Поцелуй мамонта

— Вдвоём мы ума палата, — задумчиво сказал Охоломон. — Может, и прирастём к этой службе. Бандитизм он при любой власти бандитизм, если власть сама не бандитская. А я что — то не сильно сомневаюсь, что именно так, по худшему варианту всё и складывается. Ты большой теоретический умница, а я, брат, практик. Вовремя следственную лабораторию дали. Мы с тобой горы свернём! Кабы нам только руководство самим башку не свинтило за излишнюю честность и стремительность разборок. Интересы Чека затронуты. Странный чекист этот Александр Кожинов. Очень странный, если не сказать, что чересчур подозрительный. А ведь его кто — то взял на работу? Кто — то ведь взял. И не снизу, а сверху. Вот так — то. Вот и верти извилинами: что тут к чему. Тут надо держать ухо о — ё–ё как! Понял, как сильно востро надо держать?

— Пожалуй, понимаю. Тем более, мы тут новички. Пинок и…

— Какое, пинок! К стенке оно вернее… Пинок, брат, это слишком вежливо и не достойно времени!

— Пожалуй, соглашусь, хоть и не хочется верить.

— Вот наконец — то дело разумеешь. Ты пока просто мне поверь, а потом убеждаться станешь исподтишка! Давай, держись брат. И без прежних твоих глупостей и выкрутасов. Все отчёты давай вместе писать, пока дают. А то, не дай Бог, выскочит вновь какая — нибудь твоя сверхписательская «носопелька», и нам всем не сдобровать. Мы как нейтралы на границе: по нам и те, и другие стреляют. Понял в чём дело?

— Да понял я!

— Да, да, да, вот ещё, Мишка: Лидию Лемкаус надо похоронить так, чтобы никто не знал места захоронения кроме нас. Анатомку сняли с неё?

— Сняли, завтра обещали письменно принести, а пока говорят, мастерский удар точно в сердце, с одного раза. Специалист зарезал. И без сомнения, это всё в одном деле, она же в той квартире жила. Хотела убежать, её догнали. Всё просто, как пить выпить!

— Разумеется. Просто я думаю, что возможно ещё раз придётся её порезать, — таинственно заявил Охоломон.

— Зачем?

— Я пока думаю. В желудке у неё что было?

— Я знаю, но ещё не все разрезы сделали. Получим письменную, тогда и подумаем вместе. Давайте так?

— Хорошо. А то, может, её в ледник определить? Не спрашивал тела никто?

— Спрашивал один молодой человек, но как только ему сказали, то он тут же развернулся и убежал.

— А ты сам его не видел?

— Не видел.

— А чего ж так?

— Не позвали меня в тот момент в милицию.

— Ну и дурак.

Обиделся Михаил, но ничего не ответил взамен.

— Странный тот молодой человек, — высказался Чин — Чин. — Как бы не участником он был с другой стороны. А вот кто — не поймёшь. Может и не он вовсе, а подосланный. Молодых людей в Петрограде не один он. Ну, да ладно, разберёмся.

— Никуда он не денется от нас, — уверенно сказал Михайло Полиевктов, будто ему кто — то подсказал.

Что — то давно он писем от Клавушки не получал. Жива ли? Клавушка, Клавушка… Иностранный акцент. Уж не его ли эта Клавдия?

(Дурак этот Михаил Игоревич. Нам уже давно всё ясно).

Тут же и Охоломон встрял: «А тебе эта, Клавдия — то, что Голландия, письма писала?»

— Только одно в самом начале дружбы.

— И всё?

— И всё.

— Небось, врёшь!

— Да что Вы, Охоломон Иваныч. Вы мне как отец. — И покраснел, застеснявшись слова, выскочившего воробьём.

Не годится так серьёзным службистам. Они спецы!

***

— Арсенал забрали?

— Забрали, разумеется. Из того, что осталось.

— А что, чего — то не хватает?

— Один по моим расчётам как бы безоружным был. С одним только ножом. Кстати ножей было два. Один, которым мадам Лемкаус порезали, и один рядом со Степаном Кадыковым. Это его нож, если согласно отпечаткам…

— Хвалю, оперативно сработал.

— Учили так, — зарделся Михаил. — Вы учили.

— Что говорят опросы жителей?

— Молчат все, будто воды набрали. Не видели, не знаем, не хотим знать.

