Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время

Временами я представляю себе, как прилетаю в Южную Африку, новую, долгожданную, демократическую Южную Африку, с единственной целью – разыскать Марию, если она еще жива, и объясниться с ней, получить от нее ответ на не дающий мне покоя вопрос.

Ну-с, я покинула дом определенно не для того, чтобы отправиться к нему, к предмету душившей Марка ревнивой злобы, однако куда же я в таком случае направлялась? Знакомых-то у меня в Кейптауне не имелось, – вернее, они имелись, но были знакомыми прежде всего Марка, а уж потом моими.

Существовало одно заведение, которое попадалось мне на глаза, когда я проезжала через Уинберг, – обветшавший старинный особняк с вывеской: «Отель „Кентербери“. Постоянное проживание. Полное или частичное питание. При поселении на неделю или на месяц – скидки». И я решила испытать отель «Кентербери».

Да, сказала женщина-портье, у них есть свободный номер, я собираюсь снять его на неделю или на срок более долгий? На неделю, ответила я, для начала.

Названный номер – терпение, я рассказываю все это не просто так – находился на первом этаже. Просторный, с маленькой ванной комнатой, компактным холодильником и французскими дверьми, ведшими на затененную, увитую виноградом веранду.

– Очень мило, – сказала я. – Беру.

– А ваш багаж? – спросила женщина.

– Багаж прибудет попозже, – ответила я, и она мигом все поняла.

Я наверняка была не первой из числа переступавших порог «Кентербери» сбежавших из дому жен. Не сомневаюсь, что через этот отель протекал целый поток доведенных до крайности супругов обоих полов. Приносивший к тому же недурной доход, поскольку многие, сняв номер на неделю, проводили там одну ночь, а наутро выписывались, раскаявшись, устав или затосковав по дому.

Ну, я-то ни в чем не раскаивалась, а уж по дому определенно не тосковала. Я более чем готова была поселиться в «Кентербери» и жить в нем до тех пор, пока изнуренный уходом за ребенком Марк не взмолится о мире.

Мне пришлось выслушать обычный вздор о мерах безопасности – ключи от дверей, ключи от ворот парка, правила парковки, правила приема гостей, такие правила, сякие правила. Гостей у меня не будет, сообщила я этой женщине.

В тот вечер я пообедала в траурном salle à manger[107] «Кентербери» и впервые увидела других его постояльцев, словно сошедших прямиком со страниц Уильяма Тревора или Мюриэл Спарк[108]. Впрочем, не приходится сомневаться, что и я произвела на них точно такое же впечатление: еще одна взволнованная беглянка от уз приевшегося брака. Легла я рано и спала крепко.

Я думала, что буду наслаждаться одиночеством. Поехала в центр города, кое-что подкупила, посмотрела выставку в Национальной галерее, перекусила в «Гарднз». Однако на второй вечер, когда я сидела за жалким обедом, состоявшим из не первой свежести салата и вареного палтуса под соусом бешамель, на меня вдруг навалилась тоска – хуже того, жалость к себе. Я вышла в вестибюль, позвонила по телефону-автомату Джону и шепотом (портье подслушивала) рассказала ему о том, где я и что я.

– Может, заехать к тебе? – спросил он. – Мы могли бы в кино сходить, на последний сеанс.

– Да, – ответила я. – Да, да, да.

Повторяю и подчеркиваю: я бросила мужа и ребенка не ради того, чтобы спать с Джоном. Не тот у нас был роман. Да на самом деле он и романом-то был навряд ли, скорее дружбой, внебрачной дружбой с сексуальной составляющей, значимость которой, для меня по крайней мере, была скорее символической, чем существенной. Я спала с Джоном, чтобы сохранить уважение к себе. Надеюсь, вам это понятно.

И тем не менее, тем не менее, через пять минут после его появления в «Кентербери» мы уже лежали в постели и более того – в кои-то веки добились в ней результатов воистину впечатляющих. Я даже расплакалась под конец.

