Бегство со Светлого берега

Он рассказал им, как сидел за письменным столом, утро за утром, день заднем, неделя за неделей…

— Месяц за месяцем, — быстро вставила Оливия. — Ну ладно, расскажите нам, что вы написали.

Рассказывать особенно было нечего. Написанное в один день уничтожалось на следующий; много раз придумывалось и затем отвергалось новое начало. Бывали дни, когда ему едва хватало сил снять чехол с пишущей машинки; он уходил на прогулку, возвращался ради новой попытки, тайком играл в скрэббл. Труднее всего было спрятать доску для скрэббла от Брэнды, которая бывала страшна в гневе. Часто ему не хватало сил подняться и сделать глоток апельсинового сока. Удивительно, как пропадал всякий вкус к апельсиновому соку, хотя требовалось лишь достать кувшин из холодильника. Ну, совершенно никакого удовольствия.

— Одно время ходили слухи, что ты отправился на войну в Испании, — сказала Джейн, наполняя его бокал.

— Я собирался, я даже начал учить испанский, но Брэнда решила, что не закончить работу над книгой после стольких принесенных жертв будет сродни дезертирству.

— Жертв?

— Да, знаешь ли, то, что она прожила на ранчо ради меня целый год, и все ее хлопоты и расходы…

— И вы так и не закончили книгу? — спросила Оливия, и обе они были удивлены, услышав, как Дэн ответил, что нет, он ее закончил. Он снова съездил в Советский Союз, посетил еще много колхозов и заводов, и этот опыт дал ему наконец толчок к завершению рукописи. Но его литературный агент ничего не смог с ней поделать: времена изменились, и спрос на восторженные описания жизни в эпоху коллективизации исчез. Все требовали от него, чтобы он написал автобиографию — ведь какие приключения были в его жизни, с какими людьми он водил знакомство. Но Дэну так и не удалось продвинуться дальше первой фразы: «Я родился в городе Дулуте в 1902 году, как, впрочем, и немалое множество других людей».

Джейн и Оливия сочли это отменным началом книги. «Другие тоже», — сказал Дэн и рассказал, что в прошлом году он встретился с одним английским издателем, приехавшим в Нью-Йорк; тот был большим почитателем «Красных пастбищ» и предложил Дэну работу в американском отделении своего издательства и договор на новую книгу. Потому-то он сейчас и оказался в Лондоне.

— А как вы очутились в прошлом году в Нью-Йорке? — спросила Оливия. — Я так поняла, что вы должны были оставаться в Аризоне, пока не закончите свою книгу?

— Так оно и было задумано, но, поскольку ничего из этого не получалось, Брэнда решила, что мне полезно пожить впроголодь.

Дэн ушел, не оставив номера своего телефона, потому что телефон был в комнате Селины, а Селина просила никому не давать этот номер. Они узнали, что Селина была хозяйкой квартиры на улице, выходящей на Фулхэм-роуд, где он сейчас обретался. Он обещал им позвонить через несколько дней и сообщить, как идет работа над книгой.

Как только звук пришедшего в движение лифта объявил, что их гость спускается вниз, обе женщины бросились наводить в комнате порядок, подобно муравьям, обратившим в бегство чужака. Бутылка, бокалы, тарелки были изгнаны прочь, словно свора провинившихся собак, ковер вычищен пылесосом, пока на его ворсистой поверхности не осталось ни крошки, и в мгновение ока комната вновь обрела свое обычное состояние холодного уюта. Джейн откинулась на спинку дивана, имевшего очертания человеческой почки; оттуда в зеркале на стене она могла видеть свое отражение, более польстившее ей, чем то, которое она изучала в витрине мебельного магазина. Элегантный анахронизм узких брюк и свитера на фоне бледной парчи подействовал на нее умиротворяюще, сигарета, которую она вытащила из стаканчика для бритья, стоящего на медной каминной решетке, не внесла диссонирующей нотки, а последний номер журнала «Вог» был во всех отношениях у себя дома на столике с изогнутыми ножками. «Оставь посуду миссис Кью!» — крикнула Джейн, откликаясь на звяканье тарелок в мойке. Крикнув в ответ, что она уже покончила с мытьем, Оливия вышла из кухни, вытирая руки о полосатый фартук, который она аккуратно повесила на спинку стула. Она устроилась в конце дивана, приподняв скрещенные ноги Джейн, а потом, уже усевшись, мягко опустила их на подол своего платья. Джейн протянула ей сигарету, и они некоторое время сидели и курили в молчании.

