Час отплытия

47

Судно снялось с якоря на следующее утро. Жасинто Морено видел, как оно миновало песчаную отмель, ловко обходя в белесоватом тумане рифы, и вышло в открытое море. Казалось, будто оно оставляет за собой кровавый след. Из окна своей комнаты на втором этаже Жасинто Морено смутно различал вдалеке на голубой глади моря этот «невольничий корабль». Но вот точка скрылась за горизонтом, и ничего, кроме порожденного его воображением образа, не осталось. В городе стояла такая зловещая тишина, что ему, поэту, выразителю чаяний своего народа, она служила как бы символом сдерживаемого протеста, предвестницей героической поэмы Островов.

«Одни поражения, одни жертвы. Бедные вы мои друзья: доктор Сезар, доктор Франса, Фонсека Морайс! А где же вы, товарищи моей юности? Они уплыли на невольничьем корабле. О, как тоскует сердце о далеком, неповторимом детстве! Вот идет по морю корабль, о нем есть что рассказать. Сегодня я слышал, сеньоры, одну удивительную историю. Она не чета всем этим сказкам о Коричной девушке, притчам о Невидимке, о Волке и Козленке, о дядюшке Педро и его племяннике».

Ах, эти милые сказки детства! И Педро из книги с зеленой обложкой, что давал читать ему дедушка! Как бежит время, как быстро проходит жизнь…

Он начнет свое стихотворение так:

Плывет, исчезает в тумане корабль,
что в рабство увозит людей.
О многом поведать он мог бы…

Нет. Сегодня он не будет писать. Он все больше убеждается в том, что такие стихи не могут отразить трагедии народа. Его стихи по выразительности должны превзойти эпические поэмы. Лиризм должен уступить место памфлету. Поэт — это прежде всего гражданин, он не может оставаться в стороне от борьбы. Поэт, словно капитан на мостике боевого корабля, должен возглавить эту борьбу, быть рупором надежд и чаяний своего народа. Его стихи-команды будут призывать людей отстаивать свои попранные права.

Надо рассказать миру о тех, кого увез на принудительные работы «невольничий корабль». Возможно, у жителей Сантьягу точка зрения на освободительную борьбу куда правильнее, чем у остальных. Они выражают ее прямо там, на открытой площадке, где, подчиняясь ритму барабанов, поют и исполняют древний танец:

На скале живет обезьяна,
в хижине негр,
в лавке мулат,
а белый в особняке.
Но придет пора — обезьяна прогонит негра из хижины,
негр прогонит мулата из лавки,
а мулат прогонит белого из особняка,
тогда белый поднимется на скалу и бросится в море.

Нет, философия коренных жителей Сантьягу — уже пройденный этап. Мулат давно уже поднялся до уровня белого. Он сам живет теперь в особняке. Кожа у ньо Себастьяна Куньи, Эдуардиньо и им подобных такая же смуглая, как и у него, Жасинто Морено. Они мулаты, но стали «белыми людьми». Жасинто Морено верил в то, что в один прекрасный день европеец, приехавший из метрополии, «поднимется на скалу и бросится в море».

Нет. Сегодня он не станет писать стихов. Сегодня воскресенье. Он будет отдыхать. Какая бездонная, могильная тишина. Завтра он примется за работу, напишет эти стихи. Стихи о трагедии, об издевательствах над людьми и об их несломленной гордости.

Тут в комнату вбежала младшая дочь Жасинто Морено, прервав его поэтические раздумья.

— Папа, папочка! Иди посмотри, что творится на улице!