Изменник

10

Через два дня наступит день летнего солнцестояния, но погода пока остается холодной и ветреной. Поверхность Невы взбита в мелкие барашки, ветер треплет молодую листву на липах и гонит по улицам пыль. Андрей опаздывает. Он идет быстрым шагом, наклонив голову, чтобы песок не летел в глаза, и перебирает в уме доказательства того, что им необходимо нанять еще одного физиотерапевта с опытом лечения ювенильного артрита. Эти доказательства он собирается представить на сегодняшнем собрании. Андрей столкнулся с глухой стеной непонимания. Разве он не знает, что денежные средства ограничены? Было принято решение на четырнадцать целых семь десятых процента увеличить количество хирургических коек. Этого плана и следует придерживаться.

Откуда они берут эти цифры? Они так точны — четырнадцать целых семь десятых процента, — что нетрудно обмануться и поверить, что эти сведения имеют какое-то отношение к реальности. Его переспорили, прикрываясь несуществующими койко-местами, и не факт, что они вообще появятся. Что ж, он еще раз попытается отстоять свою точку зрения, хотя когда он в прошлый раз аргументировал необходимость найма физиотерапевта, то видел, как Борис Комаровский из отдела кадров нахмурился и что-то записал в блокнот — так, чтобы все это заметили.

«Я становлюсь неудобным, — думает Андрей. — Много высовываюсь. Не слишком умное поведение». И все-таки сегодня на собрании он попробует еще раз настоять на своем.

Анну откомандировали на однодневный курс практической статистики. Примостившись за неудобной партой, она следит, как лектор чертит на доске таблицу и заполняет ее уверенными росчерками мелка.

Для статистика она чересчур элегантна: серая юбка, свежая, только что из стирки белая блузка, туфли на высоком каблуке и блестящие, тщательно приглаженные черные волосы. По сравнению с ней Анна чувствует себя растрепой. Несмотря на прохладную погоду, в аудитории душно — слишком много народу. Стулья неудобные, но хуже всего то, что Анна не привыкла так долго сидеть без движения. В детском саду она все время на ногах, да и дома она обычно лишь к десяти вечера успевает все переделать и наконец присесть. И в час досуга ей хочется заняться столькими делами одновременно — она не знает, что и выбрать. Послушать радио, повязать, пошить, поболтать с Колей, пока он не лег спать, продолжить читать роман, который она не может домучить уже несколько месяцев, но главное, все время сидеть напротив Андрюши, чтобы каждый раз, когда она поднимает глаза, видеть его прямо перед собой.

Кто бы мог подумать, что минутной стрелке требуется столько времени, чтобы преодолеть ничтожное расстояние между цифрами «1» и «2»? Она ползет так, словно увязает в песке. В садике время летит незаметно. Когда она рисует, время тоже течет по-другому. Обычно, когда она отрывается от рисунка, солнце уже успевает переместиться по небосклону.

Все ее кости ноют от скуки. У лекторши хороший голос, ясный и звучный, но, хотя Анна отчетливо слышит каждое слово, смысл фраз от нее ускользает. И дело не в том, что она чего-то не понимает. Ей не хочется забивать себе голову лишней ерундой. Например, как собрать точную статистику, чтобы подсчитать, каким образом уровень образования родителей влияет на правильное питание детей. По ее опыту, связи тут никакой. И потом, ей до смерти надоело раздавать родителям анкеты. Ну не любят они их заполнять, да и с чего им это любить? «В следующий раз Лариса Николаевна потребует принести кастрюлю с супом», — шепнула Анне одна из родительниц, ознакомившись с особо навязчивой памяткой о том, что вчерашний бульон необходимо довести до кипения и, «чтобы избежать размножения бактерий и последующего расстройства пищеварения», кипятить не меньше пяти минут, прежде чем добавить в него овощи.

Но ей нужно сосредоточиться. Морозова обязательно спросит, как прошел день и каковы «результаты обучения». Анна поспешно записывает несколько предложений и перерисовывает с доски таблицу.

У скуки есть и хорошая сторона: она успокаивает. Полночи Анна прокрутилась в постели, и ей с трудом удалось заснуть лишь к четырем утра, а в шесть она уже подскочила от звонка будильника. Главное, ни о чем не думать. Она видела, как бесконечные размышления полностью подточили жизненные силы отца. Мальчик Волкова хорошо перенес операцию и теперь выздоравливает. Через несколько дней его выпишут, и Андрюша будет в безопасности. Может быть, Волков отвезет семью на Черное море для дальнейшей поправки здоровья. Там полно пансионатов и санаториев для партийных работников. Волкову не составит труда устроить своего ребенка в один из них.

Она и подумать не могла, что не сумеет отыскать в себе ни капли жалости к ребенку. Возможно, оттого что она никогда его не видела и знает только по имени. Но если быть с собой до конца честной, это не просто равнодушие: в ней поднимается холодный протест при одной мысли об этом мальчике и навязанном Андрею общении с ним. Пусть он лечится у именитых докторов, в самой закрытой из всех закрытых клиник. Пусть он окажется где угодно, лишь бы не там, где его существование соприкасается с жизнями Андрея и Коли, отравляя их и угрожая им. Мальчик представляется ей во много раз ухудшенной версией Малевича, потому что способен причинить неизмеримо больший вред.

Оса жужжит в самом верху оконной рамы. Слишком высоко — Анне не достать, чтобы выпустить ее на улицу. Потолки здесь, наверное, метра четыре. За счет их высоты комната должна бы казаться просторной, но не кажется. Ее пропорции неправильны: это лишь половина комнаты, отделенная от второй фанерной перегородкой. Если прислушаться, можно услышать, как бубнит за стенкой другой лектор. Монотонный мужской голос не прерывается ни на минуту. Тем временем по эту сторону стены звучный, уверенный голос лекторши наконец замолкает.

