Берлин-Александерплац

А тем временем и Пумсова шпана пронюхала, где Франц. Что, приходили за Францевой корзиной? А кто? Это они сразу разнюхали, — Вишов человек известный. Герберт и чихнуть не успел, как те уже разузнали, что Франц лежит у него. Конечно — ведь они ж с Францем старые друзья. Выжил Франц, оказывается, руку только ему отняли. Повезло парню! Жив-здоров, ходит уже, как знать, не ровен час, выдаст их всех. Крепко они обозлились на Рейнхольда — вот, идиот, кого к нам привел! Но тронуть его все же не решились. Его голыми руками не возьмешь — они и раньше его побаивались, а теперь подавно. Перед ним даже старик Пумс пасует. Рейнхольд парень отчаянный. Поглядеть — душа в пятки уйдет. Морда — желтая, страшная, морщины на лбу словно ножом прорезаны. Сразу видать — больной он и до пятидесяти не дотянет. Такие вот дохлые — они самые отчаянные и есть. От такого только и жди, что сунет руку в карман, вытащит пушку. Убьет — не моргнет глазом.

Но что ни говори — поганое это дело с Францем. Ведь надо же — уцелел, подлец!

А Рейнхольд только головой качает да посмеивается:

— Сидите, ребята, не рыпайтесь. Не пойдет он доносить! Что, ему жить надоело? Мало, что руку потерял?

И ведь не ошибся Рейнхольд. Франца бояться им было нечего. Правда, Ева и Эмиль еще раз попробовали добиться от Франца, чтоб он сказал, как это с ним случилось и кто это сделал; долго его уламывали; говорили, пусть не боится он того человека, что не дадут его в обиду, что есть у них в Берлине надежные люди. Но Франц сидел съежившись и только отмахивался: оставьте, мол. Побледнел весь, дышит тяжело — вот-вот заплачет. К чему все это? Рука все равно не вырастет! Да и вообще, надо подаваться куда-нибудь из Берлина — что ему здесь делать, калеке?

— Да брось ты, Франц, — говорит Ева, — ты еще с любым здоровым потягаешься. Но нельзя же им это так спустить. Ведь как они тебя разделали. Из машины на ходу выбросили!

— Говорю тебе, рука у меня все равно не вырастет.

— Тогда пусть заплатят.

— То есть как это заплатят? Тут Эмиль вмешался:

— А вот так: либо мы проломим башку тому, кто это сделал, либо его банда — ведь не один же он работает — должна будет выплатить тебе пособие. Об этом мы уж с ними договоримся. Пусть Пумс со своей бандой либо отвечает за него, либо вышвырнет его вон, посмотрим тогда, как он один продержится и куда приткнется. Словом, за твою руку должны заплатить. Это у тебя правая была — не левая! Пусть теперь пенсию тебе платят.

Франц молча покачал головой.

— Ну чего ты головой мотаешь? Вот увидишь, мы проломим башку тому, кто это сделал. Это преступление! А раз нельзя подать на него в суд, то мы с ним поквитаемся сами.

— Франц не был в банде, — перебила Ева Эмиля. — Ты же слышал, он не хотел заниматься такими делами, потому-то его и искалечили.

— Не хотел — не надо, его полное право! С каких же это пор можно заставить человека делать то, что он не хочет? Мы ведь не дикари какие-нибудь!

Франц снова замотал головой.

— Все, что вы на меня истратили, я отдам, все до последнего пфеннига.

— Да не о том речь, ничего мы с тебя не требуем! Но надо же расквитаться с ними, черт возьми! Нельзя оставлять такие вещи безнаказанными!

И Ева решительно поддержала его.

— Нет, Франц, как хочешь, а это мы так не оставим! У тебя нервы расстроены, вот ты и упрямишься! Но на нас ты можешь положиться, у нас нервы крепкие. Плевали мы на Пумса! Вот Герберт говорит, что он им такую баню кровавую устроит, какой еще во всем Берлине не было!

— Факт! — поддакнул Эмиль.

А Франц глядит прямо перед собою и думает: "Пусть их говорят, мне-то что; пусть говорят, пусть делают что хотят — меня это не касается. Рука у меня не вырастет, это уж точно. Лайся не лайся, а руку не вернешь. А ведь могло быть и хуже!"

И стал он снова вспоминать, все по порядку. Ведь Рейнхольд, наверно, возненавидел его за то, что он бабенку ту от него не взял? Вот и выбросил его из машины, и оттяпали ему руку в клинике. Хотел он по-честному жить, и вот оно чем кончилось! Франц вытянулся в постели и стиснул свой единственный кулак: вот так оно и было, именно так! Ну, ладно, мы еще посмотрим, мы еще повоюем!

Так и не сказал Франц, кто его из машины выбросил. Но друзья больше не приставали к нему — они были уверены, что в один прекрасный день он сам это скажет.