрыгающий ножками на солнце. Эти пухленькие, без малейшего изъяна ножки, еще не ступавшие по твердой земле.

— Лучше ему умереть.

Андрей по-прежнему молчит. Да и что он может сказать? Весь его труд врача основывается на предпосылке, что жизнь предпочтительнее смерти, но он в курсе, через что мальчику предстоит пройти, чтобы начать жизнь заново, поэтому, даже едва зная Юру, Андрей готов спасовать.