– И чего я плачу? – всхлипывая, спросила я. – Ведь так счастлива.

– Это потому, что ты не спала прошлой ночью, – сказал он, решив, что я нуждаюсь в утешении. – И потому, что переутомилась.

Я только глаза вытаращила. «Потому, что переутомилась» – а ведь он и впрямь так думал. У меня даже дух перехватило от того, каким тупым он может быть, каким неспособным хоть что-то почувствовать. И все же на свой дурацкий манер он был, пожалуй что, прав. Потому что весь этот прожитый мной на свободе день окрасило то и дело всплывавшее в моей памяти воспоминание, воспоминание об унизительной стычке с Марком, оставлявшее во мне ощущение скорее выпоротого ребенка, чем нагрешившей супруги. Если бы не оно, я, наверное, не позвонила бы Джону, а значит, и не легла бы с ним в постель. Так что все правильно: я была расстроена – и разве не было у меня для того причин? Как-никак весь мой мир перевернулся с ног на голову.

Располагала я и еще одним поводом для того, чтобы испытывать неловкость: им был стыд пойманной за руку женщины. Потому что на самом-то деле, если трезво оценить сложившееся положение, я с моим убогим, из разряда «око за око», констанциабергским романчиком вела себя нисколько не лучше Марка с его убогой дурбанской интрижкой.

Честно говоря, я достигла определенного нравственного предела. Приступ эйфории, рожденный тем, что я вырвалась из дома, миновал; гнев мой выдохся, что же касается одинокой жизни, она быстро утрачивала всякую привлекательность. Но как могла я поправить случившееся, если не вернувшись с поджатым хвостом к Марку, не попросив его о примирении и не принявшись вновь за исполнение обязанностей благонравной супруги и матери? И вот посреди этой душевной смуты – пронзительно сладкое любовное переживание! Что пыталось сказать мне мое тело? Что, когда ты сносишь свои оборонительные редуты, перед тобой раскрываются врата наслаждения? Что супружеская постель негожее для прелюбодейства место – гостиничная лучше? Какие чувства испытывал Джон, я и понятия не имею, разговорчивостью он никогда не отличался; но о себе я могла сказать без тени сомнения: последние прожитые мной полчаса надолго останутся вехой в моей эротической жизни. Они и остались. И по сей день остаются. Иначе с чего бы я вам о них рассказывала?

[Молчание.]

Хорошо, что я рассказала об этом. Теперь я чувствую себя не такой виноватой за историю с Шубертом.

[Молчание.]

Так или иначе, заснула я в объятиях Джона. А когда проснулась, было темно, и я ни малейшего представления не имела о том, где нахожусь. «Крисси, – подумала я, – я же забыла покормить Крисси!» Я даже начала шарить по стене в поисках выключателя, не нашла, конечно, и тут уж все вспомнила. Я одна (Джон исчез), времени – шесть утра.

Я позвонила из вестибюля Марку.

– Привет, это я, – произнесла я самым ровным из доступных мне, самым мирным моим тоном. – Прости за ранний звонок. Как там Крисси?

Марк, однако же, к примирению был явно не склонен.

– Ты где? – резко спросил он.

– Я из Уинберга звоню, – ответила я. – Живу здесь в отеле. Думаю, нам лучше немного отдохнуть друг от друга, подождать, пока все уляжется. Как Крисси? И какие у тебя планы на неделю? В Дурбан собираешься?

– А это не твое дело, – заявил он. – Хочешь жить отдельно – живи.

Даже по телефону легко было понять, что его все еще раздирает ярость. Когда Марк злился, он словно бы выплевывал взрывные согласные: «не твое дело» – «д» вылетела из него, как облачко пропитанного бешенством воздуха, от которого у вас мгновенно пересохли бы глаза.

– Не дури, Марк, – сказала я, – ты же ничего не смыслишь в уходе за ребенком.

– А то ты смыслишь, сука рваная! – сказал он и бросил трубку.

В то же утро, немного позже, я, отправившись за покупками, обнаружила, что банковский счет мой заблокирован.

