Час отплытия

23

Прапорщику завязавшийся роман тоже помогал заполнить пустоту серых будней. Однообразие офицерской жизни изредка нарушали лишь учебные тревоги, а во всем остальном один день был похож на другой: бесконечная муштра, рытье траншей. Солдаты вели одни и те же разговоры, все высчитывали, сколько им еще осталось служить, и мечтали скорее вернуться на родину. Затхлая атмосфера провинциального городка нагоняла на прапорщика беспросветную тоску.

А в Европе шла война, изматывающая и опустошительная. Она действительно была тотальной, как еще в 1935 году предрекал Гитлер. Но вопреки кичливым прогнозам Гитлера молниеносной эта война не стала.

До каких пор суждено Вьегасу прозябать на затерянном в океане острове? Да, жизнь сложилась неудачно. Закончить университет не удалось, не хватило упорства. А теперь не хватает мужества начать все с начала. Давно уже Вьегас ощущал необъяснимое, пугающее его самого безразличие к культуре и политике, так увлекавшим его в первые годы учебы в Коимбре[11], где он пользовался на факультете всеобщим уважением и любовью. Планы, мечты, надежды — сколько их было тогда! Жизнь сулила такие заманчивые перспективы.

Облаченный в шелковую пижаму, Вьегас лениво покачивался в кресле-качалке у себя в комнате, на площади Фонте-Конего. Окна были распахнуты настежь, но это не спасало от духоты. Жара вконец измучила его. В руке у него было письмо от жены — она сетовала на разлуку и спрашивала, скоро ли он вернется домой. Любовь к Беатрис притупила тоску и страстную любовь, которую он еще недавно испытывал к жене. Разумеется, он и сейчас часто думает о ней, но все же время теперь бежит быстрей, и Вьегас уже не считает дни, прожитые на Сан-Висенти, не отмечает их черточками на стене комнаты. Мало-помалу прапорщик перестал чувствовать себя чужим в Минделу. Общение с местными жителями, приятельские беседы, вечеринки, музыка, суровая красота природы, дружелюбие и гостеприимство креолов — все это постепенно привязывало его к острову.

На город спустился прохладный вечер. Вьегас зажег керосиновую лампу и лег на кровать. Он лежал и читал, как вдруг раздался стук в окно. Это, конечно, не Пирес, тот всегда врывается без предупреждения. Наверное, нищий. Вьегас распахнул окно.

— Сеньор, дайте монетку.

— Зачем тебе монетка?

— Для мамы.

— Как зовут твою маму?

— Шика Миранда.

— А где же она сама?

— Она дома, сеньор.

— Что же она там делает?

— Мамочка уже несколько дней болеет.

— А где твой отец?

— У меня нет отца.

— А братья или сестры у тебя есть?

— Три брата, — соврала она и подумала: зря она сказала, что у нее нет отца. И лучше было бы сказать, что у нее пять или шесть братьев.

— Сколько же им лет?

— Лулу десять, Жо двенадцать, а Тониньо три года.

У нее вообще не было ни братьев, ни сестер.

— Ну и что же твои братья делают?

— Ходят по чужим домам, просят, чтобы их накормили.

— А ты сегодня что-нибудь ела?

— Лепешку. И еще нья Раймунда дала мне немножко кашупы.

— Что же ты будешь есть завтра?

— Что бог пошлет, сеньор.

— А раньше твоя мама что делала?

— Работала.

— Где?

— Да где придется.

— Как тебя зовут?

— Манинья.

Он дал ей мелкую монетку, но девочка не уходила.

— Отойди, я закрою окно.

Она не двинулась с места.

— Послушай, тебе пора домой.

— Сеньор…

— Ну что тебе еще, говори…

— Я тоже умею.

— Что умеешь?

— Что и все женщины.

Он с изумлением уставился на нее — в сумерках хрупкая фигурка девочки была едва различима.

— Да сколько же тебе лет?

— Четырнадцать.

— И ты когда-нибудь уже занималась этим?

— Да.

— Кто тебя научил предлагать себя мужчинам?

— Мама.

— Твоя мать?!

— Да, мама.

— Как же она могла?!

Девочка не отвечала.

— Как же она могла… — повторил прапорщик.

— Жить-то надо, — подумав, серьезно ответила девочка.

— Сколько же ты берешь?

— Сколько дадите, сеньор.

— А обычно сколько ты просишь?

Он задавал вопросы просто из любопытства.

— Военные сами назначают цену.

— Ты ходишь только к военным?

— Да.

— И все же, сколько они тебе дают?

— Когда как, сеньор. Бывает, что и пять эскудо дадут.

— Ты откуда родом?

— С Сан-Николау.

— Как же ты очутилась на Сан-Висенти?

— Нас с мамой привезли сюда на паруснике, сеньор.

Окно было низко от земли. Так низко, что девочка, положив руки на подоконник, с любопытством разглядывала комнату.

Ночь была душная. Город, словно прикорнув у подножия горного хребта, спал. Вьегас почти машинально взял руки девочки, горячие и трогательно хрупкие, в свои.

В соседней комнате, отделенной от его спальни деревянной перегородкой, жила дочь хозяйки, Лулуша, — молодая девушка с пышной грудью. Прапорщик часто слышал, как поскрипывала ее кровать, и не раз пытался представить себе Лулушу на постели в тонкой ночной рубашке, а может быть, и вовсе голую…

Девчушка жестом опытной женщины положила руки на плечи прапорщику.

— Сеньор, вы согласны?

Вьегас не ответил. Он хотел сказать ей, чтобы она шла прочь, но язык ему не повиновался. И, сам не понимая почему, он спросил:

— Когда же ты приехала сюда?

— Мы уже давно здесь, сеньор.

Лулуша сейчас ложится спать, думает Вьегас. Раздевается. Или смотрится в зеркало. Боже мой, какая у нее красивая грудь! А перед ним четырнадцатилетняя девочка, почти ребенок, и с пугающей прямотой предлагает себя…

— Послушай-ка!

Душная ночь. Над городом нависла тревожная тишина. Только ветер осторожно шуршит по крыше. Вьегас слышит, как в комнате Лулуши щелкнул выключатель. Вот скрипнула кровать…

Внезапный порыв ветра всколыхнул чахлый кустарник на холме. Прапорщик неожиданно схватил девочку за руки и с силой потянул к себе.

— Прыгай в комнату.

Потом, оставшись один, он думал о жене, о Беатрис, снова и снова переживал случившееся и испытывал отвращение к самому себе.

По улице прошла компания парней. Они пели под гитару. Вьегас, выглянув в окно, увидел вдалеке неясные силуэты, растворявшиеся в ночи.