— Дэн оказался таким, каким ты его себе представляла? — спросила Джейн, поняв, что Оливия не воспользуется шансом начать разговор.

— Я о нем никогда и не думала, — прошипела Оливия.

— Ну, ты знала о нем из моих рассказов.

— Ты рассказывала только, что перепечатывала его рукопись в отеле «Метрополь» и что, когда «Красные пастбища» вышли в свет, он так и не прислал тебе экземпляра. Ты была в него влюблена и любишь его и сейчас.

— Нет, — твердо ответила Джейн. — Но я хотела бы помочь ему закончить книгу. Ты не думаешь, что мы могли бы создать для Дэна нужную обстановку? Я уверена, что Селина не годится. Эта комната на улице, выходящей на Фулхэм-роуд, по-моему, немыслимый притон. Не мог бы он работать в твоей комнате, пока ты у себя в офисе? А я бы перед уходом готовила ему завтрак.

— Следуя по стопам Брэнды и Селины.

— Я была первой, — сказал Джейн. — Это я печатала «Красные пастбища».

— Все женщины подобны Суламифи, которая устроила горницу для пророка над стеной своего дома и поставила туда ложе, и стол, и стул и зажгла там свечу[99].

— И пророк был очень рад, он остался там.

— Он скоро снова ушел. Ты могла хотя бы дать ему свою фотографию, чтобы он повесил ее над письменным столом у себя на Фулхэм-роуд; только я боюсь, Селина возревнует.

Именно это и сделала Джейн, как только Оливия отвернулась; она вытащила из рамки свое фото, которое, как она считала, дает о ней верное представление, и приклеила его лентой на внутреннюю сторону крышки коробки с анаграммами.

Однажды Оливия повстречалась с женщиной, которая знала о Дэне гораздо больше, чем обе подруги. Ее звали Патриция Гаррис, она руководила литературным агентством с новым направлением: она писала автобиографии для разных знаменитостей и брала половину гонорара, если удавалось продать рукопись издателю. Джейн помнила некое агентство «Пат и Гаррис».

— Я знала Гарриса, но никогда не видела Пат.

— Так вот, теперь она зовется Патриция Гаррис, а никакого Гарриса как будто больше вообще не существует. Все было не совсем так, как рассказал нам Дэн. Дело в том, что Пат останавливалась на ранчо, расположенном недалеко от ранчо Брэнды (по масштабам Аризоны), и работала там над биографией пробочного короля. И Брэнда подумала, что будет неплохо, если Патриция поможет Дэну написать его автобиографию.

— Это оскорбление! Неудивительно, что он удрал оттуда!

— Вовсе нет, ему это пришлось по душе, это сама Брэнда на смогла переварить этой идеи.

— Ты хочешь сказать, что она ревновала?

— Конечно, ревновала.

— Так значит, она дала Патриции отставку?

— Ни в коем случае. Она сказала, что, по ее мнению, Дэну следует поработать самому. А Патриция может заняться автобиографией самой Брэнды. И конечно, единственным подходящим местом, где они могли бы работать, был кабинет Дэна. Брэнда была готова помочь Дэну устроиться где-нибудь в другом месте, предпочтительно в Нью-Йорке, где он мог бы установить контакты с издателями. И получилось так, как и говорил Дэн, — он не мог найти никого, кто взглянул бы на его рукопись в Нью-Йорке, и поэтому он поехал в Лондон с этим английским издателем.

Неделю спустя Джейн, поздно вернувшаяся с приема в Клубе писательниц, была встречена Оливией словами:

— Никогда не догадаешься, кто заходил!

— Кто? — холодно спросила Джейн, хотя по торжествующему блеску глаз Оливии она сразу догадалась, что это был Дэн.

