Комната по имени Земля

47

Я не знаю, как познакомить его с домом. Хочется много говорить и рассказывать, как экскурсовод. Заскочить в свою комнату и убрать все шмотки, убедиться, что в туалете порядок, кровать заправлена, горят самые лучшие ароматические свечи, люстры приглушены, двери во все комнаты, в которые он не должен заглядывать, закрыты. Но все равно я не могу контролировать его ощущения. И не важно, сколько раковин я вычищу, где выключу свет и другое электричество, история, которую мне хочется показать ему, останется в его переживаниях.

Однажды я была в Музее старого и нового искусства, MONA, в Хобарте на Тасмании. На этот остров когда-то отправили сорок процентов всех заключенных Австралии, и, клянусь, его густые зеленые леса все еще хранят их темную энергетику. Куда бы я ни пошла, кого бы ни встретила и с кем бы ни познакомилась, казалось, все они хранят какую-то страшную тайну. Я рассматривала их дома — и там резко закрывались ставни или выключался свет. Каждую ночь я видела во сне людей в капюшонах, которые бродят по подземным переходам, отстукивают какой-то код и покрывают друг друга кровавыми татуировками. До недавнего времени ошибочно считалось, что все тасманийские аборигены, известные как народ палава, вымерли.

В тот день, когда я собиралась в музей, шел сильный дождь, и я попросила зонтик на стойке регистрации моего отеля. Женщина с акриловыми ногтями не моргнув глазом ответила мне: «Я извиняюсь, милочка, мы такого не держим. Да ты и так добежишь». Я вышла на улицу и, стоя под ливнем, оглянулась. Женщина внимательно смотрела на меня через окно.

Промокнув до нитки, я на специальном катере отправилась в музей. Служащие, одетые в черное с головы до пят, вручили мне виртуальный гид, который рассказывал об экспонатах и инсталляциях, расположенных на нескольких уровнях. Мои родители были здесь за много лет до меня и, вернувшись, взахлеб восхищались, насколько удивителен этот самый гид. Точно он и был главным экспонатом музея. «Каждый его рассказ — это просто невероятная история», — утверждали они.

Я смотрела на публику, толпящуюся в фойе и бродящую по залам. Все внимали этим устройствам в ушах и, нахмурившись, перебегали от одного экспоната к другому. Семьи, дружеские компании, влюбленные парочки. Я ни разу в жизни не видела такое количество посетителей в музее с утра в середине недели. Только потом узнала, что благодаря Дэвиду Уолшу, владельцу, для жителей Тасмании вход в музей бесплатный. Я купила билет, сделала несколько осторожных шагов с гидом в руке, а потом резко развернулась и подошла к дежурному смотрителю. «Хочу пройтись здесь голой», — сказала я и, стараясь не встречаться с ним взглядом, пошла в зал. И это стало одним из лучших решений, когда-либо принятых мною в жизни.

— Предлагаю тебе снять обувь и носки у порога. Скорее по соображениям тактильным, не гигиеническим. Хотя с гигиеной у тебя все в порядке.

— Что ты имеешь в виду под тактильными соображениями?

— Мне нравится чувствовать мрамор. Он заземляет и дарит прохладу. Говорят, в Японии к дому относятся, как к постели. Именно поэтому там снимают обувь у порога. Не полезешь же ты в кровать в ботинках! Но совсем не потому, что боятся втащить грязь. Грязь меня как раз не волнует. Но если ты против, не снимай. В общем, делай, как тебе удобно.

— О, дьявол!

— Что такое?

— Я просто положил тут свой джемпер — и он вдруг задвигался.

— Это Свинтус.

— Он же возник ниоткуда!

— Телепортация.

— Какой он огромный!

— Правда?

— Такой упитанный.

— Иди ко мне, милый. Хм. Кажется, он в тебе не уверен.

— Ну что ж, я уважаю его мнение.

— Может, он обиделся, что ты обозвал его упитанным?

— Может быть. Но, похоже, ему нравится мой джемпер.

— Я бы на твоем месте так не радовалась. Он просто утверждает на нем свой статус альфа-самца.

— И за это тоже уважаю.

— Нам сюда.

— Твоя елка такая красная.

— Ага.

— Сверкает вся.

— Да.

— И тут так много подарков!

— Я их коплю целый год.

— Заметно. Типа, подарочки самой себе?

— Да.

— Круто.

— Спасибо.

— И ты открываешь их каждое рождественское утро?

— Конечно, а как же.

— Это твои родители?

— Да, люблю это фото. Они здесь на фестивале роз в Марокко.

— Ого!

— Мама очень любила розы.

— Ты на нее совсем не похожа.

— Я знаю.

— В тебе есть что-то от твоего отца.

— Наверно.

— Он так изысканно выглядит в этом льняном костюме, с сигаретой в руке.

— М-да.

— А как ты время проводила, когда их не было дома?

— Была все время с бабушкой. Или со школьными подружками. Да по-всякому.

— Понятно.

— Можно я сниму юбку?

— Мне кажется, ты тут можешь в любом углу оставлять по одному предмету своей одежды.

— О, так намного лучше.

— Смотри-ка, Свинтус тоже с нами.

— А мы сейчас идем на кухню.

— Хорошо.

— Да уж.

— У тебя часто тут бывают гости? Званые ужины, вечеринки?

— Крайне редко.

— Кажется, тут все устроено для этого.

— Мои родители так развлекались. Папа обычно составлял меню, покупал закуски на лучшем фермерском рынке Мельбурна. Оливки, хлебные палочки, баклажановый соус, печеную картошку, долму. Они вместе с мамой тщательно выбирали, кого пригласить. Все обычно чувствовали себя не в своей тарелке, причем неизбежно начинал лить дождь ровно в тот момент, когда собирались делать барбекю. Все сидели вначале вон там, потом переходили в столовую, потом в гостиную, куда подавали десерт и коньяк. Вся эта социализация — просто цирк.

