Берлин-Александерплац

— Послушайте, господин Гернер, вы должны нам помочь в этом деле — я имею в виду повторные кражи со взломом на складе, что здесь во дворе. Было бы желательно, чтоб вы приняли участие в особой его охране. Владельцы фирмы, вместе со страховым обществом, не откажутся, конечно, возместить все расходы.

Потолковали они этак минут десять, — жена Тернера все слушала; в двенадцать часов они ушли. После этого хозяйка и гость впали в такое игривое настроение, что в начале второго между ними произошло нечто, о чем ни говорить, ни писать не принято. Потом даже застеснялись, хозяйке-то было уже тридцать пять лет, а молодому человеку — от силы двадцать. Тут дело, собственно, было не только в возрасте или в том, что он ростом 1,85 метра, а она — 1,50, а в том, что вообще такое случилось! Так уж оно вышло, с разговорами этими, с треволнениями, а тут еще дураки сыщики насмешили. В общем-то было вовсе не плохо, только потом как-то конфузно, по крайней мере ей; впрочем, пустяки, бывает! Во всяком случае в два часа, к приходу Тернера, все было уже в наилучшем виде — оба сидели за столом, тихо, мирно, поглядеть — одно умиление. Он и сам тотчас же к ним подсел.

Так просидели они до шести часов, и Гернер с таким же восторгом, как и его жена, слушал, что рассказывал длинный. Даже если в том, что он говорил, была лишь доля правды, приходилось сознаться, что они, друзья его, ребята хоть куда; Гернер только диву давался, какие у нынешних молодых людей разумные взгляды на жизнь. Вот он сам, например, уже немало пожил на свете, а ведь только теперь у него глаза открылись. Когда гость ушел и они стали в девять часов укладываться спать, Гернер заявил, что не понимает, как это такие башковитые ребята не брезгуют его, Тернера, компанией, — уж наверное (и Густа должна это признать) в нем есть что-то такое особенное, и он, стало быть, может пригодиться! Густа не стала спорить, и старик живо улегся и захрапел.

А утром, перед тем как вставать, он сказал жене: — Знаешь, Густа, пусть я не я буду, если еще раз наймусь к подрядчику на стройку. У меня было собственное дело, пока в трубу не вылетел, так скажи сама, разве это работа для человека, который был сам себе хозяин? К тому же, не успеешь наняться — тебя того и гляди рассчитают, стар стал. Почему бы мне, в самом деле, не поработать налево, фирма богатая, а? Видишь, парни-то какие ловкие? А кто нынче не словчит, тому крышка. Вот я что скажу. А ты как считаешь?

— А я тебе это давно уж говорю.

— То-то же. Мне бы, понимаешь, тоже хотелось пожить по-человечески, не отмораживать ноги на работе.

Густа на радостях обняла его, в порыве благодарности за все блага, которыми он ее наделил и собирался наделить вскорости.

— А знаешь что, старуха? — Тут Гернер ущипнул ее за ногу так, что она взвизгнула. — Ведь у нас для тебя, пожалуй, дело найдется.

— Бог с тобой!

— А я говорю, найдется! Небось скажешь, что можно и без тебя обойтись?

— Конечно! Ведь вас уже пятеро, и все такие сильные мужчины. (Сильные — это уж она сама убедилась…) Я даже постоять покараулить не могу, — продолжала она жалобно, — у меня, сам знаешь, расширение вен на ногах. Куда я гожусь?

— Боишься, Густельхен?

— Боюсь? С чего ты взял? А ты попробуй побегай с расширением вен. Такса кривоногая и та тебя обгонит. А если сцапают меня, то и ты попадешься, потому что я твоя жена.

— А чем я виноват, что ты моя жена? Он снова с чувством ущипнул ее за ногу.

— Перестань, Пауль. Не возбуждай меня, пожалуйста!

— Нет, ты только подумай, мать, ты же совсем другим человеком станешь, если выберешься из этой плесени.

— Да разве мне самой не хочется? Еще как хочется — слюнки текут!

