Изменник

12

Анна держит за руки двух девочек, еще несколько детей облепили ее и жмутся к ногам. Самых маленьких прогулка слишком перегружает впечатлениями, но даже в плохую погоду дети должны проводить на улице хотя бы час. Летом большую часть дня они играют во дворе или на веранде. Им повезло: двор у них просторный — можно бегать по траве, а в дождливые дни — по асфальту. Но сегодня, под порывами холодного октябрьского ветра, Анна только обрадуется, когда настанет время увести детей обратно в группу. Через минуту она еще раз сыграет с ними в догонялки или устроит соревнование. Маленькой Маше нужно побегать — она выглядит замерзшей. Девочка уцепилась за Аннину руку и трется об нее личиком. Нервный и чувствительный ребенок, Маша с ужасом смотрит на детей постарше, которые, с красными от беготни щеками, громко топоча, носятся по двору.

— Машенька, хочешь со мной наперегонки? А ты, Таня? Давайте, кто первым добежит до березы!

Им повезло. Во дворе растут деревья, отбрасывающие густую тень, есть бетонный бассейн (сейчас пустой), в котором дети могут плескаться в жаркие летние дни. Анна полагает, Морозовой следует воздать должное: у нее талант изыскивать «дополнительные средства» для детского сада, и она постоянно отслеживает новые начинания, что позволяет им быть на шаг впереди.

— Ты слышала? — спрашивает Ирина. Вокруг нее нет кольца детей — своих «липучек» она всегда довольно резко отсылает прочь, и они быстро усваивают, что к ней лучше не подходить. Анна подозревает, что Ирина не одобряет ее слабохарактерности. Она считает, что дети ради их же блага нуждаются в социализации — а как они научатся жить в коллективе, если все время будут держаться за Аннину юбку?

Но Анна убеждена, что так они тоже учатся. Застенчивые и робкие дети способны побороть свою необщительность, особенно если никто их не подгоняет. «Поначалу они молчат, потом начинают разговаривать со мной, потом я побуждаю их общаться друг с другом. Вскоре они уже сами затевают какую-нибудь игру, остальные к ним присоединяются, и готово — все дети играют вместе».

— Подожди минуту, Ирочка, я только сбегаю разок с детьми наперегонки, и сразу вернусь к тебе.

— Тебе вообще не стоит бегать в твоем положении.

Анна чувствует, что краснеет от удовольствия, но отвечает:

— Не волнуйся, все хорошо. Давайте, Машенька, Танюша! Ты тоже, Вова, я уверена, ты быстро бегаешь. Посмотрим, кто первым добежит до березы. На старт, внимание, марш!

Она машет рукой, и все стартуют. Анна трусит рядом с ними, сдерживая шаг. Пугливая Машенька, к всеобщему изумлению, прибегает первой. Она опускает голову, пока все ей хлопают, но Анна замечает, что она улыбается.

— Так о чем ты хотела мне рассказать, Ирочка? — спрашивает Анна, вернувшись. «Какие еще ужасы нас ожидают?» Но, конечно, вслух она никогда не задаст этого вопроса, даже Ирине.

Ирина хмурится.

— Шутки шутками, а вот последнее из того, что придумала Морозова: мы должны оценивать детские рисунки. Ты только подумай, что это значит. За каждый рисунок нужно будет выставить отметку и подшить его в папку, чтобы потом, раз в полгода, мы могли оценить прогресс. Представляешь, сколько времени будет на это уходить?

— О нет!

— О нет? Аня, и это все, что ты можешь сказать?! Я ожидала большего.

— Когда я была на последней лекции по статистике, одна из воспитательниц рассказывала, что они начали у себя в садике выставлять оценки по рисованию. И многим родителям это явно не понравилось. Правда, у них другой контингент. У них все родители — учителя и университетские профессора. Наши, наверное, не станут жаловаться. — «Потому что они боятся Морозову, — добавляет она про себя. — Для них она — рупор верховной власти. Можно сколько угодно смеяться над ней у нее за спиной или ворчать, но в итоге все будут делать то, что она скажет».

