Изменник

14

Они редко обнимаются в Колином присутствии — он этого не любит. Когда он был маленьким, то с разбегу втискивался между ними. Когда стал постарше, начал отпускать язвительные замечания, от которых они смущались. Аня считает такое поведение нормальным. В конце концов, их двое, а Коля один. Кому понравится, что ему вечно об этом напоминают?

Но сегодня, когда Андрей тяжело опускается на стул, а затем зарывается лицом в живот подошедшей к нему Ане, Коля ничего не говорит. С необычайной для него тактичностью он удаляется в свою комнату и прикрывает дверь. А спустя несколько мгновений начинает играть гаммы. «Умница, — думает Анна. — Он хочет, чтобы мы знали, что ему не слышно, о чем мы говорим».

— Приляг, любимый, ты выглядишь усталым.

— Полежи со мной.

Он крепко сжимает ее в объятиях, будто боится, что она может исчезнуть.

— Плохи дела. Вам с Колей нужно уехать.

Он говорит совсем тихо, но каждое слово каленым железом отпечатывается у нее в мозгу. Позднее она сможет вспомнить весь разговор так, будто он был записан черным по белому.

— Сын Волкова умирает. Они ищут козла отпущения.

— Нет, только не ты!

— Волков назвал Бродскую.

Ее охватывает стыд и вместе с тем облегчение.

— Бродскую! Я думала, она уехала в Ереван.

— Уехала, но им, конечно, известно, где она.

— Андрюша, ребенок шевелится. Хотела бы я, чтобы и ты мог это почувствовать.

— Тебе нужно сохранять спокойствие. Нельзя допустить, чтобы все это отразилось на ребенке.

— С ним все хорошо. Я уверена. Расскажи, что еще сказал Волков.

— Он утверждает, что Бродская запорола операцию.

— Но это чушь!

— У мальчика появились узлы в легких. В смысле, метастазы.

Она резко вдыхает. Ей хватает медицинских познаний, чтобы понимать, что мальчик умрет.

— Но нам с тобой сейчас нужно думать о своем ребенке. И о Коле, — поспешно добавляет он, надеясь, что Аня не подумала, что он забыл о нем.

— Теперь об отъезде нечего и думать. Это будет выглядеть так, будто ты в чем-то виноват. И потом, они могут разыскать тебя где угодно.

Он думает о Бродской, уехавшей в Ереван. «Птицы одного полета», — сказал Волков. Может быть, ее уже вызывали на допрос.

— Тем не менее мы должны что-то предпринять, — говорит он.

— Единственное, что нам нужно сделать, — это как обычно ходить на работу. Ты должен вести себя так, будто тебе нечего скрывать.

— Но прежде ты сама говорила, что нам всем нужно уехать в Иркутск!

— Да, — шепчет она. — Прежде в этом был смысл, а теперь уже слишком поздно. Да и как знать? Может, это лишь добавило бы нам проблем. Уехать следует Коле. Но как нам это устроить? Погоди. Я знаю. Галина в этом году зимует на даче. Можно отправить Колю к ней.

— Он ни за что не согласится.

— Согласится, если я с ним поговорю. Чем раньше он уедет, тем лучше. Я возьму отгул на работе и съезжу с ним. В школе скажу, что заболел, — тебе придется подсказать какую-нибудь подходящую болезнь, чтобы она длилась по меньшей мере несколько недель. Мы ведь сможем достать справку?

— Да, думаю, да.

— Тогда так и сделаем.

— Тебе тоже следует поехать и остаться с Галей, Аня.

— Нет. Я должна, как прежде, ходить на работу и делать вид, что все нормально. Да и потом, одного Колю они, может, и не станут искать, даже если его здесь не будет. В любом случае…

— Что в любом случае?

— Ты идиот, если думаешь, что я тебя оставлю.

— Ты Лену знаешь?

— Конечно, знаю, — довольно резко отвечает она.

— Ее отца арестовали в тридцать седьмом. Она сказала, что родители договорились: если одного из них арестовывают, другой тут же от него отрекается, чтобы детям хоть что-то осталось.

— Угу… Только у многих из этого ничего не вышло.