Я поехала в Констанциаберг. Мой ключ от американского замка по-прежнему работал, однако дверь оказалась запертой еще на один замок. Я стучала в нее, стучала. Ответа не было. Как не было и признаков присутствия Марии. Я обошла вокруг дома. Машина Марка исчезла, окна оказались запертыми.

Я позвонила в его фирму.

– Он уехал в наш дурбанский офис, – сказала мне телефонистка.

– У него дома произошла авария, – сказала я. – Вы не могли бы связаться с Дурбаном и оставить ему сообщение? Попросите его как можно скорее позвонить жене по номеру, который я вам сейчас назову. Скажите, что это срочно.

И я продиктовала ей номер отеля.

Я прождала несколько часов. Марк не позвонил.

Где Крисси? Только это мне знать и хотелось. Казалось немыслимым, что Марк мог увезти нашу дочь в Дурбан. Но если не увез, так что же он с ней сделал?

Я позвонила в Дурбан сама. Нет, сказала секретарша, Марка в Дурбане нет, да его на этой неделе здесь и не ждут. Я не пробовала позвонить в кейптаунский офис?

Уже теряя рассудок, я набрала номер Джона.

– Муж забрал ребенка и куда-то скрылся из дома, исчез, – сказала я. – Денег у меня нет, что делать, я не знаю. У тебя найдутся какие-нибудь предложения?

В вестибюле сидели двое пожилых постояльцев, которые, нисколько не таясь, слушали, что я говорю. Мне хотелось плакать, но я засмеялась.

– Он утащил куда-то моего ребенка, а почему? Вот из-за этого? – Я повела рукой вокруг, указывая на интерьер отеля «Кентербери» (постоянное проживание). – Он за это меня наказывает?

И тут я действительно расплакалась.

Находившийся в нескольких милях от меня Джон жеста моего видеть не мог (это я уже потом сообразила) и, надо думать, понял мое «это» по-своему. Решил, должно быть, что я говорю о романе с ним – и считаю этот роман ерундой, нимало не стоящей поднятого вокруг нее шума.

– Ты не хочешь обратиться в полицию? – спросил он.

– Не смеши меня, – ответила я. – Нельзя же сбежать от мужа, а после обвинить его в похищении твоего ребенка.

– Хочешь, я приеду заберу тебя?

Я ощутила в его тоне некоторую опаску. И прекрасно ее поняла. Если бы я разговаривала по телефону с впавшей в истерику женщиной, то, наверное, тоже заосторожничала бы. Впрочем, мне-то было не до опасливости, я хотела вернуть моего ребенка.

– Нет, я не желаю, чтобы меня забирали, – резко ответила я.

– У тебя хотя бы еда какая-нибудь имеется? – спросил он.

– Я не хочу есть, – ответила я. – Ладно, давай закончим этот дурацкий разговор. Прости, я и сама не знаю, зачем позвонила. До свидания.

И я повесила трубку.

Есть я не хотела, а вот выпить не отказалась бы: глотнуть, к примеру, чистого виски, и завалиться спать, и никаких снов не видеть.

Едва я доковыляла до моего номера, легла и накрыла голову подушкой, как в его французскую дверь постучали. Джон. Я сказала ему пару слов, не стану их повторять. Короче говоря, Джон увез меня в Токаи и устроил в своей комнате. Сам лег спать на софе, которая стояла в гостиной. Я наполовину ожидала, что он придет ко мне ночью, но нет, не пришел.

Разбудили меня негромкие голоса. Солнце уже встало. Я услышала хлопок выходной двери. Долгое безмолвие. Я осталась одна в чужом доме.

Ванная комната оказалась самой примитивной, унитаз нечистым. В воздухе висел неприятный запах мужского пота и сырости. Куда отправился Джон, когда он вернется, я не знала. Я сделала себе кофе, прошлась по дому. Потолки в комнатах были такими низкими, что на меня напало удушье. Я понимаю, это всего лишь фермерский коттеджик, но почему его построили для карликов?