— Родители меня не волнуют, я о нас беспокоюсь, — заявляет Ирина. — С каждой неделей все хуже и хуже. Длиннее список обязанностей, больше шансов ошибиться. Везет тебе, хоть отдохнешь от всего этого в декрете. Господи, да будь я на твоем месте, я бы подумала, что умерла и попала в рай.

— Ничего подобного, ты бы умерла со скуки. А так ты совершенно свободна.

— Свободна работать всю жизнь, пока сама не превращусь в одну из полоумных городских старух, которые торгуются на рынке из-за куриных лап? Разве это свобода? Иногда мне кажется, именно это со мной и произойдет. Я буду работать, пока не сдохну. Ты можешь себе представить, каково будет таскать этих детей, когда мне стукнет под шестьдесят? А к тому времени придется заполнять еще в сто раз больше анкет. Я никогда никого не встречу! У меня никогда не будет своих детей!

Голос ее звенит от злости и обиды.

— Ирочка, не надо. Ты милая. Кто-нибудь обязательно возьмет тебя замуж, просто подожди.

— Кто? Мужчины, которые могли бы на мне жениться, погибли. А молодым — тем, кто не был на войне — подавай молоденьких девушек, зачем им такая старая вешалка, как я. Господи, Аня, сколько еще детей должно на тебе повиснуть, чтобы тебе надоело? Вели им отцепиться и отправь играть!

— Они сейчас пойдут. Вова, можешь на этот раз скомандовать вместо меня? Просто скажи: «На старт, внимание, марш!» и взмахни рукой — вот так. А вы, ребята, не двигайтесь, пока Вова не скомандует «Марш!». Я буду следить за вами и увижу, если кто-то бежит не в полную силу.

Ирина и Анна смотрят, как Вова гордо поднимает руку, готовый бросить ее вниз по Анниному сигналу. Малыши, толкаясь, выстраиваются в линию.

— На старт… Внимание… Марш! — кричит Вова тоненьким, звонким голоском, и ребята пускаются бежать. Все, кроме Маши, которая спотыкается на старте и ничком падает на асфальт, пока другие дети со всех ног мчатся к березе. Анна бросается к ней, чтобы поднять.

— Нет, дурочка, не тронь, я сама! — орет Ирина. — Тебе нельзя поднимать тяжести!

Когда Маша отдышалась, выясняется, что с ней все в порядке. К счастью, она так плотно укутана в пальто на ватиновой подкладке, шарф и шерстяной шлем, что не ударилась лицом об асфальт. Она даже не плачет.

— Умница! А теперь беги к ребятам и узнай, кто победил. Спасибо, Ирочка, я знаю, что мне нельзя их поднимать, но иногда я просто ничего не могу с собой поделать.

— Нет, можешь. Ты должна думать в первую очередь о себе. Морозовой будет до лампочки, если у тебя случится выкидыш от того, что ты подняла чужого сопливого ребенка.

— Теперь все должно быть хорошо, — говорит Анна. — Я уже на четвертом месяце.

— Неважно, все равно стоит поберечься.

Ирину интересовало все, что касалось Анниной беременности. Складывалось впечатление, что Анне предстояло родить за них обеих. Спустя три недели после того, как Ира услышала новость, она принесла красивый бумажный сверток. В нем оказалась белая ажурная вязаная кофточка.

— Ты сама ее связала, Ира?

Ирина, смеясь, помотала головой.

— Где мне! Я подкупила свою сестру. Она вяжет с такой скоростью, что только спицы мелькают.

— Она такая красивая! Он сможет надевать ее по особым случаям.

— Ты думаешь, это мальчик?

— По правде говоря, нет. Наверное, я говорю «он» по привычке, из-за Коли.

— Твой муж, скорее всего, хочет мальчика, — сказала Ирина, кивнув с видом умудренной опытом матроны.

