Плахта

* * *

Больше всего почему-то боялась не войны, а голода. Особенно, когда увидела очереди. По пять-шесть часов со старшей дочерью стояла за хлебом. Младшую оставляла дома. Тогда еще не понимала, что можем вернуться, а дома больше нет.

Однажды зашли в магазин, а в нем пусто. Дочка стала просить чипсы. Никогда не покупала, а тут — взяла. Чипсы ели с салом и с паштетом. Вкуснотища!

Предчувствия войны были. Притом очень сильные. 24 февраля в два часа ночи не в силах уснуть вышла на балкон. Насторожила звенящая тишина. Ни воя собак, ни шелеста автомобильных шин, ни позднего приезда мусорной машины. Ничего… В пять утра на нас обрушилась жесточайшая реальность.

Собиралась оставаться в городе до последнего, пока не пришел сосед, работающий в Гостомеле в аэропорту. Я его не узнала. Изможденный, бледный, постаревший лет на двадцать. Он добирался с работы пешком несколько дней. Заступил на смену 24 февраля, а вернулся 5 марта.

— Вы откуда?

— Да вот, со смены иду. А вы, деточка, что здесь делаете?

— Как что? Живу.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую:

— Спасай дочерей. Ты даже не представляешь, что делали орки с женщинами-военнослужащими.

Это меня отрезвило. Иными глазами взглянула на своих девочек. Одной пятнадцать, вторая на три года младше. Обе статные, длинноволосые, кареглазые.

Ранним утром, закрывая двери, поцеловала замок и шепнула:

— Ты только нас дождись.

Дочери не поняли:

— Мама, ты сошла с ума?

— Нет. Просто еще не уехала, а уже невыносимо скучаю по дому…