— Погоди, все будет, старуха, это еще что, так, пустяки, а ты вот послушай, повесь ухо на гвоздик! Знаешь, что я надумал? Я это дело обделаю сам, один.

— Как так? А другие? (Вот тебе и раз!)

— В том-то и штука, Густа. Мы и без них обойдемся. Знаешь, с компаньонами ни одно дело не выгорает, это уж старая история. Что, прав я или не прав? Так вот, я и хочу работать в одиночку. Нам сам бог велел — раз у нас квартира в первом этаже, а склад в нашем же дворе. Верно я говорю, Густа, или нет?

— Да ведь я ж тебе не смогу помогать, Пауль, у меня же расширение вен.

А вообще это ее и по другим соображениям не очень устраивало. Да, жалко. И „старуха“ с кислой улыбкой согласилась на словах, но в душе про себя решила: нет, нет и нет!

На следующий день служащие в два часа ушли со склада, а под вечер Гернера заперли там вместе с женой; часов в девять, когда в доме все затихло, он собрался было приняться за дело — самое время, пока сторож ходит у ворот. И тут вдруг — на тебе! В дверь склада постучали! Стучат… Как будто стучат, а? Кто бы это мог быть? Кто его знает — стучат, и все тут! Ведь некому ж стучаться-то! Склад закрыт. А стучат! Опять стучат. Супруги — ни гугу, забились в угол, не отзываются. Опять стучат. Гернер подтолкнул жену в бок.

— Стучат! Слышишь?

— Да.

— Что бы это значило?

А она, странное дело, ни капли не испугалась.

— Пустяки, — говорит, — не убьют же нас.

Нет, убить не убьют. Того, кто там стучится, она хорошо знает; он ее не убьет, нет, этот длинноногий с маленькими усиками, — пусть приходит, ей будет только приятно. И тут опять постучали, негромко, но настойчиво. Господи, да это же условный знак.

— Э, да он нас знает! Сдается мне, мать, что это кто-то из наших парней.

— Чего же ты молчишь?

Гернер петушком к входной двери. Откуда они узнали, что мы с женой здесь? Вот дела! А из-за двери шепота

— Гернер, открывай!

Хочешь не хочешь — приходится открывать. Вот сволочи, свинство какое, так бы и расколотил все кругом вдребезги. Пришлось открыть. Так и есть, это он, ее кавалер, — длинный, с усиками, один. Гернер ничего не замечает, ему и невдомек, что жена выдала его своему кавалеру. Долг платежом красен! Завидев длинного, она просияла, не могла скрыть своей радости, а муж волком глядит, ругается…

— Чего зубы скалишь, а?

— Ах, я так боялась, что это кто-нибудь из жильцов или сторож!

Теперь скорей за работу! А там — делить добычу. Ругань горю не поможет. Этакое свинство!

Попробовал Гернер еще раз попытать счастья; старуху свою дома оставил — глаз у нее дурной! Но ночью снова стук! На сей раз пришли все трое, будто он их звал! Что ты с ними поделаешь — на своем дворе и то не хозяин! Попробуй сладь с этой шпаной. Лопнуло у Тернера терпение, совсем из себя вышел: ладно, думает, сегодня еще поработаем вместе, раз уж я с ними связался, но завтра — шабаш! И если эти сволочи еще раз явятся в дом, где я управляющий, и станут нос совать в мои дела, я моментально полицию вызову: ишь вымогатели, эксплуататоры проклятые!

Битых два часа трудились они не покладая рук. Все, что под руку попадется, волокут в квартиру Тернера: мешки с кофе, сахаром, коринкой. Обобрали всю бакалею подчистую, потом за ящики со спиртным взялись — вина, коньяки, настойки всякие. Перетащили чуть ли не полсклада. Мечется Гернер, злится, что все это не ему одному достанется. А старуха его успокаивает.

— Я же все равно, — говорит, — не смогла бы столько перетаскать, у меня ведь расширение вен. А те все носят да носят, старик аж слюной брызжет.