— Думаю, ему все равно, лишь бы был здоровым. В том-то и беда с врачами; они все время видят вокруг себя болезни и страдания и как-то забывают, что обычный здоровый ребенок — это норма.

Ирина пощупала тонкую вязку кофточки.

— Под низ лучше надевать что-то теплое. Она, на самом деле, больше для красоты.

— Она великолепна. В магазине такую никогда не купишь.

Женщины обнялись. Высвободившись из объятий, Ирина будто невзначай спросила:

— Каково это, Аня?

— Ты про беременность?

— Конечно.

— Я пока не чувствую себя беременной. В каком-то смысле ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Еще я постоянно голодная, но когда сажусь есть, то сразу задумываюсь — зачем вообще я это делаю?

— Ты должна есть.

— Да, конечно. Но у всего теперь какой-то другой вкус.

Ирина вздохнула.

— Ну не странно ли? Всего несколько недель назад ты была такой же, как я — конечно, за исключением того, что ты замужем, — а теперь для тебя все изменилось. И твое будущее, и вообще все.

— Ага…

Она не могла рассказать Ирине, какое безумное, страшное ликование охватывало ее иногда поздно ночью, когда Андрей уже давным-давно спал. Ее дневное сознание советовало ей не быть ни в чем уверенной. У нее может случиться выкидыш — срок еще слишком маленький. Но в глубине души она была уверена. Наконец-то она будет держать на руках своего ребенка. О таком невозможно рассказать никому, а тем более Ирине.

Ветер становится еще холоднее и задувает в северо-восточном направлении. Скоро пойдет снег. Последние бурые листья сорвет с деревьев, и дети завизжат от восторга, когда за окнами сначала полетят первые редкие снежинки, потом густые снежные хлопья, и наконец начнется настоящий снегопад, первый в этом году. С тех пор, как растаял прошлогодний снег, для них прошла целая вечность. Широко распахнутыми, зачарованными глазами они будут смотреть на совершенно новый мир, а потом ринутся в него.

— Морозова создает нам лишние трудности, — ворчит Ирина, — потому что она твердо намерена вывести наш садик на «передовой край» достижений дошкольного образования. «Передовой край»! Вот я и думаю: этот край настолько узок, что как бы ей в один прекрасный день с него не свалиться.

— Об этом лучше не говорить, Ирочка.

— Так я только с тобой. Ты такая спокойная, Аня, я не понимаю, как тебе это удается.

Анна чувствует укол совести. Она всегда осторожна, даже с Ириной, а та настолько ей доверяет, что позволяет себе быть неосмотрительной. Анне и хотелось бы быть более откровенной, но это невозможно. Откровенна она только с Андреем, да и с ним она не делится всеми мыслями. Так уж ее воспитали, тут сомнений нет.

— Теперь, наверняка, организуют курсы, где будут объяснять, по каким критериям нужно оценивать рисунки дошкольников, — невозмутимо продолжает Ирина, чтобы разрядить обстановку. — И тебя, конечно, на них пошлют. Морозова всегда посылает тебя. Меня она считает тупой, как дерево.

— Она так не считает! Это просто смешно. Ты же у нас ведущий специалист по гигиене.

— Да. О мытье рук и поп я знаю все, в теории и на практике.

— Как и все мы. Пойдем, уже почти половина, пора отвести их в группу.

Андрей на собрании. На повестке дня — распределение санаторных квот. Для него это больной вопрос. К примеру, талассотерапия недавно показала хорошие результаты в лечении некоторых видов ревматизма. Но как же непросто выбить места для детей, действительно нуждающихся в санаторном лечении, тех, у кого подвижность суставов настолько нарушена, что из-за недостаточной гибкости начинают развиваться компенсаторные аномалии походки!

Теоретически основным критерием для получения места в санатории является необходимость. Но в действительности существует целая иерархия, и ее блюстители не только исключают из списка многих пациентов, которым лечение принесло бы несомненную пользу, но и яростно отстаивают собственные интересы.