— У них получилось.

— Чудом.

— С Лениных слов.

— Ладно, а к нам-то какое это имеет отношение?

— Ты знаешь, какое, Аня. Подумай о ребенке, о Коле. И если спасти их означает…

— Отречься от тебя?

— Да.

— Ты серьезно думаешь, что я это сделаю?

— Я прошу тебя подумать. Я пойму. Я буду знать, что ты сделала это ради детей, что между нами все по-прежнему.

— Нет. Между нами все останется как есть, потому что я не собираюсь от тебя отрекаться. И хватит об этом.

— Но, Аня, а если тебя тоже арестуют?

— Не смей так говорить! Никого не арестовали. Ты ничего плохого не сделал. — Но вдруг она слышит себя со стороны, и ей неудержимо хочется рассмеяться. «Ты ничего плохого не сделал»! Кто бы ее слышал! Звучит, как детские отпирательства: «Неправда! Это не я! Так нечестно!»

— Аннушка, пожалуйста, не плачь.

— Я не плачу. Ты просто не видишь моего лица, я смеюсь. Я просто подумала — глупость, конечно, — но я подумала, насколько все было бы проще, будь ты убийцей.

Он разжимает объятия и заглядывает ей в лицо:

— У тебя, случайно, не истерика? Ты должна думать о…

— Знаю, о ребенке. Нет у меня истерики. Мне просто смешно, Андрюша, потому что это и вправду смешно, особенно если не знать, что тут не до смеха. Но ведь до этого мы как-то выживали? Мы прорывались.

— Да, мы прорывались. А Галя точно не будет против, если он поживет у нее?

— Думаю, нет. Знаешь, она обожает Колю. И потом, она там вдалеке от событий… Я расскажу ей без лишних подробностей, не хочу ее в это впутывать. Просто скажу, что есть причины, и все. Она поймет.

«А когда я повезу Колю, — думает она, — заодно возьму дневники и закопаю их. Теперь нужно избавиться от всего. Но чем меньше ты об этом знаешь, тем лучше».

Он гладит ее по волосам.

— Только послушай, как он играет! Ноты взрываются петардами.

— И Малевичи будут здесь с минуты на минуту. Господи, как бы они обрадовались, если бы узнали, что происходит.

— Исполнение их заветной мечты.

Они слушают звуки фортепиано. Коля покончил с гаммами и перешел к арпеджио. Он играет слишком громко. «Но техника у него действительно улучшается с каждым днем», — думает Анна. Он соблюдает и темп, и громкость, и ни разу даже не запнулся.

— Как ты думаешь, он сможет поступить в консерваторию? — спрашивает Андрей.

Она улыбается, слыша в его голосе наивное восхищение человека, который совсем не разбирается в музыке, и для которого уверенная игра мальчика кажется чем-то невероятным.

— Нет. Он не настолько хорош. Может, если бы он начал раньше… Но у него не было всепоглощающего стремления. А может, я была не слишком настойчива.

И тут начинается битье в стену: бум, бум, бум! Теперь они будут колотить, пока Коля не закончит играть.

— Нужно сказать ему, чтоб перестал.

— Еще минуту.

Они так близки, укрытые водопадом звуков, Анна в его объятиях, ребенок внутри нее. Но по коже у него бегут мурашки. Малевичи не собираются сдаваться. Бум, бум, бум! Такое чувство, что они находятся с ними в одной комнате.

— Все будет хорошо, — говорит он.

— Я знаю. Завтра вечером я поговорю с Колей.

— Не рассказывай ему слишком много.

— Мне придется объяснить, иначе он никуда не поедет.

— Он же должен понимать, что если бы это было неважно, мы бы его не просили.

Анна смеется.

— Андрюша, ему всего шестнадцать!

— Он уже не ребенок.

Этой ночью они лежат без сна, не разговаривая, не обнимаясь, только остро чувствуя, что другой тоже не спит. Около двух часов ночи она говорит:

— Я встану ненадолго.