— Есть вопросы? — обращается она ко всем с неким вызовом, словно вопросы здесь неуместны и являются вопиющим нарушением заведенного порядка.

Анна переставляет затекшие ноги и надеется, что никто ничего не спросит и их больше не станут задерживать.

Женщина, сидящая справа от Анны через несколько парт, тут же тянет руку и спрашивает самоуверенным тоном отличницы, знающей, что задает правильный вопрос:

— Позвольте мне поинтересоваться, товарищ, можно ли эти таблицы чертить не на миллиметровой бумаге, а на простой, специально разграфленной для этой цели? В случае необходимости, как вы понимаете. Некоторые из моих коллег работают в отдаленных регионах, где не всегда есть широкий выбор канцелярских принадлежностей. Я сама недавно вернулась из командировки в Уфимскую область, где была по долгу службы.

«По долгу службы! Ну не смешно ли? Кем, интересно, она себя воображает? Мы же не военные, прости господи», — думает Анна с таким ожесточением, что на секунду пугается, не произнесла ли она этого вслух.

— Конечно, использование миллиметровой бумаги необязательно, — отвечает лекторша еще более ясным и любезным тоном, как бы показывая, насколько ей приятен этот вопрос, ведь он демонстрирует несгибаемость духа коллег, которые твердо намерены чертить таблицы даже в неблагоприятных условиях.

— Большое спасибо за разъяснения, товарищ, — говорит женщина и умолкает; напоследок она победно озирает аудиторию, сверкнув очками вправо и влево.

Тут шевельнулась соседка Анны слева.

— Разрешите спросить, — говорит она, и Анна улавливает какую-то необычную интонацию в ее голосе. — Как долго, по вашему мнению, нам следует хранить сами статистические данные, после того как мы внесем их в таблицы? Или самого наличия таблиц достаточно, чтобы избавить нас от необходимости неопределенно долго хранить эти сведения?

Это насмешка? Или в этом вопросе нет ни капли юмора? Анна пристально смотрит в лицо соседки, но оно совершенно безмятежно, как свежее личико озорной, но милой девчушки, которая уверена, что любая шалость сойдет ей с рук.

Лекторша кивает с радостным энтузиазмом.

— Это очень интересный момент! — восклицает она. — Конечно, бесконечно хранить все накопленные данные было бы идеально, но тут мы должны принять во внимание ограниченность пространства, как, впрочем, и времени.

— Детям, безусловно, и того и другого требуется много, — говорит соседка так тихо, что лектор ее не слышит, зато отлично слышит Анна.

— Прекрасные вопросы! — объявляет лекторша, тем самым давая понять, что с вопросами покончено.

Тут же все начинают двигаться и собирать ручки и тетрадки. Аня знает, как это происходит: большинство сразу же попытается незаметно выскользнуть из аудитории, в качестве меры предосторожности сохраняя серьезность на лицах до тех пор, пока не окажутся в коридоре. Пара-тройка записных подхалимов тут же окружит лектора, чтобы «в индивидуальном порядке задать вопросы, касающиеся конкретно их профессионального образования», и они не уйдут до тех пор, пока лектор не только заметит их рвение, но и узнает, кто они и откуда. Соседка Анны слева уже сложила вещи в сумку.

— Прекрасный вопрос, — тихонько говорит Анна.

Женщина улыбается:

— Вы остаетесь на лекции после обеда?

— Да, меня отправили на целый день.

— На це-е-лый де-ень… — Женщина комично округляет глаза и растягивает гласные, чтобы показать, каким долгим будет этот день.

— А вы уже уходите? — спрашивает Анна.

— Да. К счастью, меня некому подменить во второй половине дня. Удачи!

— Она мне понадобится.

К тому времени, как закончилось собрание, Андрею не терпится выйти на свежий воздух. Нет возможности «выделить часы» на дополнительную ставку физиотерапевта. «Нет, — в ярости думает Андрей, — но мы продолжим принимать и оперировать пациентов, а дальше пусть сами выкручиваются, как хотят, потому что мы не силах обеспечить им реабилитацию». Это настолько недальновидно, что он не мог смолчать. «Разбазаривание ресурсов» в чистом виде, против которого они бесконечно борются, все эти заведующие и администраторы. Но им, конечно, видней, чем клиницистам. На этот раз он уверен, что Комаровский записал его фамилию.

Он покурит во дворе. Такое чувство, что он не был здесь очень давно. На самом деле, внезапно осознаёт Андрей, он избегал выходить во двор со дня той самой встречи с Русовым.

Небо серое, набрякшее. Скоро пойдет дождь. Холодный ветер взметает и снова швыряет о землю обрывки листьев. Андрей обшаривает карманы и вспоминает, что папиросы он собирался купить в киоске утром, по дороге на работу, но в спешке забыл. Все равно он побудет здесь хотя бы несколько минут, чтобы выветрилась из головы духота актового зала и косые взгляды Бориса Комаровского.

Дверь во двор открывается. Это Бродская.

— Андрей Михайлович, можно к вам присоединиться на минутку?

— Конечно.

Бродская становится близко от него, но, в отличие от Русова, в личное пространство не вторгается, так как чувствует его на интуитивном уровне. Она говорит тихо и отчетливо:

— Я пришла сообщить вам, что согласилась на перевод в Ереван.

— В Ереван?!

— Да. Я дала согласие сразу же, как только мне предложили это место. Конечно, уровень медицинского обслуживания в Ереване не идет ни в какое сравнение с ленинградским, зато там обширное поле деятельности.