— Он! Он спрашивал тебя, но я предложила себя на замену, и он как будто не возражал.

— Ради Бога, кто этот ом?

— Будто не знаешь! Он принес назад ящичек с анаграммами. Завернутый точно так, как и был. Он сказал, что через неделю уезжает из Англии и очень не любит возить с собой вещи. Думаю, он его и не открывал.

— Он возвращается в Аризону?

— Я спрашивала его, и он весьма решительно ответил: «Нет, нет!» Я думаю, он потерял работу.

Джейн смертельно хотелось узнать, находится ли ее фото по-прежнему на внутренней стороне крышки ящичка с анаграммами, но она небрежным движеньем бросила сверток в секретер и дождалась, пока Оливия выйдет, чтобы купить что-нибудь к ужину, прежде чем снова взяла его в руки. В мгновение ока она распаковала ящик и, еще не открыв крышку, смотала бечевку в аккуратное кольцо. Внутри не было ничего, кроме четырех блестящих следов в тех местах, где была наклеена липкая лента. В конце концов Дэн, очевидно, раскрыл сверток и взял ее фотографию. «Что он с ней сделал?» — подумала она.

Дэн исчез, как камень, брошенный в колодец. Джейн ловила слухи о нем на литературных вечерах и уикендах, но все они были неубедительны. Одни говорили, что он вернулся в Аризону, но Оливия снова повстречала Пат Гаррис, и та рассказала ей, что Брэнда сейчас увлечена одним молодым скульптором-абстракционистом. Другие слышали, что Дэн в Москве преподает бэзик-инглиш в рабочем университете, но Джейн знала, что в Советском Союзе бэзик-инглиш рассматривается как часть империалистической пропаганды, а для преподавания там теперь требуется диплом колледжа и доскональное знание всех шести форм инфинитива. Она была уверена, что Дэн не удовлетворяет ни одному из этих требований. Слух о его согласии занять в Дулуте место умершего отца казался более правдоподобным. Джейн полагала, что из Дэна мог бы получиться прекрасный священник; многие люди приходили бы к нему за помощью и оставались бы, чтобы помочь ему самому, а помощь другим людям приводит американцев в отличное настроение, и в этом, как думала Джейн, и состоит обязанность священника — на втором месте после обязанности заставить их чувствовать себя несчастными грешниками.

Подруги почти перестали вспоминать о Дэне, после того как Джейн овладела идея, близкая им обеим, а именно ободрать обои в гостиной и вернуться к побеленным стенам (разумеется, с голубоватым оттенком). Некоторая холодность в отношениях возникла между ними, когда Джейн в поисках чистого носового платка наткнулась в ящике с бельем Оливии на свою фотографию, которую она посылала Дэну. Ей уже пару раз во время ночной бессонницы приходила на ум ужасная мысль, что это Оливия, а не Дэн, открыла ящичек и извлекла оттуда ее фото, и теперь она убедилась в своей правоте. Но перемены в облике их гнездышка были настолько важны обеим, что раздоры временно поутихли.

Джейн слышала об удивительной маленькой женщине, которая приходила в вашу комнату и проводила в ней целый день, чтобы впитать в себя атмосферу помещения, прежде чем поставить стенам диагноз. Она смешивала краски сама и имела своего собственного штукатура; говорили, что она весьма разумна. Оливия полагала, что лучше доверить работу одной из крупных фирм, не стоит охотиться за каким-то дилетантом из джунглей (чудесная маленькая женщина обитала в одном из новых кварталов за городской чертой Лондона), и в конце концов им требовалось всего лишь побелить стены. Джейн знала, что маленькая женщина отнюдь не дилетант и что она выполнила прекрасную работу для ее знакомых; а белый цвет один из самых коварных; крупные фирмы превратят комнату в Идеальное Жилище, и их люди, если за ними недосмотреть, всегда добавляют слишком много голубой краски, так что из помещения получается больничная палата. Стены — Джейн не раз имела случай напомнить об этом своим читательницам, когда на рынке появлялась новая краска или вид обоев, — это самая важная деталь комнаты, и у нее даже появилась надежда извлечь из маленькой женщины материал для своей рубрики (кто знает?).