— Но при этом у тебя везде порядок! Я видел такую чистоту в домах, только когда их выставляли на продажу или когда хозяева ждут, что в любую минуту к ним может кто-то прийти в гости.

— Ну нет, все эти свихнувшиеся на чистоте меня просто бесят. На самом деле уборка — это священный акт. Вот ты делаешь уборку?

— Ну, как сказать. Делаю.

— Ну-ну.

— Вот именно.

— Можно тебя попросить?

— Конечно.

— Можешь порезать хлеб? Я не очень люблю это делать.

— С радостью!

— Я, конечно, режу его для себя. Но сейчас просто… в общем, было бы здорово, если бы это сделал ты.

— Разумеется.

О, только что был такой момент. На самом деле их было много. Просто сейчас меня словно молния ударила, когда я дала ему хлебный нож. Удивительно, какую силу имеет простая просьба о помощи. Я ничего не делала специально. Оно само так — бабац!

Вот всегда так: в такие моменты у меня обязательно руки чем-то заняты. Как будто я сосредоточена на происходящем или на том, что вот-вот произойдет, и упорно пытаюсь это подогнать или судорожно призываю, хотя ничто не предвещает. Я обязательно должна быть занята чем-то еще, чтобы чувствовать себя немного отстраненной, когда что-то внезапно случается.

На мгновение я даже перестала дышать, хотя пишут, что такое нарушение дыхания мешает потоку сексуальной энергии. Надо продолжать дышать. Ведь сексуальная энергия — все равно что волны в океане, и мы качаемся на них. Не надо суетиться, надо только дышать. Дышать.

Его ремень скользнул по моему бедру, и теперь мне страшно хочется потереться о него всем своим телом. Я собираюсь тихонько зажечь менору по всем правилам. Мы с ним не целовались и не обнимались, кроме того момента, когда он нес меня на руках. Я сказала что-то? Нет, нет, конечно. Конечно, я помалкиваю в тряпочку. Нелепость какая.

Наше общее энергетическое поле переполняет близость. Люди должны зацикливаться на физическом акте секса, ведь чем бы он ни был, его всегда мало. Секс может стать своеобразной отдушиной, если нет ничего другого — ни эмоций, ни энергетики.

Я прекрасно представляю, как люди зацикливаются на сексе, когда целыми днями сидят на работе, которая им даже не нравится, или находятся в отношениях, которые их не устраивают. И тогда секс становится способом удовлетворения потребности в комфорте и близости. Да одна только мысль о нем может устранить все проблемы, хотя бы на миг, точно наркотик.

И сейчас мое тело жаждет секса. Соски и клитор пульсируют от возбуждения, мне хочется облизать или покусать губы, чтобы хоть как-то успокоиться.

— Ты разрешаешь ему тут сидеть?

— Конечно. Это его место.

— Он смотрит на меня.

— Просто ты тут новенький.

— Ладно.

— Но он кажется вполне спокойным. Даже перестал ходить туда-сюда, просто сидит и наблюдает. Держит свое место и нас заодно охраняет.

— Тебя.

— Может, и меня.

— А ты не поджариваешь это вместе с авокадо?

— Нет, я авокадо кладу потом, вместе с листьями салата.

— Отличная идея.

— Да. Капельку веджимайта?

— Давай. Какой клевый пресс для сэндвичей!

— Еще бабулин.

— Мне нравится, что он в форме морской раковины.

— Ага. Французский. В нем можно вафли печь.

— И ручки не нагреваются?

— Не-а.

— Я нормально порезал?

— Ага.

— Помочь еще?

— Не надо. Просто посиди. Сейчас все поджарится. Хочешь сока?

— Да, спасибо. Тут?

— Нет, в другой дверце.

— А стаканы? Прости.

— Все нормально. Стаканы тут.

— Хочешь, я смешаю с алкоголем?

— Нет-нет, просто сок.

— Ты как, живой?

— Угу.

— А я вот… не совсем, кажется.

— О.

— Ага.

— Горе вообще некоторым образом забирает.

— Точно.

— Да.

— А бабушка у тебя еще жива?

— Нет. Умерла четыре года назад. Отошла в мир иной.

— Ох.

— Дома так… тихо.

— Верно.

— Тебя это раздражает?

— Ну так, немного.

— Какой аромат пошел! А, Свинтус? Мне кажется, я начинаю ему нравиться. Что думаешь? Он подсел поближе ко мне.

— Все может быть. О, смотри-ка на него. Так прикольно. Я иногда в самый разгар какого-нибудь напряженного разговора или вся такая погруженная в мысли или ощущения смотрю вокруг — и вдруг вижу кота. Сидит и наблюдает за мной. Не осуждая, не обвиняя. Просто смотрит. И мне это так нравится!

— Ого.

— А у тебя есть домашние животные?

— У меня нет. Но мои родители всегда держали собак. Теперь у них два пуделя. Джинджер и Фред.

— О, мне нравятся пудели.

— И мне.

— Большие?

— Огромные, темные, кудрявые.

— Как и ты.

— Ну, может.

— Они наверняка скучают по тебе.

— Кто, родители?

— С тех пор, как ты от них отдалился.

— Ну да, я же на другом краю города.

— Да я сейчас не о физическом расстоянии.

— Я понял.

— Может, съедим наши сэндвичи в библиотеке?

— В библиотеке? Почему бы и нет.

— Прямо по коридору, вторая дверь налево. Я буду там.

— Договорились.