Анна выбирается из постели. Она подходит к окну и раздвигает шторы. Луна стоит высоко в небе. Она открывает внутреннюю раму, за ней внешнюю. Холодный воздух врывается в комнату. Она плотнее запахивает халат и наклоняется вперед. Из темноты доносится крик чайки. Наверное, она кружит высоко в небе, расправив крылья, несущие ее сквозь ночь. Другая чайка отвечает ей резким криком.

— Я и не знала, что чайки летают по ночам, — негромко говорит Анна.

Шум машин и звуки города почти стихли. Почти, но не совсем — полной тишины никогда не бывает. То прогремит вдалеке поезд, то раздастся звук шагов, то вдруг послышится урчание мотора машины, несущейся по безлюдным улицам, пока она не остановится у какого-нибудь дома и из нее не выпрыгнут четверо…

Анна дрожит. «Не будь дурой, — уговаривает она себя. — Слышишь? Нет никаких машин. Во всем доме все спят».

— Ты собираешься снова ложиться?

— Еще минутку.

— Ты простудишься.

— Ночь чудесная. Ни ветерка, и такая луна! Если бы мне завтра не надо было на работу, я бы оделась и отправилась гулять.

— Если ты очень хочешь, мы можем пойти.

— И в больнице ты будешь засыпать на ходу. А я еще сильнее устану, хотя сильнее уже некуда, поэтому я не могу себе этого позволить.

— Холодно, Аня. Ложись обратно в постель.

— Хорошо. Но теперь-то я точно не усну.

Но она уснула, уснул и Андрей. В следующий раз он проснулся около пяти. Какое-то время он лежал неподвижно, а потом тихонько щелкнул выключателем слабого прикроватного ночничка, который был у Анны с детства. Жена спала на боку, лицом к нему, подтянув колени к животу и скрестив руки. Брови ее были нахмурены, будто во сне она пыталась разрешить какую-то загадку. Теперь он точно уже не уснет. Просто будет лежать и смотреть, как она спит. Ребенок у нее в животе, наверное, тоже спит.

В шесть утра зазвонил телефон. Моментально, будто ждал этого звонка всю ночь, Андрей выпрыгивает из постели, пересекает комнату, снимает трубку и медленно подносит ее к уху.

— Алексеев, Андрей Михайлович?

— Да.

— Это отдел кадров. Я должен вам сообщить, что, начиная с этого момента, вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования по факту злоупотребления ими…

— Но… но…

— Вы должны быть готовы к тому, что вас могут вызвать для дальнейших расспросов в любое время, без предупреждения. Пока ведется расследование, вам запрещено находиться на территории больницы.

Тут линия разъединилась. На том конце повесили трубку, и вместо гудков в ней повисла звенящая, тревожная тишина.

— Андрюша, кто это был?

— Звонили из больницы. — Он сглатывает вставший в горле ком. — Они отстраняют меня от обязанностей.

— Что?! — вскрикивает Анна.

— Ты слышала меня. Тише, Колю разбудишь.

— Но как же так, раз — и все? И потом, Андрей, сейчас шесть утра. В отделе кадров еще никого не может быть.

Андрей ничего не отвечает.

— Андрюша, присядь, на тебе лица нет. Я поставлю чайник. О, нет, вот и Коля.

Дверь открывается, и в комнату заглядывает Коля.

— Что случилось? Почему вы кричите? Кто звонил?

— Никто. Иди спать.

Он медлит, переводя взгляд с одного на другого, лицо его мрачнеет.

— Кто-то умер?

— Никто не умер, иди досыпай. Я разбужу тебя без пятнадцати семь. Просто Андрею звонили с работы.

— Если ему просто позвонили с работы, тогда почему у вас такой вид?

— Он не ребенок, — говорит Андрей. — Рано или поздно он все равно узнает.

Теперь Анна переводит взгляд с одного на другого. Лицо Андрея землисто-серое от потрясения. Коля морщится и не может решить, стоит ли выпытывать дальше или не стоит. Она подходит к Коле и одной рукой обнимает его за плечи. Он теперь выше нее, и ей приходится дотягиваться до него. Он пахнет как взрослый мужчина. В детстве, когда он просыпался по утрам, даже дыхание у него было сладким.