— Расширение! Сходи в аптеку да купи себе резиновые чулки, а то экономию наводишь там, где не надо!

Но Густа не слушает. Она глядит не наглядится на своего длинного, и он тоже на ребят гордо посматривает. Знай, дескать, наших! Ведь все это дело он провернул! И бабеночка недурна.

Таскали они, пока из сил не выбились, а как ушли, Гернер закрыл за ними дверь, заперся и давай с Густой пьянствовать. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок! Да и время нечего терять — надо успеть все перепробовать и, что получше, завтра же с утра сплавить какому-нибудь торгашу. Развеселился даже, дело стоящее. И Густа тоже довольна, как ни говори, а муж у нее хороший, ее ведь муж, не чей-нибудь, она уж для него постарается. Так они с двух часов до пяти утра всего перепробовали, да не как-нибудь, а с чувством, с толком. Надрызгались и завалились спать. Что и говорить, славная была ночка.

А около полудня — звонок! Звенит, надрывается. Но Тернеры и ухом не ведут. Куда уж им после такой попойки. А звонки не прекращаются, вот уж в дверь кто-то колотит — ногами, что ли? Наконец Густа очухалась, вскочила и давай тормошить Пауля. — Пауль, Пауль, стучат, иди открой. Тот еле глаза продрал: „Где? что?“ — но она живо растолкала его. Скорей, мол, скорей, ишь как стучат, того и гляди дверь разнесут в щепы! Верно, почтальон! Встал Пауль, натянул штаны. Только успел отпереть, как в комнату ввалились трое. Что за банда? Неужели ребята за товаром, в такую рань? Нет, не то!.. Это ж лягавые, сыщики из уголовной полиции! Ну на сей раз им долго разыскивать не пришлось. Они глаза вытаращили от изумления. Ай да управляющий домом, хорош! — на полу навалены целые горы краденого добра. Повсюду — в коридоре, в комнате, все как попало, вперемежку: мешки, ящики, бутылки, солома. Комиссар говорит:

— Такого свинства я в жизни не видывал!

Ну, а Гернер? Ему говорить нечего. Стоит молчит! Уставился на лягавых. Мутит его еще к тому же. Кровопийцы, сволочи, будь у меня револьвер, я бы живым не дался. Неужели ж всю жизнь гнуть спину на стройке, а господа будут денежки загребать? Эх, дали бы хоть винца глотнуть… Ничего не поделаешь, надо одеваться. „Успеете, дайте хоть подтяжки пристегнуть!“

А жена его нюни распустила, хнычет.

— Ах ты господи, мы ничего не знаем, господин комиссар, мы ведь порядочные люди, это нам, верно, кто-нибудь подкинул, вот все эти ящики, потому как мы крепко спали, вы и сами видели, вот кто-нибудь и сыграл с нами такую штуку! Не иначе, кто-нибудь из нашего же дома, господин комиссар! Пауль, что же теперь с нами будет?

— Все это в полиции расскажете.

— Это, значит, и к нам ночью воры забрались, старуха, — вмешивается в разговор Гернер. — Верно, те же самые, которые склад очистили, а нас в полицию тащат.

— Вот все и расскажете там или потом на следствии.

— Не пойду я в полицию.

— Не пойдете, свезем.

— Боже мой, Густа, я же ни звука не слыхал, как к нам воры забрались. Спал как убитый.

— Да ведь и я тоже, Пауль.

Густа хотела было под шумок достать из комода два письма, от длинного, да один из агентов заметил.

— Ну-ка, покажите-ка! Или нет, положите обратно. Обыск потом проведем!

Она в азарт вошла.

— Что ж, ваша сила… постыдились бы врываться в чужую квартиру!

— Ну, кончай разговоры, пошли!

Тут Густа и начала ломать комедию — на мужа не смотрит, голосит, катается по полу, — пришлось ее силой тащить. А муж ругается на чем свет стоит, вырывается, кричит:

— Не смейте женщину оскорблять!

Что же это творится? Грабители настоящие скрылись, вымогатели проклятые, а его, бедного, впутали в эту грязную историю!