Вавилонская башня

– Это о невозможности фигуративной живописи, – объясняет Булл.

– О том, каково человеческому телу оказаться в беспредметном мире, – догадывается Фредерика, уловив его мысль.

– Я для себя формулировал немного иначе. Но хорошо сказано. Выпей еще.

– Красивые оттенки розового.

– Это от Энсора[133]. Розовый цвет у него потрясающий. Ты, может, скажешь, что и маски от Энсора, но они и мои: я пишу не энсоровский кровожадный карнавал, у меня это от греческой трагедии: выявление скрытого.

– Как если бы закрашенные картины подали голос, – увлеченно подхватывает Фредерика.

Булл смотрит на нее пристально:

– Что-то в этом роде. Ты умница… Приходи как-нибудь, когда тебе будет «до этого», – перепихнемся так, знаешь, по-приятельски.

Шальная мысль: можно ли перепихиваться с закрашенной картиной? А резвящийся нагишом попрыгунчик – не маска ли, скрывающая пытливый-пытливый взгляд и ум, старающийся разобраться?

– Мне пора к сыну, – говорит она. – Рада была посмотреть твои работы.

В Блумсбери Фредерика застает Лео в дружеской компании с Томасом Пулом и Саймоном. Навстречу ей он не бросается – так он ее наказывает, – отводит глаза, во взгляде читается тревога и карающий гнев. Пул поглядывает на нее так, словно вожделеет.

– Звонил мистер Жако, – докладывает он. – И Хью Роуз. Ты нарасхват. А еще Тони Уотсон. Кажется, ему удалось устроить тебя рецензентом в «Нью стейтсмен».

– Это хорошо… Устала я.

– Сейчас дам кофе. Сиди, я принесу.

Он поднимается. Фредерику мучает совесть. Она должна была вернуться пару часов назад. Томас Пул уходит на кухню, мимоходом погладив ее по голове.

– Я некоторых людей прямо ненавижу, – ворчит Лео.

– Каких? Кого ты ненавидишь?

Лео не отвечает. Помолчав, объясняет:

– Мне не нравится, когда я не знаю, кто где. Я люблю, когда все там, где я знаю. В Брэн-Хаусе я всегда знал, кто где.

– Я же ухожу ненадолго. И всегда возвращаюсь. Нам ведь надо на что-то жить, вот я и зарабатываю.

– Раньше было на что.

Что тут ответишь? Он подвигается к ней и обхватывает за талию.

– Ничего, – отвечает он за нее.

Она прижимается лбом к его голове. Вдыхает запах его волос. Выбора нет. Ей вдруг вспоминается фильм, где собака с хорошим чутьем, не то полагаясь на нюх, не то по силовым линиям магнитного поля, пробегает сотни миль и находит-таки то, что ей знакомо и дорого. Даже в комнате, где таких головок полным-полно, Фредерика различит запах этих волос. Услышит эту ноту среди множества звуков. Он для нее все. Может, она сделала бы другой выбор, но что сделано, то сделано. Теперь это истина непреложнее всякой другой. Любовь такая бешеная, что не отличить от противоположного чувства.

– Мы ненавидим тех, кого любим, – говорит Фредерика. – Такое бывает.