— Это всё от нашего родного и пролетарского Чека идёт. Сволочи, компрометируют свою власть.

— Охоломон Иванович!

— Ой!

— По прописным карточкам кое — что ещё проясняется!

— А что говорят прописные листки?

…

…

…

…

…

…69

— А случаем, хоть это и пздёж полный, волос обезьянних, тьфу, ну это… любых звериных… ну хотя бы собачьих, или от кошки не находили? — спросил Чин — Чин.

— Так и задачи не было такой. Чёрт, чёрт, надо ещё сходить, — заорал смирный и надменный Михаил Игоревич, — что ж я такой дурак!

— Вместе мы с тобой дураки! А ты молод ещё. Тебе простительно, а мне нет. Хотя без расспросов Кожинова мы до такого сами не могли бы додуматься. Это нонсенс. Дверь в семьдесят девятом этом, Ратьковском доме, заклеили, надеюсь?

— Точно так — с!

— А окно?

— Зафанерили в первый же день.

— Ага, хорошо.

— Работаем, Охоломон Иваныч.

— Тьфу! Гориллы, блинс! Точно нонсенс! Бред сивой кобылы. Язви их душу!

ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

РЯЖЕНОГО ЧЕКИСТА

«Шаг в прошлое равен двум шагам в будущее».

«Клопы пустыни Наска»

…Не успевает Кожан ещё раз повернуться, как чёрное Горилло Чичи уже с другой стороны. А Кожан не собака, он так не может быстро реагировать. Растёт количество шишаков на Кожане. Но в темноте шишек не видно. Вообще плохо видно. Только звезды видны в окне. А больно в реалиях! Тут псевдочекист, пожалуй — что, сбздел. И причём так конкретно, как никогда ранее. И так же никогда не сознается в этом, разве что по пьянке. Заговорил он механически, махая в воздух кулаками, всё время мимо, как в дурном сне про бокс с математическими ошибками:

— Ты кто, Горилло? Чичи таскало кирпичи? Отдай фуражку и хватит махать! Ты тварь!!!

Бэмс! Получает Кожан в лоб твёрдой гориллиной пяткой.

— Извини — и–и, дру — у–уг. Ты норма — а–а — а–льный парень. Ты Ва — а–ампир! Да, ампи — и–р. Стиль тако — о–ой паа — а–хож, бля. Я по — о–о — нял. Так всегдаа — а–а в их фи — и–ильмах… Давай, бля — а–а — а, дружить — ть — ть — ть. Я тя — а–а в Чека — а–а запишу — у–у. Э — э–э…

Тут из Кожана выскочила сопля, и он, засмущавшись, стыдливо сменил тему: «Па — а–а хорошему пока гава — а–а — рю… — а сам вспомнил и полез нетвёрдой рукой за наганом. Или за маузером. Но что — то стреляющее попало — таки в руку, — свят, свят, изыди — и–и! Ща — а–а, тебе..!

Блэмс! Очередная железовидная оплеуха.

Выпрямил Кожан неуверенно и медленно руку, забылся куда — то опыт, и нажал на окурок, тьфу, на курок, да тоже как — то неумело и медленно. Медленно! Медленней не бывает. Всё как в замедленном бреду шло.

И что же в этом хорошего?

А то, что Горилло Чичи, если рассматривать в замедленном темпе эту съёмку, свалилось на Кожана теперь уже сверху и так неожиданно и ловко дёрнуло за шнурок маузера, что дёрнулся у Кожана маузер или наган, выпал из рук и веревочка, словно гнилая нитка порвалась. И выскочила из этого летящего кругами инструмента пуля. Только пуля летела как — то медленно, а вроде может и по спирали, потом поменяла по пути траекторию, превратилась в короткую прямую линию и так же медленно, как медленно тянулось время, сверлила и вползала в раскрытую грудь Стёпки — сволоча.

Стёпка только и успел, что мявкнуть. А в замедленном темпе он говорил, едва ворочая челюстями, так: «Ммммммммм — яааааааааааа — уууууууууу!!!!!!»

(Так долго в драмминоре петь только Шишка могла).

Приподнялся Стёпка на локтях в картинной судороге, да в такой красивейшей киношной позе и застыл. А время, судя по скорости остывания Степкиного тела, стало чуть убыстряться.

Горилло вновь двинуло Кожана так не по — человечьи ловко (точно! обезьяна это!), и так крепко, что сам Кожан, не чуя ног — рук, то ли от удара, то ли от страха, то ли от любопытства оказался в совсем неспортивном положении: стоящий раком на подоконнике, как давеча Клавка, но только щекой прилипши к стеклу.

ПотомстеклосталоподдаватьсяиКожанлицомоказалсянаулицеалицосамособойсталопроворачиватьсявбокиувиделоНасосКожанаспугливоприжимающегосякдверигрузовика.

Это в секунду произошло, и было так же непонятно, как ненашенские японские буквы.

Насос видел почти сблизи этот сплюснутый портрет в профиль. В стекле. Навроде гербария. Не похож гербарий на Кожанскую мордохарию. Похож он на сплошой синяк или на баклажан, выращенный в самой лучшей французской оранжерее «Хрустальный дворец» с применением девственного хохлятского ломтя чернозёма четырёхметровой толщины и сплюснутый прессом.

Чуток стал трезветь Кожан от встрясок, но лучше не видеть щас ему своего лица, а то испугался бы снова.

Возвращаемся назад на пару минут.

— Лови Фуй — Шуй! — грозно прошипело Горилло Чичи и опять метнуло в сторону чекиста лапу: легко двигалось что — то от лапы, будто по воздуху бабочка.

Но удар был не бабочкин.

Отпечаталась на лице Кожана подошва этого странного Фуя — Шуя.

На подошве надпись: по — английски: «Её императорского величества двора…» и корона странная… китайский ботинок!

Железный, падла! Подделка! Забыл китайские и английские обувные мануфактуры Кожан, а времени на раздумья у Кожана не было: вслед за Фуй — Шуем придвинулась к нему мягкая, но такая тяжёлая лапа Гориллы Чичи.

— А — а–а! — кричал Кожан, расширяя дыру в стекле. Это уже телом.

— А — а–а! — кричал он без остановки.

«А — а–а» было бесконечно долгим. И летел он до дальнего бордюра, не выпуская из горла этого «а — а–а».

Воткнулся головой в сугроб. Одни ноги и половина туловища торчат. Но тут же умудрился вывернуться обратной спиралью Кожан, изловчился встать на ноги, ухитрился понять направление и помчать из всех сил к спасательной машине марки «Грузовик». Шагов — то было всего пять.

***

— Чего вот так мхчаться! — думал Насос, — выпал из окна, дак и что? С каждым такое бывает. А встал, так иди путём, чего людей шокировать… Вон они в щёлках…

И точно: заполнила щели занавесей туча будто крылатых мышиных глаз. По сверканью сосчитать можно. Нарядные! Новый Год, блядь! Мороз мимо не пройдёт.

— А без коки крэк так поскочишь! — заподозрил, шмыгнув ноздрёй, Насос, и оказался на триста процентов прав.

— Стой, ты куда? Мимо то чё?

— А — а–а, Насос! Ты где, — и детским стишком: «Ни***уя не вижу я!»

Насос перехватил начальника и сам вместе с ним чуть не упал.

— Чё, начальник, что за херня? Куда несёшься чекист…? (Начальник, бля!) Давай в корзи… кабину! Насос мечтал о воздушных шарах.

Насос едва успел придержать нырнувшего головой в кабину гражданина начальника и вожака волчьего, побитого почём зря, и вовсе не в пользу лицевой эстетики: так просто теперь не побрить…

И вдарил обеими ногами в нужную педаль. Машина брыкнула, взвилась. И попёрла в арку.

Едва успел крутнуть руль Насос, а то бы снесли угол и шмякнул бы сверху пожарный балкон с лесенкой.

— Вези, бля, груз!

— Чего? — Насос хотел было остановиться и сбавил газ.

— Меня вези, себя вези! Балду в сторону!

***

— Ну! Что за херня, зачем стреляли, почто столько шума? — интересовался, медленно исходя вопросами, будто глистами на полный ноль, Насос. Отъехали уже метров с тыщу и завернули в направлении Пшхчковой.

— Езжай, не спрашивай… потом всё. А — а–а, морда… болез… зит…

— Тебя теперь ни один чекист не узнает, и о***уеет с твоей афиши наш брат деловой. Глянь вон в зеркало!